Фактор «ноль» (сборник) - Дантек Морис. Страница 25

Может быть, это и так, но я все детали расстреливаю из огнемета. Это совершенно не смущает черта, а остальное (сомнения, возможные подозрения, вопросы, размышления, все ментальные формы поведения полицейского) должно сгореть за одну минуту.

Я улыбаюсь, стараясь не задеть самолюбия чиновника.

Никогда не нужно задевать самолюбие чиновника.

Тем более таможенника.

– Нет, конечно, я взял в машину, что смог, только самое необходимое. Оборудование для кемпинга – это на тот случай, если в дороге что-то случится, поломка или еще что-нибудь. А грузовик с вещами приедет в Абитиби через неделю.

Таможенник еще раз проверяет всю информацию. Он очень хотел бы, и это естественно, найти подозрительную машину, поддельный документ, какой-нибудь, пусть даже невинный, подлог, намеренное умалчивание.

Но он ничего не обнаружил, так же как и его канадский коллега по ту сторону символической линии. Фальсификаторы прекрасно выполнили свою миссию. Я думаю, если их попросить, они могут подделать всю планету целиком.

Вот.

Мы выезжаем из Соединенных Штатов, мы въезжаем в Канаду.

Мы выезжаем из Америки, мы въезжаем в Америку.

Мы выезжаем из мира, мы въезжаем в реальность.

Пусть Фермон находится в тысяче километров от границы. Пусть зима станет страной, которую мы проезжаем. Пусть «додж» перегружен до предела, пусть мы выбираем самые глухие дороги. Пусть мы останавливаемся каждую ночь в мотеле. Пусть у нас лопнут все шины, пусть машина серьезно сломается или даже попадет в аварию. Да, пусть все это случится одновременно, все равно у меня точно есть четыре месяца на преодоление расстояния. Как минимум, шестнадцать недель. Сто двадцать дней.

Сто двадцать дней – это ужасно много. Этого с лихвой хватило Республике Сало для того, чтобы совершить последние злодеяния, описанные режиссером Пазолини [28].

Сто двадцать дней – это слишком много, когда за тобой по следу идут ищейки из государственной службы.

Сто двадцать дней – этого, быть может, будет как раз достаточно, чтобы заново раствориться в пейзаже, чтобы снова стать двумя иголками в куче иголок.

Все карты разместились у меня в голове. Дороги, их нумерация, направления, объезды, географический рельеф, территориальное деление, местоположение городов и мотелей, заправочные станции.

Я – карта.

Карта, которая перемещается по местности. Карта, которая катится по дороге, уже заранее проложенной в моей памяти.

Я еду к нашему будущему, словно оно уже описано.

Я – карта. Я – поверхность, на которую наложена местность. Я, может быть, экран, излучающий настоящее для разума, который будет действовать в будущем. Я – машина, которая регистрирует то, что производит, машина, которая производит то, что регистрирует.

Я – код и сопровождающая его декодирующая машина.

Я – то, что едет, то, что путешествует, то, что проходит.

Уже тысячу лет я прохожу мимо вас.

Так что еще сто двадцать дней меня не испугают.

Мы живем как кочевники и к тому же находимся на полулегальном положении. Люси, которой почти десять лет, должна посещать школу, хотя бы где-нибудь. Но мы никогда уже не будем где-нибудь.

Фальсификаторы снабдили меня официальным удостоверением, дающим мне право, как отцу-опекуну, самому заниматься образованием девочки. В Канаде это разрешено, и этого документа хватит, чтобы обмануть любопытствующих.

Мы будем жить в дороге, бороздить Квебек, поднимаясь к Лабрадору.

Я рассыплю по дороге столько белых камешков, сколько смогу. Если людям из правительства удастся выйти на наш след в Канаде, их полностью удовлетворят запросы в Министерство по туризму.

Мы будем жить, как участники Сопротивления. Как партизаны. Несколько больших городов, чтобы отметиться в отелях, столько же ловушек для создания мнимого маршрута, неверного направления, неправильного пути. В остальное время – одинокие мотели, маленькие гостиницы, затерявшиеся на окраинах городков у берегов Святого Лаврентия. Потом, как только начнется весна, – кемпинги, свежий воздух, природа, уединенность полудикой жизни.

Мы заживем под северным небом, как никто, наверное, никогда не жил до нас.

Она – моя дочь, и я люблю ее.

Эта очевидность прочнее, чем стена из титана, ярче, чем атомная вспышка, яростнее, чем ненависть.

Ради нее я делаю все вот уже два с половиной года, рискую всем, включая Миссию, включая свою жизнь, последнюю из оставшихся.

Ради нее я вступил в единоборство с Северной башней. Ради нее я победил горящий самолет. Ради нее я прошел через ночь и туман.

Только для нее. Ни для кого больше. Ни из этого мира, ни из того, откуда я прибыл.

Ради нее, только ради нее.

И ни одно человеческое правительство, даже самое могучее в мире, не сумеет нас остановить. Потому что нас здесь уже нет.

Даже сама смерть не сможет ничего сделать. Потому что смерть – это дверь, через которую мы пройдем, чтобы воскреснуть там, у нас. Вдалеке от вашей планеты, от ваших войн, похожих на мир, от вашего мира, который оказывается хуже войны.

Нас уже здесь нет. Потому что мы уже не принадлежим этому миру.

Во время последних перевоплощений все наши природные способности к нам в основном возвращаются, организм быстро мутирует. Мы снова становимся примерно тем же, чем были. Окончательное перевоплощение, перевоплощение Ухода, в этом смысле сильно отличается от прежних, происходивших в предыдущих жизнях. Не только потому, что оно последнее, но еще и потому, что вызываемые им эволюционные мутации совершенно необратимы. Я уже не совсем в этом мире. Благодаря перевоплощению отныне я, путешествуя по заснеженной дороге по направлению к городу Монреалю, одновременно приближаюсь к Кольцу Астероидов.

Благодаря перевоплощению я смог передать эти свойства и телу малышки.

Благодаря перевоплощению в мое исходное состояние я смог сделать все это: спасти малышку из горящей башни, потом вывезти ее сюда, в Канаду, на место встречи.

Уже очень давно для нас не существует никаких сомнений.

Мы улетим.

Вместе.

Меняя мотели зимнего Квебека, я не раз объяснял ей механизм действия системы портативного эмбриогенеза.

Я объяснил ей, что располагаю процессором скоростной гиперсветовой телетранспортации, встроенным в мое новое тело. Я рассказал ей в общих чертах обо всей процедуре. Первого июня в Фермоне я получу последний сигнал. Мне назовут дату и точные координаты проведения телетранспортации. Ракета-челнок прибудет на место встречи. Она будет играть роль световой антенны для наших тел, перемещающихся к Материнскому Кораблю.

Мы улетим как раз перед началом лета, перед третьей годовщиной взрывов.

Мы улетим как раз в тот момент, когда этот мир начнет действительно расщепляться на атомы.

Мой план обрел форму.

Мой план требует самой высокой степени риска.

Мой план – победа над смертью.

Более того, мой план состоит в том, чтобы использовать смерть в своих интересах. Заставить ее действовать против себя самой.

Смерть на этой Земле обязательно имеет лицо мужчины.

В некий подходящий момент она появится. В некий момент появятся мужчины, и это будет подходящий момент.

В некий момент они начнут действовать, как обычно, – не ведая, что творят. Это и станет идеальным моментом.

13. Карта и местность

В Монреале я выбрал «Хаятт Редженси», большой отель международной сети в самом центре города, который гарантирует анонимность.

Одновременно с этим я оставляю след, который подтвердит то, что я говорил американскому таможеннику. Настоящий след. То есть мнимый.

Мы остаемся в отеле на сорок восемь часов – на промежуток времени, предусмотренный сценарием.

Я взял большую сумму наличными в нескольких банках города, а потом поехал по северному берегу Святого Лаврентия, по сто тридцать восьмой дороге, ведущей в Квебек. С этого мгновения я следовал в направлении, противоположном тому, которое сознательно указал.