Салтыков. Семи царей слуга - Мосияш Сергей Павлович. Страница 2

— Тебе, наверно, спать пора, Ваня?

— Я есть хочу, — признался кадет.

— Ах ты боже ж мой, — поднялся из кресла граф. — Так идем в столовую, там найдем что-нибудь.

Заслышав из столовой позвякиванье посуды, явилась туда заспанная повариха:

— Все простыло уж. Дайте я разогрею хошь.

— Ступай, ступай, Евменовна, досыпай, — сказал граф. — Чай, мы не девы красные, солдаты, управимся и с холодными щами.

Воцарение дщери Петровой встряхнуло столицу. Даже вроде и ветры другие подули с моря. Гвардейцы, помогавшие ей, ходили в героях: «Наша взяла». Особенно шумны были в подпитии и однажды на Адмиралтейской площади придрались к разносчику, торговавшему пирогами и яйцами:

— Ты что ж, гад, тухлыми яйцами торгуешь? Думаешь, спьяну не разберем?

— Да я рази нарочи? Да кабы знал, — оправдывался тот.

Один особенно горячий съездил разносчику по морде, другой вывалил у него из корзины пироги с яйцами, начали бить беднягу.

Однако кто-то из солдат вступился за него:

— Вы что ж, нехристи, хлеб роняете.

Начали с разносчика, сцепились между собой.

В бильярдной Берлара, соседствовавшей с Адмиралтейской площадью, армейские офицеры гоняли шары, и, как нарочно, все были иностранцами. Туда влетел избитый разносчик:

— Там ваши солдаты дерутся.

Капитан Браун, державший кий и готовившийся бить по шару, взглянул на свободных офицеров:

— Миллер, Зитман, уймите их.

Те направились к выходу, за ними вышли фон Розе и Гейкин.

— Прекратить! — гаркнул Миллер хорошо поставленным на команду голосом.

— Эт-та без-зобразие, — вторил ему Зитман.

Однако драгуны, хряпая друг друга по мусалам, и не подумали остановиться. Возмущенный Миллер подскочил к дерущимся:

— Я что командоваль? — фистулой взвизгнул он. — Хальт!

Тут кто-то из гвардейцев взял его за плечо, посоветовал:

— Не суйся, ваш бродь, уйди от греха.

— Молшать! — заорал Миллер и неожиданно дал «советчику» оплеуху.

— Ах ты, шведская морда! — возмутился гвардеец.

И в следующее мгновение Миллер отлетел прямо на руки фон Розе и Гейкину.

— Братцы, бей немецких собак!

Клич этот, словно искра, брошенная в порох, взорвал всю площадь. Теперь гвардейцы-семеновцы насыпались на офицеров.

Миллер, только что вышедший из билльярдной на резвых ножках, воротился туда на карачках, едва ворочая разбитыми губами.

— Господа-а… дизе альпадрук [5], — бормотал он, сплевывая кровь.

Но кошмар только начинался. Отступая перед превосходящими силами, запятились назад в бильярдную вслед за Миллером фон Розе с Гейкиным и бледный как полотно Зитман.

Однако опьяневшим и разогревшимся в драке солдатам этого показалось мало.

— Вы, шведские свиньи, здесь у нас не отсидитесь. Бей их, ребята! В кровину мать!

Видя, как солдаты стали ломать стулья, вооружаясь чем попадя, капитан Браун, отбросив кий, выхватил шпагу, за ним последовал его заместитель Кампф и флигель-адъютант Согро.

— Назад, канальи! Вон отсюда! — вскричал грозно Браун, размахивая шпагой.

Но вид вооруженных офицеров не испугал, а, более того, раззадорил гвардейцев:

— Ах, вы еще грозиться, сучьи потрохи. Ребята, повесить их! Хватай!

Хозяин бильярдной Берлар, почувствовав, что дело принимает серьезный оборот, успел крикнуть офицерам: «Отходите на чердак!» А сам, ухватив за рукав штаб-лекаря Фусади, нырнул в чуланчик.

Отступая на чердак и отмахиваясь шпагой, капитан Браун порезал кому-то из солдат руку, это ожесточило гвардейцев еще больше.

— Ну все, суки, мы уходим вас всех, молитесь Богу вашему. Бей их, православные!

Расходились «православные» не на шутку, а тут еще подначивали их сбежавшиеся зеваки:

— Верно, ребята, хватит! Натерпелись. Круши шведа!

Почему поминались чаще всех «проклятые шведы»? А потому, что ныне воевала Россия со Швецией, которая решила возвратить себе все завоеванное Петром Великим и отошедшее к России навечно согласно Ништадтскому миру. Поэтому ныне любой иностранец почитался шведом, врагом стало.

И даже чердак не спас отступавших офицеров, пришлось им бежать через слуховое окно по крышам.

В бильярдной начался погром. Набежавшая чернь утащила даже шары бильярдные, перебила всю посуду. А солдаты выволокли из чулана Берлара вместе с лекарем Фусади и избили их, хотя они в один голос вопили:

— Братцы, мы ни при чем. Мы не виноватые!

Так, начавшись с тухлых яиц, закончилось это побоище у Адмиралтейской площади.

Когда об этом донесли Елизавете Петровне, она тут же призвала генерала Ушакова.

— Андрей Иванович, немедленно всех драчунов арестуйте и под строгий караул. Назначьте следствие и суд.

— А офицеров?

— Всех, говорю. И офицеров и гвардейцев.

По свежему следу «героев» потасовки не трудно было сыскать. Большинство еще не протрезвело, и, как правило, каждый имел отметину: кто покорябанную морду, кто синяк под глазом или шишку на лбу, а кто и зубов лишился.

Следствие было скорым, виновными признали лишь солдат. Суд свершился и того быстрее; четверо зачинщиков приговорены были к колесованию (как они смели поднять руку на офицеров!), нескольких сечь нещадно, а иных и миловать.

Однако когда решение военного суда — кригсрехта легло на стол перед императрицей, она, внимательно прочтя его, сказала:

— Не хочу царствование начинать с крови. — И, перечеркнув «колесование», надписала: «Сослать в каторжные работы, а остальных помиловать». И спросила тут же: — А где же офицеры, господин генерал?

— Но они не виновны, ваше величество, — сказал генерал Кейт, докладывавший о решении военного суда.

— Я не согласна, Джемс. Что ж это за офицеры, которые не смогли унять солдат? Велите всех их засадить в тюрьму на месячишко, пусть подумают, как надо поступать в подобных случаях.

— Слушаюсь, ваше величество.

Елизавета Петровна отодвинула бумагу с решением кригсрехта и со своей резолюцией. Кейт взял ее в руки и неожиданно сказал:

— Ваше величество, позвольте попросить за одного человека.

— Просите, — милостиво улыбнувшись, молвила императрица.

— Ваше величество, я прошу за графа Салтыкова Петра Семеновича. Это геройский генерал, при взятии Вильманстранде он сам водил солдат на штурм. И потом, война еще не закончена, и такого человека отстранять от армии — это слишком расточительно.

— Он ваш друг?

— Он был у меня подчиненным, ваше величество.

— И воевал хорошо?

— Безупречно, ваше величество.

— Ну что ж, — императрица поднялась из-за стола и, мельком взглянув на себя в зеркало, поправила мизинцем на лбу русый локон, — я подумаю, генерал. Ступайте.

2. Давно желанная

Сразу же по воцарении одним из первых приказов Елизаветы Петровны был:

— Немедленно воротите моего крестного.

И тут же помчались поспешные гонцы на Соловки, везя в санях теплые вещи — тулуп, валенки, шапку — для крестного царицы князя Василия Владимировича Долгорукого [6].

Судьба ему крутенькая выпала. Был самым близким другом Петра Великого, исполнял самые важные его поручения (к примеру, подавил Булавинский бунт) [7], замещал Петра в Польше, покумился с царем, окрестив его дочь Елизавету.

Но поскользнулся на деле царевича Алексея [8], угодил под суд и едва избежал казни, был лишен всех чинов и сослан в Соликамск.

Только в день коронования Екатерины I [9] в мае 1724 года ему было разрешено вернуться и продолжать службу лишь в чине полковника. Однако с воцарением Петра II был произведен Василий Владимирович в фельдмаршалы и назначен членом Тайного совета. А с восшествием на престол Анны Иоанновны оказался князь в фаворе и у нее, поскольку единственный из Долгоруких ратовал за неограниченную власть самодержицы.