Дорога за горизонт - Батыршин Борис. Страница 45

Пронька понятливо кивнул и нырнул за кусты. Урядник уселся поудобнее. Стало легче на душе – решение принято, гадать более не надо. «Ну, господа негритянские душегубцы, сегодня ночью посмотрите, каковы в лихом деле забайкальские казачки! Идолов своих будете на помощь звать, да только не помогут они, идолы. Потому как казацкая едрёна мать супротив ваших божков завсегда брать будет…»

Посреди поляны пылал огромный костёр. В самом жару трещат поленья; порой звук был особенно сильным – и тогда в небо взлетают снопы золотых и багряных искр. На фоне костра извиваются чёрные, как эбеновое дерево, тела; воины мангбатту в танце изображают смертельную схватку с невидимым врагом. Вот трое повернулись спинами к костру, высоко подпрыгнули, издали гортанный вопль – и крутанувшись на месте, швырнули ассагаи сквозь огонь, в темноту, в чернеющие на краю лагеря кустарники.

Остальные мангбатту хором взвыли и вскинули руки; в правой у каждого ассагай, а в левой – узкий миндалевидный щит, зажатый в кулаке вместе с пучком запасных копий, как носят их и азанде, и ваниоро, и племена ваганда, и очень, очень многие на Чёрном континенте.

Воины, метнувшие ассагаи, принялись отступать от воображаемого противника, делая вид, что прикрываются щитами. При этом они извивались, принимая разные позы, как бы наблюдая за брошенными в ответ копьями и уклоняясь извивами тела и прыжками от летящих смертоносных снарядов. Когда все трое скрылись в темноте, их место заняла новая тройка: двое такие же, со щитами и пучками ассагаев, а третий – с длинным, украшенным цветными ленточками кремнёвым ружьём. Сцена повторилась, только владелец ружья, не стал стрелять, а лишь вскинул его к плечу.

– Да убери ты дурную голову, продырявят! – прошипел урядник, дёргая Проньку за рукав. Ассагаи – уже третий или четвёртый «залп»! – пронзали плотную завесу листвы над головами затаившихся забайкальцев. Тот, что пролетел пониже, сбил с головы урядника фуражку.

Казаки долго, стараясь не шелохнуть ни веточки, ни былинки, подползали к становищу. В любой момент можно было напороться на дозорного; Пронька, ползший впереди, нарочно вымазал физиономию золой из костра, чтобы не белела в угольной черноте африканской ночи.

Дозорного не оказалось; казачки, добравшись до становища схоронились в кустах. Мангбатту не собирались униматься; наоборот, только-только разошлись, и заунывно пели, хлебали что-то из фляг – выдолбленных сушёных тыкв, называемых калебасами, – и время от времени принимались отплясывать. Казаки решили обождать когда нехристи умаются и залягут спать – и вот на тебе, попали чуть ли не под обстрел!

Очередная троица мангбатту вышла к костру, взмахнула ассагаями, и…

– Всё, станичники. – сплюнул урядник. – Нету более моего терпения. Бей нехристей, кто в бога верует!

Олег Иванович, как встрёпанный, вскочил с кошмы, брошенной на охапку тростника – из-за недалёкой рощицы, откуда целый вечер раздавались гортанные вопли и тамтамы давешних налётчиков, доносилась частая стрельба. Мимо костра кубарем пролетел Кондрат Филимоныч; кондуктор выскочил из палатки в одних подштанниках, зато с винчестером и патронташем, висящим на шее, на манер банного полотенца. В глубине, у белой шёлковой палатки мелькнул светлый силуэт – мадемуазель Берта. Даже в такой тревожный момент одета с идеальным вкусом и изяществом…

Негромкие французские реплики и масляное клацанье стволов штуцера – владелица «Леопольдны» изготовилась к бою. И стюард Жиль рядом – как всегда безупречен, аж скулы сводит… и, как полагается верному слуге на африканской охоте, страхует «белую госпожу» с карабином в руках. Вот только дичь сегодня особая, отстреливается, понимаешь ли…

– Барин, отошли бы вы от костра! А то, неровён час, из темноты пальнут!

Это Антип. Отставной лейб-улан босиком, в подвёрнутых до колен портках и распахнутой тропической рубахе-безрукавке. Он и сейчас не забывает заботиться о хозяине. Вон – в одной руке «ремингтон», а другой протягивает хозяйский «лебель». Оптика, как и положено, замотана платком-куфией, приобретённой ещё в Египте. За спиной Антипа – Кабанга в обнимку со своим драгоценным карабином. Суахеле перепуганно озирался и крупно дрожал.

– Будто ждали… – мелькнуло в голове. – Будто и не спал никто. Один кондукто?р в подштанниках, да и тот…

Хотя, отчего же «будто»? После дневной стычки и ранения Садыкова, после того, как мангбатту нарочито устроились в полутора километрах от лагеря, путешественники ни на минуту не расставались с оружием.

Стрельба участилась. Всё громче неслись вопли – странные, вибрирующие, будто кричала в кустах стая невиданных птиц. Бухнуло, перекрывая другие звуки, ружьё – кто-то из чернокожих воинов успел подсыпать затравку на полку мушкета. Россыпь винтовочных выстрелов на несколько секунд затихла – и снова отозвалась перестуком. «Птичьи» вопли заглохли, утонули в гортанных проклятиях на чужом языке, в криках ужаса и боли.

– Господин Семёнов, за мной! – к Олегу Ивановичу подскочил Садыков. Рука на перевязи, наган в здоровой руке, в глазах – решимость и недоумение. – Надо занять оборону за палатками, в кустах. И где, чёрт возьми, урядник с казачками?

– Похоже, воюет. – ответил Семёнов, вышагивая за офицером. – А он вам что, не доложился? Вот уж не ожидал от станичников таких вольностей!

Даже в темноте, со спины, Олег Иванович увидел – или угадал? – как покраснел Садыков. Ещё бы – начальник ставил по сомнения его качества офицера и командира.

«То-то, голубчик, терпи, – злорадно подумал Семёнов. – Распустил подчинённых, вот они и решили проявить инициативу. Ну и пограбить заодно, а как же? Вон как жадно смотрел Пронька на грубые золотые браслеты и ожерелья мангбатту. Да и урядник косился, чего уж там… казачки есть казачки – да простят меня иные-прочие, но страсть к разбою у этой публики на генетическом уровне. Но – храбры, этого не отнять, даже жаль несчастных мангбатту. У негритянских воинов нет ни единого шанса – и дело тут не в современных винтовках и револьверах.

Пальба затихла. Треснули с неравными интервалами ещё несколько выстрелов – они звучали по-другому, короче и как-то суше. «Револьверные. – подумал с отвращением Семёнов. – Раненых добивают. Что это казачки разлютовались? Не дай Бог, кого из них подстрелили… ну, урядник, ну щучий сын, вернись только – я тебе устрою степную волю и воинскую дисциплину! Ты у меня узнаешь, как родину любить, Ермак недоделанный…»

Из переписки поручика Садыкова с его школьным товарищем, мещанином города Кунгура Картольевым Елистратом Бонифатьевичем.

«Ну вот, дружище Картошкин, и не обошла меня горькая планида. Пишу тебе левой рукой, ибо правая висит не перевязи и отчаянно болит – вчера пуля разбойника-мангбатту на излёте стукнула меня чуть повыше локтя и вырвала изрядный кусок мяса. Спасибо, что не ниже; попади этот жакан в сустав или кость – быть бы твоему гимназическому товарищу без руки, а то и вовсе лежать в сухой африканской землице на радость гиенам и прочим трупоядцам.

Но – по порядку. Местность, через которую мы пробираемся от самого озера Виктория, охвачена войной. Ваганда режут ваниоро, те отвечают им такой же любезностью. Причиной ссоры, как и заведено в этих краях, стали соляные варницы в северной части другого большого озера, к востоку и северу от Виктории – Альберт Нианца или Ньяса, как называют его разные здешние племена. Соль добывают в ущельях, образованных многолетним сносом верхних слоев земли и напоминающих высохшее глубокое речное русло. В крутых откосах здесь бьют горячие источники; вода из них отведена в особые каналы, ровно прорезающие ущелье. Каналы эти устроены невесть сколько лет назад и с тех пор поддерживаются туземцами в порядке. Почва здесь повсюду пропитана солью; туземцы взрыхляют ее тонкий верхний слой и смачивают рыхлую землю водой из каналов. А наутро, когда земля просыхает, соскребают выделившуюся, но всё же смешанную с почвой соль. Повсюду в крутых склонах устроены маленькие, полукруглые, открытые в сторону ущелья шахты. В каждой, один над другим, стоят два горшка. Верхний содержит соляную земляную корку, смешанную с водой, и эта вода, с помощью особого приспособления, стекает в нижний горшок. Так из крутого рассола выпаривают ценный минерал.