Зацветали яблони - Дорошенко Валентина Алексеевна. Страница 7

— Эх, поспать бы недельку без просыпа. А еще лучше — до самых «госов». И проснуться бы сразу с дипломом.

Объекта Милиной страсти звали Романом. Роман Поляков — спортивная достопримечательность мехфака. Он увлекался тремя вещами: футболом, джазом и уходом за собственной внешностью. Ребята из общежития говорили, что каждое утро он по два часа тратил на свой туалет. За счет первых лекций, конечно. «Кавалергард! Аполлон! — заходилась от восторга Мила. — И притом с усами!» Усы и фигура — единственное, в чем природа выразила свое расположение к нему. В остальном… Но до остального Миле не было дела. «Люблю, и все!»

— Выбрала бы кого попроще, — советовала я ей.

— Сердце не блок управления: ему не прикажешь! — отвечала она.

Поначалу, когда Мини обожала его издали, все шло хорошо: Роман ни о чем не догадывался, а она пребывала в состоянии неведомой ей ранее тихой радости, лишь время от времени извергая избыток своих чувств на тех, кто попадал под руку, будь то уборщица, сокурсница или старушка француженка.

Но долго оставаться в неизвестности она не умела. Однажды на институтских соревнованиях по легкой атлетике она, презрев все условности, покинула свое место в первом ряду трибун, перемахнула через барьер и, прошагав по зеленому полю через весь стадион, подошла к команде спринтеров, которая заняла надежное последнее место. Букет алых роз Мини вручила их капитану Роме Полякову. Стадион взревел: кто аплодировал, кто свистел. Мы орали:

— Дура! Зря-а!

Не помогло, наше мнение ее не интересовало.

Роман стал натыкаться на знаки ее любви: то в виде шоколадки, подброшенной в карман его куртки, то пачки дефицитного «Кента», то бутылки кефира, оставленной под его дверью в общежитии. К двадцать третьему февраля Мини подарила ему электробритву с плавающими ножами, ухлопав на нее почти всю стипендию. А к 8 Марта — себя, в разных видах и размерах, целый альбом с тщательно подобранными снимками собственной персоны. Назвала альбом «Хроника любви». Но Роман не оценил.

Однако Мини не собиралась отступать. По ночам она переписывала Полякову лекции, которые тот пропускал. В сессию, заваливая собственные зачеты, составляла конспекты первоисточников, чертила ему курсовые. Она всюду ходила за ним: и в столовую, и на тренировки, и на соревнования.

Уже давно над ней смеялся весь институт:

— Что ты преследуешь его, как тень?

Но насмешки отскакивали от Мини, как вода от раскаленной сковородки.

— Не преследую, а следую, — отвечала она. — И не как тень — похожа я на тень?! Скорее уж как надежный прицеп за самосвалом!

Потом насмешки прекратились. Ей стали сочувствовать.

— Ты Ромку ждешь? — интересовались его однокурсники, видя, что она стоит у дверей их аудитории.

— Кого же еще?!

— Так его там нет.

— Как нет? — не верит она. — Он только что туда вошел.

— И тут же вышел — через окно.

Она не обижалась: отправлялась на поиски. Искала и находила. А если не находила, то ехала в общежитие и ждала там. Часами, днями, сутками. В конце концов Роман сбежал из общежития. Стал пропускать занятия. Мини растерялась, ничего не понимала. «Вы Ромку не видели? Ромку не видели?» — спрашивала всех подряд. А потом пропала. Перестала ходить на лекции. Вначале мы не волновались, решили — перемелется. Но она не появилась ни через неделю, ни через две. Я поехала к ее тетке. Узнала: Мини в больнице. Пыталась покончить с собой. Но ее удалось спасти.

Мини вернулась в институт с невероятным запасом энергии.

— За любовь, девчата, надо бороться, — сообщила нам. — Эта истина открылась мне после встречи накоротке с этой костлявой уродиной.

И она стала бороться. Снова оказалась в больнице: Мини легла «на похудание»! Перед самым Новым годом! Мы договорились, что тридцать первого похитим ее и встретим грядущий год вместе. Возможно, удастся затащить туда и Романа Полякова. Впрочем, насчет Ромки мы сильно сомневались. Но случилось невероятное: Романа уговорить удалось, а Милу — нет: «Пока не похудею, на глаза ему не покажусь. К тому же я Снегурочка».

Насчет Снегурочки — ни капли вранья. Среди тамошних пациентов Мини оказалась самой стройной, самой изящной, и ее избрали на эту ответственную роль. Всю новогоднюю ночь в клинике она провела, развлекая, веселя таких же, как она, чья жизнь была подпорчена их собственным весом. В паре с ней, в роли Деда Мороза, выступал самый тонкий из Гаргантюа мужского отделения. Целый месяц Мини, которая, кроме Ромки Полякова, больше всего на свете любила хорошо поесть, жила на отварах мочегонных трав и слабительном. Нам доверительно сообщала: «Во имя высокой цели, девицы, можно и не то вытерпеть!»

Зато, когда выписалась, мы ахнули: у нее появился даже намек на талию. Она срочно села ушивать свои безразмерные джинсы.

— Ну сейчас мы сделаем из тебя Джину Лоллобриджиду, — сказали мы ей.

Раньше ее щеки почти полностью закрывали ее глаза. Мы никогда не знали, какого они цвета. Теперь оказалось — серые, огромные. Заставили сделать модную прическу. Слегка подкрасили ресницы, положили на веки тени. Единственное, от чего мы не могли ее отучить, — это от курения.

Мила глянула в зеркало и обомлела: «Ну все, Ромка — мой».

Тут неожиданно вступила Оленька Непесова:

— Романа оставь в покое. Он занят, — вяло прошелестел ее голос.

— Занят?! — возмутилась Мини. — Что он — стул, что ли? Нет? Ну я так и думала.

И Мила не отступила. Отступил Ромка. Во всяком случае, он перестал от нее убегать. Милостиво разрешал поправить галстук, завязывать шарф и расчесывать усы.

Когда Поляков заболел с температурой под сорок, Мила трое суток дежурила у его постели в общежитии, кормила с ложечки, ставила горчичники, растирала скипидаром поясницу. Однажды она нам сказала:

— Своего сына я назову Алешкой. Алексей Романович! Звучит?

Мы опешили.

— А если будет дочь? — спросили робко и неуверенно, когда к нам вернулся дар речи.

— Будет сын, — подмигнув, заверила Мила. — А второго — Олегом. А третьего…

— Н-да, «есть женщины в русских селеньях…», — процитировала я.

Стали пристально наблюдать за событиями. Но проходило время, а Мила осталась без изменений.

— Да при таких габаритах хоть тройня, хоть секстет — все капля в море, заметно не будет, — прокомментировал кто-то.

— Соврала, — доброжелательно и снисходительно хмыкнула Оленька Непесова. — Не вытянула! Не та высота…

— А вы-то чего? Тоже мне, болельщики, — отвечала нам Мини. — О себе угрызайтесь больше.

Как-то к нам в группу ворвался разъяренный Ромка. Распахнув дверь, он закричал с порога, обращаясь к Мини:

— Ты что по всему институту сплетни распускаешь? Ты что это выдумываешь? Ах ты…

Она повернулась к нему спиной и глядела в окно широко открытыми глазами. Лицо у нее стало белым, как ее водолазка.

Мы замерли, не зная, как себя вести. Но тут проснулся наш вечно спящий Димочка:

— А ну вон! — закричал он ошеломленному Роману. — Не ясно? Вон, красавчик! Вон, джентльмен удачи!

— Да, да, валяй отсюда, — завопили и мы.

Ромка сник и слинял.

Мини в институте больше не появлялась. Я съездила к тетке, но та тоже ничего не знала, кроме того, что Мила уехала куда-то работать.

Года через четыре, в начале лета, я приехала в Рязанскую область изучать опыт известного совхоза. Его директор, как водится, собрал всех помощников, представил нам.

— Вот только главного экономиста нет: в командировке в области. Очень жаль. — Он перевел взгляд с главного инженера на главного агронома, потом на остальных, словно бы ища достойную замену отсутствующему. Нет, не нашел. Развел руками.

После совещания, длившегося до полудня, я пошла посмотреть поселок. Свернула на боковую улочку.

Узкая тропка повела вверх по косогору. В траве что-то шуршало, шевелилось, жужжало… Постепенно исчезли напряженность и суета последних дней, сводки, отчеты, справки, бесконечные совещания. Захотелось вытряхнуть из памяти и всю душную, стеклянно-бетонную громаду нашего главка, где сидишь иногда до отупения.