Большая книга перемен - Слаповский Алексей Иванович. Страница 22

И тут что-то мокрое шлепнулось в щеку Сторожева. Он схватился пальцами, посмотрел на Илью. В школе, да, наверно, и потом, Немчинов не умел драться, он сам признавался, что испытывает физическое отвращение к этому виду пацанских забав. Единственное, что мог и умел, – плюнуть. И ладно бы в детском саду или в начальных классах, нет, Илья подрос, а другого оружия не признавал, только плевок. Он даже в завуча Диану Васильевну плюнул, которая примчалась в класс с истеричным криком по поводу стенгазеты, где Илья тиснул сатирический стишок, критикующий ее, завуча, привычку дергать за волосы всех, чью прическу она считала неподходящей для школы. Диана Васильевна вопила, Илья терпел – до тех пор, пока завуч не затронула его маму, довольно известную в городе смелую журналистку (Илья по ее стопам пошел), что-то такое сказав про яблочко и яблоню, тут Илья и плюнул.

Сторожев резко затормозил, остановился на обочине.

– В морду дать? – спросил он.

– Да пошел ты! – ответил Илья. – Езжай домой и прополощи свой поганый рот, скотина. Ты сам понимаешь, что говоришь?

И открыл дверцу, и начал вылезать.

– Я в виде версии! – закричал Сторожев. – Я в шутку! Что, не хватает ума сообразить, когда человек шутит? Придурок! Садись обратно!

– Маршрутку подожду.

– У тебя же денег нет!

– Ничего, кто-нибудь и так подвезет. Даром. Есть еще люди на свете, Валера, хотя тебе, наверно, неприятно осознавать этот факт.

– Только не надо мне нотации тут читать! Моралист, ё! Сам душу за миллион продал и кочевряжится!

– Ничего я еще не продал! Проваливай!

Валера не стал больше уговаривать, резко газанул, обдал Илью пылью из-под прокрутившихся и завизжавших от резкого старта колес и уехал.

Илья остался на окраине города один. Вокруг кусты, поодаль фонарь рядом с каким-то строением. Илья подошел: кирпичное неказистое здание с вывеской «Шиномонтаж». Двери закрыты. Мимо изредка проезжали машины, никто не рискнул взять одинокого мужчину. Потом показалась маршрутка. Илья поднял руку, она остановилась. Открыв переднюю дверцу, Илья сказал водителю очень вежливо:

– Довезите, пожалуйста, до города, только у меня денег нет.

– А я миллионер – даром вас возить? – спросил водитель с акцентом.

– Извините.

– Ладно, влезай. Ограбили, что ли?

– Нет. Сам отдал.

– Это как?

– Бывает.

– У меня никогда не бывает, чтобы сам отдал. Девушка, да?

– Вроде того, – Немчинов отвернулся и стал смотреть в темноту.

Валеру встретила Наташа – уютная, ласковая, домашняя. Встревоженная.

– Поздно ты. И не позвонил.

– Сама могла позвонить.

– Боюсь отвлечь от твоих дел.

– В самом деле. Вдруг я с женщиной, неудобно получится.

– Да, – улыбнулась Наташа.

– Что, даже не веришь, что такое может быть?

– Может. Каждый в своем праве.

– Не верю! – закричал Сторожев. – Сто раз от тебя это слышал, а не верю! Не бывает неревнивых женщин! Это я просто в последнее время успокоился, не гуляю, а на самом деле…

– Ты абсолютно свободен, – твердо и спокойно сказала Наташа. – Это нормальное право любого человека.

– Ты сама веришь в то, что говоришь?

– Да.

– Ну, тогда пока! Пора по бабам!

И Валера выскочил из квартиры.

Он ехал по вечернему городу – наугад. Но колеса сами привели на улицу Донскую, где выстроились размалеванные девушки, – Донская была известна лучшими уличными проститутками Сарынска. Они навели Сторожева на мысль позвонить старой (то есть весьма еще молодой) знакомой, девушке Виоле, с которой он нередко имел дело, когда был холостым.

Я и сейчас еще холостой! – мысленно воспротивился Валера.

Позвонил. Виола, в отличие от девушек на Донской, принимала дома, она была классом и ценой повыше. И оказалась свободна. Обрадовалась звонку Сторожева (еще бы – заработок!).

Он поехал к Виоле.

Едва вошел, принялся ее обнимать, мять, подхватил на руки, потащил в комнату.

– Ого, – удивилась Виола, – какой ты голодный! В чем дело? Жена не дает?

– Она не жена.

– Только у нас, Валерчик, тарифы повысились. Чтобы ты знал.

Сторожев вспомнил, что все деньги оставил у Иванчука для Лили.

– Тьфу, черт! У меня наличных нет.

Виола отодвинулась, стала собирать на затылке растрепанные волосы, стянула их резинкой и превратилась из принцессы в золушку (чтобы не казаться чересчур красивой, меньше раздражать отказом).

– Извини. Ты наши правила знаешь, исключений ни для кого нет.

– А кредитка не подойдет?

Виола рассмеялась:

– Ага. А мне кассу завести и чеки вам выбивать.

– Кстати, не помешало бы. Чтобы можно было пожаловаться в общество потребителей.

– Не сердись. У меня тут супермаркет под боком, круглосуточный. И там банкомат, он тоже круглосуточно работает, я сама пользовалась. Можно деньги снять.

– Потом, Виола. Ты что, не веришь мне? Потом, через полчаса, двойной тариф, ага?

– Да это пять минут на машине! Заодно вина купишь, я что-то так вина хочу! Красного, ладно?

Сторожев отправился в супермаркет. Купил вина – не слишком дорогого и не слишком дешевого, кое-каких продуктов – это не Виоле, а домой, оставит в машине. Подъехал к дому Виолы. И, не останавливаясь, резко повернул.

Дома, входя, вытянул руку с бутылкой вина:

– Мир?

Наташа, с влажными глазами и с улыбкой, за которую Сторожев простил ей все, сказала:

– Мир.

12. ПИ. Упадок

__________

__________

__________

____ ____

____ ____

____ ____

Немчинов считал, что из него не получился настоящий писатель только по одной причине: не нашел своего стиля. Он умеет придумывать истории и персонажей, разбирается в людях, у него даже имеется вполне достойная большого писателя большая мысль: каждого человека – сделать хоть немного больше предначертанного. То есть, если представить, что судьба каждому дает некий минимальный план (Немчинов в это верил), каждый способен сработать сверх плана. Илья с молодости пытался к чему-нибудь приступить – к роману, повести или одолеть хотя бы рассказ. И неизменно застревал на первых же строчках, бесконечно переставляя и заменяя слова, напоминая самому себе подопытную обезьяну с пазлами, неспособную составить цельную картинку, бестолково прикладывающую разноцветные кусочки друг к другу. У него не возникало ощущения – только так и никак иначе. Получалось – можно так, а можно и так. А как лучше – непонятно. То есть при чтении чужих текстов он понимал, что хорошо, а что плохо, но при составлении собственных чутье куда-то девалось. Это не значит, что Илья совсем неспособен был писать. В газете, документально – дело нехитрое. И целую книгу о Постолыкине осилил. Но использовал при этом среднеарифметический, общеупотребительный язык. Написать: «Игнат Егорович Постолыкин родился 19 января 1833 года в семье крепостного крестьянина» – не так уж и трудно. А вот: «Пришла осень. Начались дожди» – проблема. То есть вроде уже написано. Но Немчинову это кажется сухо и пресно. Он пробует иначе:

1. Пришла осень. Задождило.

2. Наступила осень, пришла пора дождей.

3. Пришла дождливая осень.

4. Осень… Дожди…

5. В тот год осень была дождливой.

6. Дожди лили всю осень.

7. Осень, хмарь, грязь, дожди.

8. Принимая осенние дожди с привычной печалью и даже с осознанием свершения чего-то должного, пусть и неприятного, Игнат…

Кончались эти труды обычно фразой вроде: «Осенью Игнат отправился…» И дальше как по маслу.

После ссоры с Валерой Сторожевым Илья пожалел, что согласился написать книгу о Костяковых. Подумывал даже, не вернуть ли аванс, пока не поздно? Но жена Люся и дочь Яна так обрадовались этим деньгам, так зауважали Немчинова за добычливость, что он не нашел в себе сил повернуть назад. Да и потрачено уже сколько-то, и каким образом теперь это сколько-то восполнить? И как объяснить свой отказ?