Большая книга перемен - Слаповский Алексей Иванович. Страница 44

– Какой характер, ты о чем? У меня все прекрасно. С тех пор, как я от тебя ушла.

– Ушел вообще-то я.

– Я просто не успела. Ты угадал мое заветное желание.

Илоне очень хочется ответить ему, как следует, чтобы заткнулся навсегда. Напомнить, что это она его сделала. Что у нее молодой энергичный муж, который работает даже по воскресеньям – хочет обеспечить семью, приемную дочь. Не жалеет себя. Сказать ему, что, когда Сана сообщает: «Отец звонил, прийти хочет», в ее голосе явно слышится скука, она не знает, о чем говорить с отцом, и к тому же умная девочка, видит, что интерес отца к ней формальный, поверхностный.

Но она сдерживается. Илона успела хорошо изучить Сторожева, она видит, что тот пришел не просто так, хочет о чем-то сказать – важном для него. И, похоже, это касается не работы, о ней он говорит редко. Что-то личное. Может, расстался наконец со своей Наташей? – она ему явно не пара. Простовата, глуповата, надоедливо обожает Сторожева (так предполагает Илона), а мужчины этого терпеть не могут. Конечно, Илоне все равно, но Валера не чужой человек, она была бы рада, если бы он принял правильное решение.

И после паузы Илона спрашивает участливо, по-родственному:

– В самом деле, случилось что-нибудь?

– Похоже, да.

– Заболел?

– Заметь: опять задаешь вопрос в утвердительной форме.

– Ну извини. Так что случилось?

Сторожев хмыкает, вынимает ложечку из чашки, отпивает, морщится: кофе уже остыл, а гуща не осела. Вытирает губы салфеткой. Говорит:

– Такая ерунда, Илона, влюбился я, кажется.

Илона смотрит на Сторожева и думает: интересно, они все такие дураки? Они действительно считают, что женам, пусть и бывшим, до зарезу хочется услышать, как они в кого-то там влюбились? Но держит марку (чтобы узнать больше), вежливо спрашивает:

– В кого?

– В девушку. Ей двадцать лет всего, представляешь?

Весь светится, хотя и печален как бы. Будто эта девушка уже объяснилась в любви и хочет за него замуж. Наверняка ведь нет.

– Поздравляю, – говорит Илона. – Не боишься? Такая разница в возрасте – сил не хватит.

– А я ничего не собираюсь делать. Она вообще не знает, что я влюбился. Я сам узнал недавно – когда ее увидел.

– То есть с первого взгляда?

– Да.

Илона успокаивается. С первого взгляда – это ерунда, это пройдет.

– Ты хочешь посоветоваться, что делать?

– Я же сказал: ничего я не буду делать.

– Еще кофе?

– Нет, пойду.

И Сторожев уходит. Видимо, за этим и приходил: сообщить о своей большой радости. Не спросил толком ничего о дочери. О том, что с Илоной происходит, тоже не спросил. То есть с ней ничего не происходит, слава богу, но – мало ли. Она может заболеть, у нее есть какие-то заботы и мысли, но ему все равно.

Илона сердится больше не на Валеру, а на себя. Ведь она точно знает, что Сторожев ей не нужен. Она не любит его. Она чувствует себя стесненно и неловко, когда он приходит. Но тогда почему ей так неприятно, что он в кого-то там влюбился?

Просто я добрый человек, решает Илона. Да, мы недолго жили вместе, но у меня от него дочь. Он мне небезразличен – как отец Саны. Как любой другой более или менее близкий человек. Она боится за него, не хочет, чтобы ему стало плохо, вот и всё.

Эта мысль Илону радует: всегда приятно обнаружить в себе высокие человеческие качества.

Входит Сана:

– Ушел?

– А ты не видишь?

– Мало ли, может, он в туалете.

Людмила, когда позвонил Сторожев и выразил желание зайти, сказала: нет, у меня другие планы. На самом деле – и настроение не то, и в квартире бардак, и сама она халда халдой… Но тут же подумала: а когда у нее настроение то, когда в квартире не бардак, когда она не выглядит халдой? Пусть приходит, ей все равно. Веселее не будет, но все же что-то. И, перезвонив, она сказала, что планы изменились, принять может на полчаса. Или тебе больше надо? Да нет, ответил, хватит.

Она сама врач, она понимает, что неплохо бы ей уже обратиться к специалисту. Слишком затянулась депрессия, слишком пусто жить. Таблетки Людмила, конечно, пьет, какие выбирает сама, но помогают они мало. Да и как помогут, если в аннотации к любому антидепрессанту написано: «Побочные действия – иногда депрессия». Вот и лечись. Учитывая, что если написано «иногда», то у Людмилы это будет в обязательном порядке. Нет, в самом деле, вот посоветовали ей одно лекарство, сказав, что вся Америка на нем давно сидит и прекрасно себя чувствует. Людмила выписала сама себе рецепт, купила, дома вытащила аннотацию, развернула ее, длинную, как египетский папирус, сразу же нашла раздел «Побочные действия», а там с первой же строки: «тревога и раздражительность, усиление суицидальных тенденций, повышенная утомляемость, нарушения сна или сонливость, кошмарные сновидения, головная боль, нарушение остроты зрения, мидриаз, нарушение вкусовых ощущений, расстройства мышления, тремор, акатизия, атаксия, деперсонализация, мания, мышечные подергивания, щечно-язычный синдром, миоклония, злокачественный нейролептический синдром, депрессия».

Нет уж, пейте сами эту гадость, а мы – вино. Вино тоже не очень помогает, но хотя бы расслабляет немного. Можно поставить Моцарта, слушать, представлять себе счастливую жизнь – такую же счастливую и полную чувствами, как его музыка, и плакать.

Ожидая бывшего мужа, Людмила даже не глянула в зеркало. Знала и так, что увидит: расплывшуюся пятидесятилетнюю бабищу с непристойно красным лицом. И пусть, ей наплевать. Жизнь все равно прожита. Обидно, что многим хотя бы есть о чем вспомнить, о чем пожалеть. Ей – не о чем. Брак с Валерой был странным, случайным. Оба это понимали, но почему-то себя обманывали. Даже и не терпели, казалось – все нормально. К тому же молодость, работа, дети – все это затягивает. Особенно дети. В них Людмила влюбилась беззаветно, и в Ксению, и в Михаила. Перестала обращать внимание на мужа, торопилась с работы домой, вилась и кружилась вокруг них. А выросли – все кончилось. Ксения в Москве, у нее своих детей уже двое, к матери не приезжает, Людмила тоже стесняется навестить их лишний раз – всего-навсего трехкомнатная квартира, спать приходится на диванчике в проходной комнате. Михаил живет с какой-то женщиной, с которой даже не познакомил. Заходит раз в месяц, на вопросы отвечает неохотно, Людмила, не в силах сдержать материнское сердце, начинает попрекать, он дерзит, грубит, уходит…

Ничего нет, ничего. Работа обрыдла, дети потеряны, мужа, можно сказать, не было, чем жить?

Сторожев приехал. Сделал вид, что не заметил неприбранной квартиры и неряшливости Людмилы, но она-то заметила, что он заметил. Деликатный какой. И моложавый, зараза, поставь их рядом – ей плюс десять лет, ему минус столько же. Машина дорогая – Людмила в окно видела, когда подъезжал, одет аккуратно, пахнет хорошо. Людмила хлопнула полстаканчика вина и, представляясь более пьяной, чем была на самом деле (а на самом деле никогда не доводила себя до полного опьянения), спросила:

– Неужто, б… соскучился?

Она знала, что Сторожев не любит ее мата. А она иногда очень склонна – для экспрессии. Да и с какой стати ей теперь стесняться? Детей дома нет, а он ей никто.

– Можешь сегодня не ругаться? – спросил Сторожев, осторожно садясь на стул с когда-то бежевой, а теперь серой от грязи обивкой, за стол, уставленный чашками и тарелками.

– А чего, сегодня, б… что ли, праздник какой? – поинтересовалась Людмила.

– Просто – неприятно.

– А мне по х… дорогой Валерий. Я у себя дома. Ну, чего приехал, рассказывай?

– Так. Увидеть захотел.

– Еть не хотеть, надо же, какое счастье! Молодой человек, я с вас охреневаю, какой вы, сука, галантный! А где, б… цветочки тогда? А шампанское?

– Мила, хватит, перестань.

– Мила! Хренила! Милу на мыло! Людмила Семеновна я, если кто, б… на ухо глухой. Понял меня?

– Ты пьяная, что ли?

– А тебя касается?

Людмила плюхнулась на стул, чуть не упав вместе с ним, оперлась о подоконник, сохранила равновесие. Посидела некоторое время, ссутулившись над столом.