Большая книга перемен - Слаповский Алексей Иванович. Страница 82

– Не боишься?

– При мне-то он не будет бандитом. Я ему дам шанс, я его исправлю, – Даша сжала и выставила кулак, показывая, как она исправит Павла Витальевича. – И потом, я все равно ведь сейчас никого не люблю. Могу ждать и не дождаться. А тут зато сразу – стабильность, обеспеченность. Ничего, что я так нагло рассуждаю?

– Практично. Я тоже так рассуждала. И так замуж вышла. Чтобы жить спокойно и не работать.

– Нет, работать я буду, мне нравится работать, серьезно.

– А Володя тебя любит?

– Вообще-то да. Но я же не обязана его любить за то, что он меня любит.

– Это правда. Ни с кем не спи по обязанности.

– Я и не сплю. То есть я сплю, но это мне с ним нравится, вот и все. Без всяких планов. Тоже нехорошо, да?

– Ты молодец. Тебе интересно жить.

– Да, не скучно.

– Я тебе мешаю.

– Перестань.

– Дашка, хоть ты-то говори со мной по-человечески. Я же не утверждаю, что ты хочешь моей смерти.

– Живи хоть сто лет.

– В моем положении это плохое пожелание. Я тебе мешаю объективно. Много тратишь времени на меня, а у тебя полно своих дел. Ведь мешаю?

– Само собой. И что теперь? Я тебя все равно люблю.

– Ты же только себя любишь.

– Тебя тоже. Сама удивляюсь. Это, наверно, как это… Пережиток?

– Атавизм.

– Что такое атавизм?

– Даша, ты меня потрясаешь. Такая умная, а такая темная. Читай книжки!

– Некогда. Читаю, когда могу.

– Я тебя тоже люблю.

– Спасибо.

Лиля полежала молча, набираясь сил для дальнейшего разговора. Потом сказала:

– Я умираю, Дашечка.

– Ты давно уже умираешь. Не спеши.

– Нет, я начала уже всерьез умирать. У меня с глазами что-то. И так плохо видела, а теперь цвета пропадают. Ты у меня почти черно-белая. И правый глаз парализовало. Я к Коле не поворачиваюсь, чтобы он не заметил. А когда лицо протирает, закрываю глаза. И вообще, что-то происходит. Всегда что-то происходило, а сейчас как-то очень быстро. И мне не хочется затягивать этот процесс.

Даша испугалась, что мать заговорит об эвтаназии (это слово, в отличие от «атавизма», она знала). Лиля и раньше иногда заговаривала, но не так. Сейчас – слишком серьезно. Даша не хотела этого слышать.

– Лиля, перестань. Я читала, люди и не из таких стадий выкарабкиваются, становятся здоровыми.

– Я не хочу быть здоровой, я хочу умереть.

– Это у тебя настроение.

– Я чувствую, вы никто мне не поможете. Не потому, что меня жалеете, вы себя жалеете. Вроде того, не хотите грех на душу взять. Хотя не верите в Бога. Ты веришь в Бога?

– Честно говоря, я серьезно об этом никогда не думала. То есть у меня тупо, как у большинства – что-то есть. Что-то мистическое, какая-то сила.

– И я не знаю… Я только знаю, что, если Бога нет, то страшно. А если есть, еще страшней. Если нет, значит, ничего от меня нее останется. А если есть, он меня не простит.

– За что тебя не прощать?

– За нелюбовь. И к Нему. И вообще. Ладно, я тебе надоела. Скажи Коле, что у меня нормальное настроение. Он почему-то подозревает, что я на него сержусь.

– С чего ты взяла?

– Мне так кажется. Но ладно, пусть я ошибаюсь. Может больная умирающая женщина ошибаться?

– Может, может. Отдыхай.

– Умница, вовремя уходишь. Я начинаю психовать. А замуж ни за кого не выходи, Дашка. Ты этого не хочешь, я вижу. Или выходи. Роди троих детей, и тебе некогда будет думать о всякой ерунде. Иди. Стой. Ты знаешь, что я тебя хотела убить?

– Сто раз слышала. Опять про аборт?

– Нет, уже после. Ты была очень беспокойная, а я жила тогда одна. Я уставала. Жалела, что не сделала аборт. Вспоминала, как хорошо было раньше: встала, умылась – и больше никому ничего не должна. Вот. И однажды смотрела на тебя, ты спишь. Обычно умиляются, когда дети спят. А я смотрела, как на чужую. Ну, психоз такой был временный. Смотрю: что это? Откуда? Зачем это мне? Только портит жизнь. И возникла четкая мысль тебя придушить. И никто бы ничего не подумал. Это ведь часто бывает. Положила мама ребенка с собой и во сне придавила. Называется – заспать.

– И как? – спросила Даша. – Не заспала?

– Как видишь. Иди, а то у меня левый глаз и щека немеют уже. Буду лежать с каменным лицом. Отнимется язык. И я никого не смогу попросить, чтобы… Это страшно. Я не хочу дожить до этого. Иди. Потом поговорим.

Лиля после такого длинного монолога тяжело дышала, мелкий пот выступил на лбу. Даша вытерла лоб салфеткой.

– Спасибо, – прошептала Лиля.

– Что-нибудь принести?

– Потом. Коля знает… В девять… Потом…

Даша вышла, Коля предложил ей чаю.

– Лучше кофе. Почти не сплю, работы много. Выпью и поеду, ладно?

– О смерти говорила?

– Не в первый раз.

– Да… У меня просьба – останься сегодня. Понимаешь, хочу выпить.

– Что-то ты часто стал. С друзьями ездил, и вот опять.

– Разбудил зверя. Нет, я просто устал. Я бутылку выпью и лягу спать, а ты посмотри за ней, хорошо?

Даша пожала плечами. Коля и так много делает, почему бы ему, в самом деле, не отдохнуть.

– Один будешь пить или компания нужна?

– Посиди немного. Но тебе не дам, за Лилей будешь следить.

– На меня не действует. Недавно бутылку виски выдула – и хоть бы что.

– Врешь.

– Могу показать.

– Не надо. Хорошая особенность. А пьяной бываешь вообще?

– Ты меня разве видел пьяной?

– Нет, но, может, где-то еще?

– Ни разу.

– Железная леди. Нежная железная леди. Леди, сделанная из нежного железа. Я пытаюсь найти тебе определение.

– Я поняла.

Коля оживился, достал из холодильника бутылку водки, расставил тарелочки с закуской, но, прежде чем выпить, сварил Даше кофе.

Первые три стопки выпил весело, с удовольствием, расспрашивал Дашу о ее делах. А потом сказал:

– Теперь, Даш, послушай, что происходит. У нас проблемы. Съемщики квартиры мне почти не платят, ссылаются на то, что у них финансовые трудности. Придется, наверно, других искать. Хорошо, я это как-то решу. Потом. У меня были кое-какие сбережения.

– Я знаю, спасибо тебе.

– При чем тут спасибо? Они кончились. Потом. Это главное. Валера позавчера опять привозил Раушева.

– Почему я ничего не знаю?

– Вот – говорю, сейчас узнаешь. Дело в том, что Раушев был в Москве, с кем-то там консультировался. Синтезировали новое лекарство, которое кардинально помогает. Его нет еще в России, но можно через знакомых заказать в Израиле, в Швейцарии, это дело техники. Но стоит очень дорого. А у нас и на обычные лекарства еле хватает. А скоро будет вообще не хватать. Одни интерфероны – грабеж. Авонекс, сама знаешь, тысяча долларов за упаковку, а там всего четыре ампулы. Ладно хоть, что одна инъекция в неделю. А копаксон ежедневно, а другие еще, а обезболивающие…

– И что делать? Я сейчас в долгах, но я же выстраиваю дело, чтобы как раз были деньги. Просто не сразу. У тебя друзья не бедные, может, взять взаймы?

– Я уже подумал. Они помогут, да… И наверно, продам квартиру. Выгоню съемщиков и продам. Это уже сильно облегчит. Ты извини, что я тебя гружу, но кого еще? Ты не беспокойся, я сам все решу, я ничего не прошу тебя делать. Просто – делюсь.

– Давай, скорей напивайся и ложись. Тебе надо выспаться.

– Да.

Коля послушно налил не в стопку, а в стакан и, медленно глотая, выпил. Выдохнув, бросил в рот кружочек колбасы, странно усмехнулся.

– Раушев рассказал: женщина ухаживала за мужем. Он еле ходячий, постоянно процедуры, больницы, а у нее на руках маленький ребенок, мать пожилая и с придурью, работать как-то надо, денег добывать надо. Но вертелась, была даже веселой, мужа утешала, успокаивала. Последний год совсем было плохо, безнадежно. Муж умер. Она правильно отнеслась: отмучился, слава Богу. Горевала, конечно, но без лицемерия. Понимала: освободил муж и себя, и других. Бог его пожалел. Взялась заново налаживать жизнь. Долги отдавать, еще больше работать. И даже закрутила романчик с одним мужчиной, правда, ничего не вышло. В последний момент остановилась: надо хотя бы год выждать. А через год ее оглушило – депрессия. Страшная, клиническая, до психушки дело дошло. Подлечили, вышла, через полгода опять. И вот уже лет пять регулярно – весной и осенью. А в остальное время – подавленное состояние.