Чужая жена - Скоулс Кэтрин. Страница 13

Мара отчего-то почувствовала себя в ответе за него. Она сама подошла и улыбнулась по-дружески, как давнему знакомому:

— Потерялись? Или ждете кого-нибудь?

Слова уже слетели с ее губ, когда она, вспыхнув, подумала, что приставать к незнакомому мужчине с подобным вопросом равносильно тому, что напрашиваться на ответ: «Вас!» Но он, похоже, ничего такого не подумал и лишь улыбнулся в ответ:

— Ищу, где бы перекусить…

— Ниже по улице есть хорошее кафе. — Мара махнула рукой, указав направление. Незнакомец кивнул, но не сдвинулся с места. Наступила неловкая пауза, затем он вздохнул поглубже и сказал:

— Не сочтите это невежливым, но, возможно, вы согласитесь составить мне компанию? — Смутившись от своего предложения, мужчина покраснел даже сквозь загар и сделал неловкий жест, словно стирая с доски написанное. — Это, конечно, в том случае, если вы не заняты.

Мара снова улыбнулась:

— Нет, я не занята. И буду рада…

Только за кофе и сандвичами они наконец представились друг другу.

— Джон Сатерленд, — назвал свое имя охотник.

— А я Мара, Мара Гамильтон.

— Мара… — повторил он, и в голосе его послышалось удивление. — До чего необычное имя.

— Мама нашла его в какой-то детской книжке, — рассмеялась Мара. — Но имя, кажется, не очень счастливое. Я как-то проверяла его значение. На иврите оно означает «горечь».

— Что вы, — замахал руками Джон. — Это очень красивое имя. Для меня Масаи-Мара [14] — одно из самых прекрасных мест на земле. Когда-нибудь вы обязательно там побываете.

Мара уставилась на него. В его словах была убежденность пророка, будто он вычитывал их в книге, где была написана ее судьба. Предопределенность, которой веяло от его слов, повисла в воздухе, и отмахнуться от нее Маре не удалось даже тогда, когда разговор перешел на другую тему.

Джон рассказал, что проделал дальний путь, чтобы лично доставить сюда из Восточной Африки коллекцию артефактов каменного века, которую всю жизнь собирал его старый друг и перед смертью завещал музею.

— Неужели нельзя было все переслать по почте? — спросила Мара. — Как-никак, а путь неблизкий.

— И то верно, — согласился Джон. — Но друг отметил в завещании, что я лично должен проследить за грузом. Наверное, хотел, чтобы я выбрался из Африки хоть на какое-то время и подумал, стоит ли туда возвращаться. Дело в том, что он оставил мне недвижимость. Охотничий приют в Танзании.

— И что же вы решили? — спросила Мара. Теперь ей казалось, что они знакомы целую вечность и могут с легкостью говорить обо всем.

Вместо ответа Джон достал из кармана черно-белую фотографию с потрепанными краями и протянул ее Маре:

— Это и есть приют. Ни на одно другое место на земле я бы не согласился.

Мара вгляделась в слегка пожелтевший снимок, где виднелись очертания выложенного из камня строения в окружении высоких деревьев. Домик выглядел благоустроенным, несколько необычным, но вполне гостеприимным. У входа стоял африканец. В руке он держал короткоствольное ружье, у его ног на земле были расстелены леопардовые шкуры. Нахмурившись, Мара попыталась представить себе, как необычайная привлекательность приюта может сочетаться с реалиями охоты на крупных животных.

— Это место не будет охотничьим приютом, — сказал Джон, словно прочитав ее мысли. — Я больше не хочу убивать животных на сафари.

Он принялся объяснять ей свое новое видение приюта. Как он будет вести людей на сафари пешим ходом, чтобы его клиенты смогли ощутить на себе, что такое африканские буши. Как они будут подстерегать животных со всем мастерством и неумолимостью настоящих охотников, но всегда будут лишь смотреть и никогда — стрелять. Он убедительно будет уговаривать клиентов, чтобы те оставляли фотоаппараты дома. «Фотографии — это те же трофеи, — сказал Джон Маре. — Люди, уповающие на то, что фотографии помогут им запомнить происходящее, не могут отдаться настоящему целиком». Он делился с ней своими замыслами, и глаза его сняли силой убеждения. Планы были просты и прекрасны.

Их чашки кофе уже давно опустели, толпы людей, что забегали сюда на ленч, заметно поредели, а они все говорили и говорили. Мара рассказала Джону о своем детстве, пролетевшем на Тасмании, о шумных братьях, о ферме, которую она любила всем сердцем, но всегда знала, что должна будет ее покинуть.

Наконец они собрались уходить.

— Если вы когда-нибудь будете в Восточной Африке, — сказал Джон, — приезжайте погостить в Рейнор-Лодж.

Он написал свой адрес на листе бумаги и протянул ей. Стоило их глазам встретиться, как Мару пронзила уверенность, что он, как и она, знает, что хоть они и говорят друг другу: «До свидания!», их история не закончилась — она только начинается.

На следующий день в полдень Джон ждал Мару возле музея. Во время продолжительного ленча Мара подробней расспросила охотника о его жизни. Он описал, каково это — отправиться на сафари, а она в ответ рассказала ему, как вместе с другими девчонками-скаутами выбиралась каждое лето на природу с палатками, какой свободной себя чувствовала, стоило ей сбросить с себя рутину домашних обязанностей, когда ничего, кроме парусины палатки, не отделяло ее от природы.

— Была бы моя воля, — улыбнулась Мара, — я бы всегда жила в палатке.

Она шутила, но Джон, став серьезным, понимающе кивнул. Казалось, в этот миг они еще больше сблизились, словно общие мечты связали их мягкими, но крепкими шелковыми нитями.

Десять месяцев спустя Мара впервые в жизни садилась на самолет британских авиалиний, следующий в Найроби. Среди ее ручной клади была связка писем. Листы были измятыми и мягкими — столько раз она их перечитывала, особенно то, в котором Джон приглашал ее приехать в Танзанию, к нему, и просил стать его женой.

Она отправила письмо в тот же день, отвечая согласием. Мара никогда не сомневалась в правильности своего решения. И твердо верила, что Джон тоже.

Он любил ее. Она любила его. Это было столь же очевидно и несомненно, как и то, что в полдень солнце стоит высоко в небе. Мара прикрыла глаза. Радостные воспоминания уступили место ноющей боли.

Она потянулась к коробке, зарываясь руками в белой ткани, словно одно лишь прикосновение к платью могло вернуть ее в день свадьбы и помочь начать все сначала.

Мара подняла платье за обшитый тесьмой корсет, расправила юбку и вынесла платье на свет. Волна изумления захлестнула ее.

Шелк был весь усеян мелкими дырочками. Мара смотрела, как изжеванные кусочки шелка кружились в воздухе, осыпаясь на землю. Работа белых муравьев. Не следовало оставлять коробку на полу.

Да и все равно это всего лишь платье, которое она никогда больше не сможет надеть.

Это не важно.

Мара заставила себя отвлечься на радостные воспоминания о свадебной церемонии. Ярко-розовые цветы, которые она держала в руке. Мягкий, певучий голос африканского чиновника, читающего нужные слова со своего молитвенника, слова, обращенные к Джону:

— Обещаешь ли ты любить, почитать, беречь и защищать ее, отвернувшись от всех других во имя нее?

В ожидании ответа Мара подняла на него глаза. Голос Джона прозвучал громко в маленькой комнате:

— Обещаю.

Отвернувшись от всех других…

Эти слова все еще отчетливо звучали в ушах Мары, отдаваясь эхом, когда она швырнула испорченное платье обратно в коробку и вышла на свет.

Хаус-бои стояли на переднем бампере «лендровера». Мара ехала со скоростью пешехода. Рыжевато-красный овес в это время года рос редкими островками — голодные стан зебр и буйволов ощипали его почти до самой земли. Камни, корни, муравейники и кучи навоза были хорошо заметны. Когда мальчики различали потенциальное препятствие, они стучали по капоту, Мара останавливалась, и они спрыгивали. То, что они не могли размолотить на мелкие кусочки своими пангами, они закидывали в багажник. Глядя в зеркало заднего вида, Мара видела, что большая часть пространства, отмеченного как взлетная полоса, была уже гладкой и ровной. Кефа устанавливал длинный шест для ветроуказателя.