Цветы нашей жизни - Метлицкая Мария. Страница 13

– Саша всегда очень плохо учился. С первого класса я ходила в школу как на работу. «Маленькое родительское собрание» – я, сын и учитель (директор) – проводилось несколько раз в неделю. Чего он только не вытворял! В страшном сне не представишь!

Ходил по классу (все время сидеть на одном месте – скучно), отказывался писать палочки-крючочки в прописях (неинтересно!), однажды, классе в пятом, на перемене спрятался в стенной шкаф и в самый разгар урока вышел со шваброй наперевес. А «дикие игрища на переменах», как называла это директриса! Вот верите – я просто не знала, что делать! С одной стороны, мне было понятно, что Саша просто очень подвижный ребенок. Да, неусидчивый, да, не хочет учиться. Но учителя постоянно намекали чуть ли не на патологию, задержку психического развития. Мы с Мишей, моим мужем, постоянно вели с сыном беседы – длинные, нудные. Лично мне самой было противно себя слушать. Саша выслушивал их и немедленно включал вечный двигатель – несся куда-то, придумывал какие-то игры. Заставить его сидеть на месте было невоз-можно.

Мы решили, что я уйду с работы и полностью займусь сыном. Буду ходить за ним шаг в шаг, делать уроки – одним словом, воспитывать.

И началось. Усадить Сашу за уроки было невозможно, сидеть рядом с ним, когда он их делает, – пытка. Сын раскачивался на стуле, смотрел в окно, с радостью бежал к телефону, если кто-то имел неосторожность позвонить. И потом – он никогда на знал, что задано, так что каждый раз мне приходилось звонить какой-нибудь прилежной девочке, которая бодро рапортовала, какие завтра будут уроки и что надо сделать. Я люблю все делать быстро, поэтому меня этот бесконечный процесс приготовления уроков от обеда и до заката несказанно раздражал. Иногда мы ложились спать после двенадцати. Бывало и такое, что я отправляла Сашу спать, а сама за него докрашивала контурные карты, дописывала сочинения или решала задачи. Но и переписать своей рукой мною написанное он не хотел. Ему было неинтересно. Ужасно было не только то, что, несмотря на мою жертву (я очень люблю свою работу и засесть дома для меня было настоящим испытанием), ситуация не менялась. Более того – она усугублялась тем, что мы с сыном стали врагами. Я в его глазах была теперь не мамой, с которой он дурачился, играл, гулял, без конца болтал обо всем, а карательным органом, человеком, который над ним надзирает, заставляет. Принуждает и – наказывает. Теряя терпение, я могла и отшлепать его, и лишить вечерних мультиков, и запретить, например, пойти гулять в выходные. Однажды даже отменила день рождения, на который он уже позвал ребят. А тут еще наша жизнь с Мишей пошла наперекосяк. Он приходил домой и уже от лифта слышал наши крики: я кричала на Сашу, Саша то скандалил, то плакал. Муж перестал спешить домой. По-моему, даже появилась дама, готовая его утешить. Во всяком случае у него участились командировки, корпоративные выезды на природу, куда жены не приглашались, количество работы вдруг резко возросло.

Этот ад продолжался бы до одиннадцатого класса, и неизвестно, чем бы закончился. Спас нас случай. Точнее, человек, еще точнее – наш с Мишей школьный приятель Ваня. Окончив пединститут, Иван стал работать в школе, и не в какой-нибудь столичной, а в самой что ни на есть провинциальной – в Угличе. Он там служил в армии, влюбился, женился и осел уже навсегда. В Москву Ванечка приехал по делам и зашел к нам в гости. Конечно, я попыталась держать себя в руках, при госте не орать и вообще решила с Сашей в тот день уроки не делать: сделает сам – хорошо, нет – да и бог с ними!

Ваня шумный, невероятно обаятельный. Представляю, как его любят дети. Саша к нему даже не вышел – сидел как прикованный за столом и уже который час пытался сделать задание по окружающему миру. Ваня со словами: «А ну, предъявите наследника, где вы его прячете!» – вошел в «пыточную», и оттуда послышались голоса – рокочущий Ванин и веселый, что-то возбужденно рассказывающий – Сашин. Через полчаса или даже больше (я успела сделать салат и поставить в духовку мясо) Саша, веселый, довольный, выбежал из комнаты. Вслед за ним с рабочей тетрадью по окружающему миру шел наш Ванечка.

– А мы с дядей Ваней все сделали! – торжествующе объявил Саша. – А еще он сказал, что я отлично рисую.

Я не придала значения этим словам, выхватив только первую часть фразы, и с облегчением подумала, что, слава богу, не надо будет ночью, после Ваниного ухода, разбираться с этим ненавистным мне предметом. Ваня пришел ко мне на кухню, в руках у него была та же тетрадь.

– Я понимаю ваши проблемы. Увы, таких гиперактивных детей сейчас – больше половины.

– Да, а наша училка говорит, что Саша один такой – ненормальный. Что все дети как дети, а по нему коррекционный класс плачет. – И тут я совершенно неожиданно для самой себя разрыдалась. Обычно я не показываю другим эмоции, пытаюсь держать в себе. Но Ваня был таким родным, таким с детства любимым, что я уткнулась к нему в плечо и сквозь слезы все рассказала – и про проблемы с учебой, и про то, что пришлось уйти с работы и про то, что веду себя с ребенком как мегера, как надзирательница какая-то, а поделать ничего не могу. И про мужа и его поздние приходы и командировки рассказала.

Ваня меня не прерывал, гладил по голове и очень трогательно вытирал мне слезы подвернувшимся под руку посудным полотенцем. Когда я успокоилась, он очень спокойно сказал:

– Я знаю, что делать.

– Да я что только не пробовала! – Мне не верилось, что вот так, за один день, можно развести руками мою беду, принявшую масштабы вселенской катастрофы.

– Послушай меня. – Ваня усадил меня на стул и сел рядом. – У тебя, то есть у вас с Мишкой – талантливый ребенок. Вот, посмотри. Саша офигенно рисует. – Ваня открыл последнюю страницу тетради, где Саша имел обыкновение в задумчивости рисовать рожицы, каких-то компьютерных персонажей, домики и прочую, с моей точки зрения, ерунду. – У него есть чувство перспективы, он подмечает очень интересные детали. Отведи его в художественную студию – и увидишь, он изменится. И у тебя все изменится. Не сразу, конечно, но достаточно быстро.

– Ага, отличником станет.

– Нет, отличником он не будет никогда, – серьезно ответил Иван. – Но разве тебе не все равно, какая у него оценка по математике и окружающему миру, если у него будет любимое дело. У тебя творческий мальчик. Не слушай ты этих злобных теток в школе, не ори на него, не дай искалечить ему психику. И вам с Мишкой заодно.

И я послушалась Ивана. Нашла художественную студию. На первом же занятии Саша спокойно, не вертясь, просидел почти два часа и вышел довольный собой.

Его первый раз похвалили.

Сын рисовал взахлеб. Преподавательница не только учила их технике, но и рассказывала о художниках, водила в музеи. Я наблюдала, как мой гиперактивный Саша, по которому «плачет коррекционный класс», сидит вместе со всеми на полу в Греческом дворике в Пушкинском музее и сосредоточенно слушает рассказ об античном искусстве, и сердце мое пело. Я поверила, что все наладится. И правда – как только я отстала от Саши, прекратила надзирать, карать и поучать, дома стало спокойно. Теперь Миша приходил домой, слышал наш с сыном смех и присоединялся к нашей компании. Я видела, что он гордится сыном. И мной. А однажды вечером, когда Саша уже спал, Миша подошел ко мне, обнял и сказал:

– Знаешь, Женька, я тебя люблю.

И я поняла, как-то почувствовала, что «там у него все». Мы опять вместе. Мы семья.

Саша до сих пор неважно учится, особенно большие проблемы у него с точными науками. Но преподаватель из Строгановки, который готовит его к поступлению, очень его хвалит, говорит, что он подает большие надежды. А я все время думаю: как вовремя к нам тогда приехал Иван и как важно услышать собственного ребенка.