Бойтесь данайцев, дары приносящих - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 61

Тут и Галя прослезилась, смахнула пару слез со щек.

– Вот видишь, – сказал Владик. – А ты меня тогда за то, что я якобы про твою связь всем трезвоню, гнобила.

– И ты меня тоже, Владик, прости, – с чувством произнесла она.

– «Прости» и для тебя тоже слово нехарактерное.

– Старею, видать, – усмехнулась она.

Иноземцев, так и не потеряв из виду похоронную процессию (которая, впрочем, ползла со скоростью не более разрешенных шестидесяти), добрался до погоста. Кладбище именовалось Богословским и было расположено в непосредственной близости к Москве. Судя по старинной ограде, не хоронили там давно, а если и предавали кого земле, то только по специальному распоряжению.

– Ишь ты, – сказал Владислав, – какое выдающееся место!

– Здесь ее отец похоронен, – сообщила Галя, – генерал Старостин, и маманя, Ариадна Степановна.

– Откуда ты знаешь?

– Мне вчера Вилен по телефону сказал.

Речей над могилой не было. Вилен сидел на поставленном специально для него стульчике и, не скрываясь, плакал. Могильщики завершили ритуал споро. На гроб полетели комья земли. Когда все было кончено, Вилен жестом подозвал Галину и Владислава и властно произнес: «Поедем, помянем». Они переглянулись: мы вроде не собирались, но делать нечего, вдовец пригласил.

Снова сели в машину, потащились назад в город.

– А как супруг поживает? – спросил Галю Владик.

– Благодарю, неплохо. Соответственно возрасту.

– Он ведь младше тебя?

– Да, на три года. Но теперь это, как ты понимаешь, имеет мало значения.

– Почему он с тобой сюда не поехал?

– Говорит, что ему своих похорон хватает, чтобы еще и на мои ходить.

– Понятно, – кивнул Иноземцев. – Как тебе вообще с ним?

– Тебе честно сказать?

– Конечно.

– Я счастлива. Он – это лучшее, что случилось в моей жизни.

Иноземцев внутренне дернулся, но виду не подал, пробормотал: «Поздравляю».

Она оторвалась от своих размышлений и спросила – не то что ей было интересно, просто из вежливости: «А ты как?» Он ответил сухо:

– После того как Марины не стало, один, как ты понимаешь.

– Давно хотела спросить: как тебе с ней жилось-то?

– Прекрасно, – сказал он. – Просто прекрасно. – Он помолчал, подумал минуту, а потом решил все-таки признаться: кто знает, может, последний раз встречаемся, годы-то какие.

– Но ты знаешь, я должен честно сказать, несмотря на все твои взбрыки (а может, из-за них?), мне с тобой жилось интересней. Веселей ты была, боевитей, огнистей. Соприкоснешься – искры сыпались. Я иногда жалею, что мы с тобой вместе не остались.

А она, не раздумывая, сказала, как отрубила:

– А я нет.

Владик

Потом они доехали до скромнейшего кафе где-то в Лефортово – здесь неподалеку до последнего дня трудилась покойница. Уже был накрыт поминальный стол. Тризна пошла обычным чередом: блины, кутья, по чарке водки, не чокаясь. Выступали разные люди, в том числе молодые, подтянутые (но не Вилен). Говорили о покойной общими словами, но в превосходных степенях: «Валерия Федоровна была умная, смелая, выдержанная, героическая». Потом один, на вид сорокалетний, высказался во всеуслышание:

– Валерия Федоровна жила в прекрасное, героическое время, в великом, замечательном государстве – Советском Союзе… – И этим Владислава Дмитриевича Иноземцева, честно говоря, взбесил. Он, признаться, и выпил пару рюмок – чего в обыденной жизни себе не позволял, поэтому не сдержался, поднялся. Высказался:

– Да, мы знаем Валерию Федоровну очень давно, и она была прекрасный человек. – Не говорить же сейчас, на поминках, что когда-то Лерка свою подружку и соперницу зарезала. – Бойкая, игривая, легкая, балет опять же любила. Меня вместе с мужем со своим Виленом в Большой театр таскала, с разными девчонками знакомила. Вечная ей память и вечный покой и вечная слава… – Он глубоко выдохнул и начал о другом: – Но хочется также пару слов произнести, к порядку ведения. Вот тут прозвучало мнение – причем от человека, который, в силу возраста своего, ни о чем подобном судить не может, потому что времени этого просто не застал, что Советский Союз, дескать, был великим и замечательным государством. Великим – да, может быть. Но замечательным – нет. И я не о свободной продаже помидоров и клубники в зимний период, нет. Советский Союз создавался, рос, креп и матерел как единственное в мире государство без Бога. А когда Бога нет – тогда, как говорил Достоевский, все позволено. И позволено в СССР оказалось – все. Уничтожать, по ложным и формальным обвинениям, свой собственный народ, лучших людей. Бросать своих рядовых во время войны в безнадежные и гибельные атаки. Развязывать агрессивные войны и устраивать вторжения – от Финляндии до Чехословакии и Афганистана. Подличать, врать, облыжно обвинять людей – в газетах и на собраниях. Обкрадывать своих собственных работодателей – чем миллионы советских людей благополучно занимались. И наращивать, наращивать, невзирая ни на что, ни на бедность, ни на разруху, свою ракетную и ядерную мощь. Поэтому в конце концов Советский Союз и рухнул – потому что он жил без Бога. И продемонстрировал своим возвышением и упадком всем – всей планете, – что без Бога жить нельзя.

Слушали Владика с нарастающим недоумением – правда, пара-тройка человек, в основном пожилых – не иначе, как соседки Валерии Федоровны по дому (а может, сослуживицы по «ящику»), – ему зааплодировали.

А сразу после него взяла слово Галя – и случился у них конфликт, точно как в старые добрые времена.

– Мой когда-то любимый бывший супруг завел речь о Боге… – начала она. – Не знаю, надо ли судить о государстве по вере в него. Я думаю, нет. Я считаю, о том, какая держава, надо судить по тому, каковы ее герои. Мы сейчас поминаем мою старую подругу Леру, Валерию Федоровну. И вот она, в старом, советском, – Галя подчеркнула последнее слово, – понимании этого слова, была героем. Потому что всю свою жизнь честно трудилась на благо своей страны.

«И не только трудилась, но и боролась за нее», – подумал в этом месте речи муж покойной, Вилен, однако сказать об этом, как и о том, чем на самом деле его жена занималась, было никак нельзя. А Иноземцева продолжала:

– Какие были герои у той державы? Не бородатые женщины, как сейчас, и не кокетливые мужчины. Не миллиардеры. Не футболисты и не поп-певцы. Главными героями были – космонавты. Люди, которые своей жизнью рисковали, – а они, как мы сейчас понимаем, очень рисковали, – чтобы увидеть новые горизонты и прославить свое Отечество. Сейчас мы знаем, что у первой шестерки – у Юры, Германа, Андрияна, Паши, Валерия, Валентины – шансов вернуться было не больше семидесяти процентов. Но они шли на это – и Королев Сергей Палыч шел, – чтобы испытать, увидеть и понять неизведанное.

За столом зашушукались, и Владик услышал отголоски: «Эта женщина тоже в космонавтки готовилась… Дублершей Валентины была…» А Галя непреклонно вела свое:

– А какие иные кумиры тогда в стране были? Геологи. Физики. Поэты. И никто не мечтал миллион заработать. Никто. И высшей доблестью было не машину купить – а книжку стихов. Ахматовой, к примеру. И не только купить, но и прочесть ее, и легко цитировать. Так что в прекрасном мы мире жили, Владислав Дмитриевич, – напрямую обратилась она к нему. – В прекрасном! И если ты считаешь иначе – мне жаль тебя. Ты предаешь свою собственную молодость. – Она поворотилась в другую сторону и подняла глаза к потолку: – За тебя, Валерия Федоровна. Я думаю, что ты так, как мой бывший муж, о нашей стране не думала. – И Галина лихо опрокинула рюмку.

После ее спича тоже раздались аплодисменты, только были они, как с досадой заметил Владик, куда более обширными и дружными, чем в ознаменование его выступления.

Лера – за семь дней до –

Почти немедленно после того, как из кафе ушла американка-связник Лора Кортина, к Валерии Федоровне Кудимовой за столик подсела, без приглашения и спроса, та самая девушка, которая сегодня днем принялась по-дилетантски следить за ней. И которая как две капли воды была похожа на ту, которую Лера некогда, в октябре пятьдесят девятого, убила, – на Жанну Спесивцеву. Но, может, Лере это сходство почудилось? Может, ее подводят глаза и другие чувства? Все-таки, ничего не скажешь, ей ведь уже под восемьдесят. Старость.