Осторожно, триггеры (сборник) - Гейман Нил. Страница 39

– Цистерна, – громко произнес он.

Зелень Хита вдруг стала сухой и золотой, а кожу обдало жаром, будто открылась печная дверца. Словно он и не уезжал никуда.

– …у меня нога болит, – пожаловалась Делорес. – Я пойду обратно в отель.

Экскурсоводша сделалась озабоченной.

– Просто хочу немного посидеть кверху ногами, – объяснила Делорес. – У меня перегрузка, слишком много новой информации.

Они как раз шли мимо лавки на месте заключения Христа. В лавке торговали сувенирами и коврами.

– Устрою себе ножную ванну. А вы двое давайте дальше без меня. Встретимся после обеда.

Моррисон бы, может, и поспорил, да только гида они наняли уже на целый день. Кожа у нее была темная и обветренная – и невероятно белая улыбка, когда она таки улыбалась. Экскурсоводша отвела его в кафе.

– Так что, – поинтересовался Моррисон, – дела идут неплохо?

– Тут не так уж много туристов, – заметила она. – С тех пор как началась интифада [24].

– Делорес, моя жена… она всегда хотела приехать сюда. Посмотреть святые места.

– Этого добра здесь хватает. Всякой веры, какой пожелаете – христианской, мусульманской, иудейской. Это все еще Святой Город. Я тут всю жизнь прожила.

– Вы, наверное, ждете не дождетесь, когда все устаканится, – сказал Моррисон. – Ну, это… Палестинский вопрос. Политика.

Она пожала плечами.

– Иерусалиму это все равно. Люди приходят, люди верят, люди убивают друг друга, чтобы доказать, что Господь их любит.

– И что с этим можно сделать? – спросил он.

Она полыхнула своей белейшей улыбкой.

– Иногда, – сказала она, – я думаю, что лучше всего было бы, если б его разбомбили обратно, в радиоактивную пустыню. Кому он тогда будет нужен? Но они же все равно придут и станут пригоршнями таскать зараженную пыль, в которой могли сохраниться атомы Омаровой мечети, или Храма, или той стены, на которую оперся Христос по пути на Голгофу. Люди все равно будут драться за власть над ядовитой пустыней, если она когда-то была Иерусалимом.

– Вам это не по нраву?

– Скажите спасибо, что там, откуда вы приехали, нет Иерусалима. Никто не хочет поделить Лондон. Никто не ходит в паломничество в святой град Ливерпуль. Никакие пророки не бегают по Бирмингему. Ваша страна слишком молода. Молодо-зелено…

– Англия не так уж и молода.

– А здесь люди все еще дерутся из-за решений, принятых лет эдак две тысячи назад. И уже больше трех тысяч лет сражаются за владычество над этим городом – с тех пор, как царь Давид отобрал его в битве у иевусеев.

Он тонул во времени и чувствовал, как оно сминает его, растворяет, подобно древним лесам, обращающимся в нефть…

– Дети у вас есть? – спросила она.

Вопрос застал Моррисона врасплох.

– Детей мы хотели. Но не сложилось.

– Ваша жена ждет чуда? Они иногда за этим сюда приезжают.

– У нее есть… вера, – сказал он. – Я-то никогда не верил. Но нет, не думаю, что ждет.

Он отхлебнул кофе.

– Вот так вот. А вы? Вы замужем?

– Я потеряла мужа.

– Бомба?

– Чего?

– Это так вы потеряли мужа? Взрыв бомбы?

– Нет. Американский турист из Сиэтла.

– Ох.

Они молча допили кофе.

– Ну что, пойдем, проведаем ногу вашей жены?

Они двинулись по узкой улочке назад, к отелю.

– Я на самом деле очень одинок, – сказал внезапно Моррисон. – Работаю на работе, от которой не получаю никакого удовольствия, потом иду домой, к жене, которая меня любит, но я ей при этом не особенно нравлюсь. Иногда мне кажется, что я напрочь застрял и единственное, чего я хочу, это чтобы весь мир отвалил от меня подальше…

Она кивнула.

– Да, но вы не живете в Иерусалиме.

Она осталась ждать его в холле, а Моррисон поднялся к себе в номер. Его почему-то совсем не удивило, что Делорес нет ни в спальне, ни в крошечной ванной, и что простыней, которые еще сегодня утром со всей определенностью были на кровати, тоже почему-то нет.

Собака, конечно, могла гулять по Хиту до скончания века, но Моррисон уже начал уставать. К тому же принялся сеять противный мелкий дождь. Они двинулись назад через цветущий зеленый мир. Зеленый и ужасно милый, думал он, понимая, что это, мягко говоря, не так. Голова у него походила на свалившуюся с лестницы картотеку, из которой вылетели все полки, и карточки теперь в полном беспорядке.

Жену они нагнали на Виа Долороса. На ней действительно была простыня, однако в остальном Делорес производила впечатление особы не чокнутой, а, скорее, чрезвычайно целеустремленной. И она была спокойна – просто до ужаса спокойна.

– Все есть любовь, – вещала она всей улице. – Все есть Иерусалим. Бог – это любовь. Иерусалим – это тоже любовь.

Какой-то турист ее сфотографировал. Местные полностью игнорировали.

Моррисон взял ее за руку.

– Пошли, любовь моя, – сказал он. – Пойдем-ка домой.

Она поглядела сквозь него. Интересно, что она сейчас видит, подумал он.

– Мы и есть дома, – сообщила она. – В этом месте стены мира совсем тонкие. Слышно, как Он зовет нас, оттуда, из-за стен. Послушай! Ты тоже можешь Его услышать. Ты только послушай!

Когда они повели ее обратно в отель, Делорес не стала ни драться, ни даже протестовать. На пророчицу она, в общем, не очень-то походила. Скорее на женщину ближе к сорока, одетую в простыню. Моррисон подозревал, что экскурсоводша откровенно развлекается, но, встретившись с нею глазами, увидал только заботу.

Они переехали из Иерусалима в Тель-Авив, и только там, на пляже перед отелем, проспав почти сутки, Делорес, наконец, вернулась – чуть-чуть сбитая с толку и почти без воспоминаний о вчерашнем дне. Моррисон попытался было поговорить с ней о том, что видел, о том, что она говорила, но отказался от этой мысли, заметив, как это ее расстраивает. Они сделали вид, что ничего не случилось, и больше об этом не упоминали.

Иногда он думал о том, как это было – внутри, у нее в голове, когда ты слышишь голос Господа сквозь золотые камни… но на самом деле он не хотел этого знать. Такого лучше не знать. Никогда.

«Это болезнь, привязанная к одному месту. Достаточно просто увезти человека из Иерусалима», – думал он – и гадал, как гадал уже раз сто за последние дни, действительно ли они уже достаточно далеко.

Он радовался, что они в Англии, дома, где просто не хватит Времени, чтобы сокрушить тебя, удушить, превратить в прах.

Под мелким сеющим дождем Моррисон шел по переулку, мимо деревьев на тротуаре, мимо прилизанных садиков перед домами, мимо летних цветочков и идеальной зелени лужаек – и ему было холодно.

Еще даже не завернув за угол, он понял, что ее дома нет – а потом завернул и увидел, как хлопает дверь на ветру.

Он пойдет вслед за ней. И найдет ее, подумал он почти весело.

И на этот раз он будет слушать.

Погремушка Стук-Постук

– ТЫ РАССКАЖЕШЬ МНЕ что-нибудь перед сном, когда уложишь меня спать?

– А тебя нужно укладывать? – спросил я мальчика.

Он на секунду задумался, а потом очень серьезно сказал:

– Думаю, да. Я сделал все уроки, а значит, пора идти спать, но мне немножко страшно. Не очень. Чуть-чуть. Но дом такой большой, а свет не везде работает. Идти темновато.

Я протянул руку и потрепал его по голове.

– Понимаю, – сказал я. – Дом и правда большой и старый. – Мальчик кивнул. Мы сидели в кухне, и тут было светло и тепло. Я отложил журнал на кухонный стол. – Какую сказку ты хочешь послушать?

– Ну, – задумчиво протянул он, – думаю, не слишком уж страшную. А то я буду все время думать о чудовищах и могу не заснуть. Но если она не будет хотя бы чуточку страшной, это неинтересно. Ты ведь сочиняешь страшные сказки, да? Она сказала, ты писатель.

– Она преувеличивает. Я, конечно, пишу кое-что, но пока еще ничего не напечатали. И сказки я сочиняю самые разные.

– И страшные тоже?

– Да.

Мальчик посмотрел на меня из теней у двери, где он стоял.