Осторожно, триггеры (сборник) - Гейман Нил. Страница 41

У него я ничего не купил.

В следующий мой визит Милосердия Попугэй куда-то подевалась, а на ее месте обнаружилась стайка индусов с кальянами и всякими курительными принадлежностями.

Человечек в темных очках все еще сидел у себя в уголку. Тварюшек на серой скатерти вроде бы даже прибавилось.

– Что-то не признаю ни одного из этих животных, – поделился я с ним.

– Еще бы.

– Вы их сами делаете?

Он покачал головой. На блошке не принято спрашивать продавцов, откуда они берут свой товар. Тут не так уж много табу, но это одно из них: тайна источников неприкосновенна.

– Хорошо продаются?

– Достаточно, чтобы прокормиться, – ответил он. – И чтобы крышу над головой иметь. Стоят-то они на деле куда больше, чем я за них прошу.

Я подцепил зверя, похожего, скажем так, на оленя… только если бы олень вдруг решил стать плотоядным.

– Это кто?

Он покосился на фигурку:

– Скорее всего, первобытный тавн. Сложно объяснить. Он еще моему отцу принадлежал.

По трансляции раздался вроде как бой часов – сигнал, что блошиный рынок скоро закрывается.

– Поесть хотите? – спросил я.

Он настороженно воззрился на меня.

– Я угощаю, никаких обязательств. Через дорогу есть «Деннис», а чуть подальше – бар.

Он задумался.

– «Деннис» сгодится. Приду прямо туда.

Я уселся ждать его в «Деннисе». Просидев так с полчаса, я уже решил забить, но он неожиданно заявился, минут через пятьдесят после меня. На запястье у него болтался коричневый кожаный мешочек, примотанный длинной бечевкой. Наверняка для денег – на вид кошель был почти пустой, так что фигурок в нем быть не могло.

Вскоре мой гость уже молча вгрызался в наваленную на тарелке кучу блинов. А где-то за кофе уже начал и разговаривать.

После полудня солнце начало гаснуть. Сначала свет замерцал, потом с краю стала быстро наползать тьма. Вскоре она захватила весь его багряный лик, и солнце сделалось совсем черным, будто выпавший из костра уголь. На мир снова пала ночь.

Бальтазар Непоспешный бегом скатился с холма, оставив силки на деревьях – неосмотренными и неопустошенными. Язык он держал за зубами, сберегая дыхание, и мчался быстро, насколько позволяла его выдающаяся туша, пока не достиг подножия холма, а с ним и передней двери своей однокомнатной хижины.

– Скорее, болван! Время поджимает! – закричал он, потом плюхнулся на колени и запалил лампу на рыбьем жиру, которая плевалась, воняла и распространяла судорожное оранжевое сияние.

Дверь хижины отворилась, и на пороге явился Бальтазаров сын. Он был немного выше отца, гораздо тоньше и, разумеется, безбородее. Имя парню дали в честь дедушки, и пока последний был жив, величали просто Фарфалем младшим. Нынче же его звали не иначе, как Фарфалем Неудачливым – в том числе и в лицо. Если он притаскивал домой курицу, она тут же отказывалась нести яйца; если рубил дерево, оно непременно падало так, чтобы причинить всей округе максимум неудобств и минимум пользы; если находил клад с древними сокровищами, прикопанный в сундуке на краю поля, ключ от сундука, стоило его повернуть, ломался прямо в скважине, оставляя в воздухе словно бы эхо какой-то песни – будто хор вдалеке пропел, – а сундук тут же рассыпался песком. Девицы, на которых ему случалось положить глаз, немедленно влюблялись в других, превращались в чудовищ или тут же, на месте, похищались деодандами. Все это было совершенно в порядке вещей.

– Солнце ушло, – сообщил Бальтазар Непоспешный своему сыну.

– Ну, значит, вот и он. Конец, – отозвался тот.

Теперь, когда солнце скрылось, сразу стало холоднее.

– Скоро будет, – поправил отец. – У нас еще есть несколько минут. Хорошо, что я ко всему подготовился заранее.

Он повыше поднял рыбную лампу и вошел в хижину.

Фарфаль последовал за отцом в крошечную берлогу, которая состояла из единственного, хотя и довольно вместительного, помещения. В дальнем его конце виднелась запертая дверь. Именно к ней и направился Бальтазар. Он поставил лампу на пол, снял с шеи ключ и отпер замок.

У Фарфаля отвалилась челюсть.

– Краски… – вот и все, что он смог сказать.

И потом:

– Я туда не пойду.

– Болван, – сказал на это отец. – Давай, дуй внутрь и смотри внимательно под ноги!

А поскольку Фарфаль будто к земле прирос, он одним тычком послал сына через проем, вошел сам и захлопнул за собою дверь.

Фарфаль стоял, часто моргая. Свет в этом месте был необычный, странный для глаз.

– Как видишь, – молвил Бальтазар, сложив руки на обширном животе и оглядывая окрестности, – эта комната не существует во времени и пространстве того мира, к которому ты привык. А существует она за миллион лет до нашего времени, в дни последней Реморанской Империи – то бишь в период, знаменитый необычайным искусством лютневой игры, превосходной кухней, а также пригожими и послушными рабами.

Фарфаль протер глаза и уставился на громадную деревянную раму, вроде как от окна, стоявшую посреди комнаты безо всякой опоры, – на раму, которой они только что воспользовались как дверью.

– Понятно теперь, – сказал он, – почему тебя так часто не было дома. Сдается мне, я много раз видел, как ты проходишь через ту нашу дверь в эту комнату, да только никогда не спрашивал себя зачем. Старался найти, чем себя занять, пока ты не вернешься.

А Бальтазар Непоспешный меж тем принялся снимать свои одеяния из темной дерюги и снимал, пока не остался совсем голым – тучный мужчина с длинной седой бородой и коротко обрезанными волосами, – а затем облачился в богатые разноцветные шелка.

– Солнце! – воскликнул Фарфаль, выглядывая в маленькое окошко. – Гляди! Оно красно-оранжевое, цвета только что разведенного огня! Ты только посмотри, сколько от него жара!

– Папа, – продолжил он, помолчав. – Ты мне вот что скажи… Почему мне ни разу не приходило в голову спросить, почему ты проводишь так много времени во второй комнате совершенно однокомнатной хибары? Не говоря уже о том, чтобы хоть на минутку задуматься, есть ли у нас вообще такая комната.

Бальтазар завязал последние завязочки, упаковав свое достойное пузо в шелк, испещренный изящными вышитыми чудовищами.

– Возможно, – небрежно заметил он, – это частично объясняется Заклинанием Нелюбопытства Эмпусы.

Он продемонстрировал висящую у него на шее черную коробочку с забранным решеткой окошком – прямо крошечный домик, размером впору разве что жуку.

– Если правильно составить его и не менее правильно пользоваться, никто не будет обращать на тебя внимания. И как тебя не заинтересовали мои частые отлучки, так и местный люд ничуть не удивился ни мне, ни моему поведению, сколь бы оно ни противоречило нравам и обычаям Восемнадцатой и Последней Великой Реморанской Империи.

– Просто поразительно! – оценил его смекалку сын.

– И нам больше неважно, что погасло солнце, что за несколько часов или, самое большее, недель жизнь на Земле прекратится, ибо в этом времени и здесь я – Бальтазар Хитроумный, поставщик воздушного флота, специалист по антиквариату, магическим предметам и прочим чудесам. Добро пожаловать в мой мир, сынок! Если кто вдруг заинтересуется, откуда ты взялся, ты просто мой слуга.

– Слуга? – огорчился Фарфаль Неудачливый. – А сыном почему нельзя?

– По разным причинам, – отрезал отец, – слишком незначительным и тривиальным, чтобы устраивать дискуссию на эту тему.

Он повесил черную коробочку на гвоздик в углу комнаты. Фарфалю вроде бы показалось, что из коробочки ему подает знаки какая-то жукообразная тварь – не то головой кивает, не то ногой машет, но задерживаться, чтобы посмотреть, он не стал.

– К тому же у меня есть несколько сыновей в этом времени, которых я породил со своими конкубинами, и они вряд ли обрадуются, если я предъявлю им еще одного. Впрочем, учитывая неувязку с датой твоего рождения, пройдет больше миллиона лет, прежде чем ты сумеешь унаследовать хоть какое-то богатство.

– А, так оно есть, богатство? – спросил Фарфаль, свежим взглядом окидывая комнату.