На острие меча - Азаров Алексей Сергеевич. Страница 3
Для всех них он был свой. Свой среди своих. Считалось, что его марксистские убеждения, участие в партии — все это прошлое, ушедшее без возврата. Да и зачем вспоминать, если и Марков, и Лукаш сами поигрывали когда-то в социалистов. Особенно Лукаш— этот, помнится, был радикал, чуть ли не с бомбами на власть тьмы. Молодость, молодость...
Поседевшие члены Союза офицеров запаса, каждое 24-е число собирались в Военном клубе на бульваре Царя-Освободителя: играли в карты, светские и дворцовые новости передавались из уст в уста негромкими голосами хорошо воспитанных людей. Пеев был непременным участником бесед: слава ветерана мировой войны обеспечивала ему положение в Союзе.
Марков сказал: «Гитлер готовится к войне с Россией. Это факт. Мне известны подлинные документы».
«Война... Как же быть? Неужели я ездил в Москву зря?»
В последней декаде февраля почта принесла продолговатый конверт. Посольство Союза Советских Социалистических Республик приглашало доктора Александра К. Пеева, побывавшего в СССР и выступившего с объективными и дружественными статьями в болгарской печати, 23 февраля 1940 года посетить прием в честь Дня Красной Армии. Неужели?..
Знакомый редактор вылил на него ушат холодной воды, сказав, что подобные приглашения получили многие софийские публицисты, не клеветавшие на Страну Советов. Обычное приглашение, не более.
И все же он надеялся и потому на приеме, улучив момент, постарался оказаться рядом с военным атташе. Воспользовавшись случаем — оба одновременно потянулись к подносу с напитками — представился:
— Александр Костадинов Пеев, юрист и журналист. Простите, господин полковник, не могли бы вы уделить мне несколько минут? Дело в том, что я пишу политические обзоры для той части прессы, которая сохраняет объективность в оценке вашей страны. В этой связи мне было бы весьма интересно знать вашу точку зрения на острейшую, как вы понимаете, проблему дня: лояльна ли Германия в отношении СССР в рамках договора? Мои друзья в болгарском Генштабе относятся к этому скептически и познакомили меня с документами, позволяющими делать вывод, что Берлин использует договор как ширму.
Полковник слушал с каменным лицом. Спросил:
— Как вы находите нашу кухню? — Коротко кивнув, корректно улыбнулся:—Прошу извинить!
К нему, лавируя меж гостями, направлялся германский посол Бекерле. Полковник, все так же холодно улыбаясь, пожал ему руку, заговорил по-немецки.
С приема Пеев ушел подавленным. Судя по всему, военный атташе посчитал его провокатором. В лучшем случае — нахальным газетчиком, ищущим сенсации. «Но что же делать? Не могу же я сидеть и ждать?»
На площади перед посольством, смешавшись с авто дипломатов, пофыркивали моторами полицейские машины. Штук десять, не меньше. За посольством следили в открытую. В левой печати осторожно намекали, что РО1 и отделение «А» пытаются внедрить в его технический персонал агентуру. Газеты за это штрафовали; попахивало политическим скандалом. Ни слова об агентуре — государственный секрет! Зато секретом не было, да и быть не могло, открытое наблюдение, установленное Гешевым и РО за русскими. Каждый день жители Софии могли наблюдать, как две-три машины следовали, словно приклеенные, за авто с номером посольства СССР.
«Нет, пожалуй, атташе и не мог поступить иначе. Советские не хотят нарваться на провокацию. Они правы». Эта мысль успокоила, и к дому он подошел в почти нормальном расположении духа... Что ж, будем ждать.
Опять ждать! Сколько?
28 февраля 1940 года. Вечер. Знакомая, выверенная постоянством маршрута дорога от банка к дому — по улице Марии Луизы и дальше, не спеша, ровным шагом. Обычная прогулка, прерванная случайным прохожим.
— Доктор Леев?
— Да, это я...
— Могу я с вами поговорить?
— Если по делам, то не здесь и не сейчас, а завтра в конторе.
— По делам. Но лучше сейчас.
— Если вы настаиваете...
Сказал и подумал: странно, говорит, как болгарин, но лицо не болгарского типа.
— Меня зовут Сергей. Просто Сергей. А еще удобнее, если вы будете называть меня Испанцем.
Он еще не понял. Спросил:
— Почему Испанцем?
— Удобнее. Впрочем, не лучше ли будет, если мы побеседуем не здесь, а у меня дома? Это недалеко, на этой же улице... Хороший дом, два входа...
Он больше ничего не добавил. Да и вряд ли стоило говорить на улице о том, что полиция не осведомлена о проживании Испанца в Софии и, наконец, что встреча отнюдь не случайна...
2
Его величество Борис III, царь болгар, любил водить паровозы. Стоя у реверса, Борис III не забывал поболтать о том о сем с машинистом и кочегаром. Два адъютанта вносили в паровозную будку корзины с булочками дворцовой выпечки, и царь собственноручно оделял бригаду едой. Об этом много говорили, и говорили по-разному. Князь Кирилл считал, что венценосец недопустимо опрощается, снисходя до лиц, стоящих на нижней ступени социальной лестницы; премьер-министр Богдан Филов полагал иное: демократические тенденции, явственно проглядывавшие в поступках царя, могли снискать ему популярность, крайне необходимую в тяжелые для двора времена.
У царя на этот счет было свое мнение. Он знал, что свитские чины за спиной посмеиваются над его странностями, судачат — каждый на свой лад, одобряя или порицая. Знал он и то, что его считают слабовольным, игрушкой в руках сильных людей. И вождение паровозов не было для него ни актом политики, ни демонстративным шагогл через пропасть, отделявшую круг избранных от круга отверженных. Он просто любил водить паровозы. Вот и все. Что же касается укоренившегося мнения о его слабоволии и неспособности самостоятельно избирать правильный курс страны, то оно его вполне устраивало, ибо порой снимало ответственность за рискованные шаги двора и правительства.
Чистокровный немец по происхождению, представитель второстепенной герцогской династии, он никогда и ни с кем не делился своими замыслами, предпочитая поддерживать впечатление, что правление его номинально, а подлинной властью располагают другие.
Маленькая Болгария, еще недавно считавшаяся задворками Европы, все более превращалась в средоточие сложных, противоречивых интересов. Надо было продумать свою игру. А за реверсом хорошо думалось. Здесь не мешали. Паровозная будка была, пожалуй, едва ли не единственным местом в Болгарии, где царь на время становился недосягаемым для агентов, приставленных к его особе РО, директором полиции Антоном Кузаровым, начальником жандармерии генерал-майором Кочо Стояновым, полномочным представителем германского абвера доктором Делиусом и английскими резидентами.
Любил Борис и прогулки в дворцовом саду по утрам. Царь вышагивал по глухим боковым дорожкам, обдумывая свои комбинации и решая, на кого опереться при их осуществлении. Болгария была единственной в мире монархией, по существу, не имевшей дворянства и аристократии, то есть именно той прослойки, которая уже в силу происхождения, естественно, служила верной опорой трону. Турки, десятилетиями угнетавшие страну, истребили тех, в ком текла «голубая кровь»... Промышленники и коммерсанты? Среди них были сильны русофильские тенденции. Случайно ли лучшие улицы в городах, больших и малых, носили имена Гурко, Скобелева, Толстого, Аксакова, других деятелей российских — политических, культурных и иных. Промышленники и коммерсанты, входящие в состав городских самоуправлений, были крестными отцами этих улиц... Нет, с представителями торгово-промышленных кругов приходилось быть настороже. Тогда что же — армия? Но и она была неоднородной. В высшем генералитете произошел раскол: лишь меньшинство стояло за военный блок с Германией, другая часть полагала, что подобный союз гибелен для Болгарии, а большинство— жиронда в мундирах — не имело определенного мнения, считая, однако, что страна не должна быть втянутой в войну ни на чьей стороне...
И еще — коммунисты. Проблема номер один. Кочо Стоянов ежедневно докладывает, что партия, ушедшая в подполье, продолжает работу и репрессивные меры не в силах ее парализовать. Пока она не скручена в бараний рог, не раздавлена, нечего и думать об участии в войне бок о бок с Германией. Стоянов утверждает, что в этом случае возможно восстание. Его данные подтверждают начальник РО подполковник Костов и Антон Кузаров, опирающиеся на бесчисленную агентуру Николы Гешева.