Золотая пряжа - Функе Корнелия. Страница 31

«Он игрок, – вспомнил Джекоб. – Он нарочно уводит тебя прочь от самого главного».

Эльф все еще хотел, чтобы он вернулся. Не дождется! Джекоб не сомневался, что Лиска бы его поддержала. Джекоб нагнулся к корням старой ели, туда, где из-под хвои торчали невидимые случайному глазу невзрачные цветочки. Щавель вечности. Сильвен прав: таких лесов больше нет. Где еще встретишь такое, даже по эту сторону зеркала?

Но ему надо дальше, туда, где место елей заступают буки, дубы и черный терновник. Большинство ведьм предпочитают лиственные леса.

– Что ты задумал? – встревожился Ханута. – Что-то мне твоя улыбка не нравится.

– У тебя еще осталась синяя пыльца?

– А зачем тебе?

– Осталась или нет?

– Сначала скажи, что задумал.

– Будто сам не догадался.

Ханута отстегнул от пояса потрепанный кожаный мешочек.

– Даже если ты ее найдешь… ты едва стоишь на ногах, посмотри на себя! С каких это пор ты стал самоубийцей? И того, что ты хочешь, она не отдаст даже в обмен на твою душу.

– Я знаю. – Джекоб взял мешочек. На вид он был сшит из той же кожи, что и протянувшая его мозолистая рука. – Или забыл, кто меня учил?

Их лошадей Семнадцатый не тронул. Джекоб почувствовал угрызения совести, вытаскивая из сумки своей спутницы лисью шкуру, но Ханута одобрительно хмыкнул.

– Разумно. Хотя она, конечно, пристрелит тебя, когда очнется.

Джекоб едва застегнул рюкзак негнущимися пальцами.

И в таком-то состоянии он хочет торговаться с ведьмой, с которой сама Альма могла сравниться разве что в свои лучшие годы!

Ханута преградил ему путь.

– Я иду с тобой.

– Нет. Ты останешься поддерживать огонь и отпугивать рудняков.

Разумеется, в горах водились духи и пострашней, но для таких искателей сокровищ, как рудняки, серебряная девушка уж очень соблазнительная добыча.

– Ну хорошо, – буркнул Ханута. – Тогда возьми, по крайней мере, Сильвена.

– Чтобы было о ком заботиться в походе? Спасибо.

В этот момент Сильвен позади них на удивление искусно каркнул по-вороньи. Вероятно, Ханута еще не успел ему объяснить, насколько опасны подобные шутки в этом мире.

Джекоб в последний раз посмотрел на Лиску.

– Да зачем я вообще напрягаюсь? – закричал ему вслед Ханута. – Ты еще ребенком был упрям как осел. Или я рисковал здоровьем только ради того, чтобы проводить тебя в последний путь? Одноногий Венцель и тот передвигается быстрее со своим костылем.

Его забота тронула Джекоба. В какие только колдовские притоны ни приходилось отправлять его Хануте, но никогда прощание не было столь тревожным. Или это годы размягчили сердце старого охотника? В любом случае для Хануты это ничего хорошего не предвещало.

Чужое лицо

Как всегда, Амалия заставляла себя ждать. Правда, делала она это не из тех соображений, что Кмен, часами томивший просителей в коридорах. Обычно королева задерживалась, чтобы в последний момент сменить платье или припудрить личико, к которому никак не могла привыкнуть, будто боялась потерять свою красоту так же внезапно, как и обрела.

Она принимала Кмена в любимой комнате своей матери. Амалия велела отделать ее заново, на свой вкус, как и большинство дворцовых покоев. Новая мебель, ковры и картины на стенах больше подошли бы кукольному домику. Вероятно, декораторы хотели воссоздать обстановку замка рыцарских времен, но получился дешевый китч. Притом что золота на него потратили немало. Терезии стало бы дурно в этих интерьерах.

Впрочем, Кмен чувствовал себя не лучше.

Он уже собирался послать своего адъютанта за Амалией, когда любимая горничная королевы объявила ее выход. Амалия свято чтила этикет. Держалась, как всегда, подчеркнуто прямо – жалкая попытка подражать манерам Темной Феи – и выглядела так, будто чудом освободила для Кмена минутку в своем плотном деловом графике. И это при таком количестве горничных и слуг.

Разумеется, белое платье – цвет невинности – она надела не случайно. Выбирала его долго, – рассуждала, прикидывала, как ребенок. Но если ум и расчетливость Амалия унаследовала от матери, то с уверенностью в себе дело обстояло гораздо хуже. Возможно, с тех самых пор, как мать купила принцессе новое лицо, потому что ее собственное оказалось недостаточно красивым.

Разумеется, Кмен об этом знал, когда брал ее в жены. Его шпионы разнюхали об Амалии такое, о чем не догадывалась и ее мать. Однако до недавнего времени король не подозревал, насколько жестокой и эгоистичной может быть его жена. И куда может завести ее непревзойденный талант в любой ситуации выставлять себя жертвой, а виновниками – других. Амалия любила себя, и только себя, притом что не была особенно высокого мнения о своих дарованиях.

Как же так, она ли не боготворила Лунного Принца? Кмен никогда не был уверен, любит ли Амалия его самого, но сына он любила безусловно.

Он не испытывал ничего похожего на сострадание, однако преступление сделало ее еще желаннее в его глазах. Плод становится более соблазнительным, когда он запретный. Ниоми всегда понимала это. Ниоми. Лишь через год она назвала свое имя, если оно действительно настоящее. На языке ее народа оно означает «зеленая».

– Хорошо, что ты здесь… – Фиалковые глаза Амалии утопали в слезах. На какое-то время Кмен даже поверил в их искренность.

Амалия протянула к нему руки и подставила губы для поцелуя. Кмен невольно залюбовался их изящными линиями и сжал кулаки, чтобы не дать волю своему гневу. Больше всего ему хотелось ее ударить. За лживую игру, в которую она хотела его вовлечь, за боль, которую ему причинила.

Ниоми всегда чувствовала его гнев. Равно как и его нетерпение и желание всегда идти наперекор, понимать запрет как вызов, оборону как наступление.

Он мягко высвободился из объятий Амалии. В ее затуманенных слезами глазах мелькнула настороженность.

– Кмен, любимый, что с тобой?

– Ты ведь спрятала его у своего дяди? – Король старался говорить спокойно, и это делало его голос еще более зловещим. – За какого же дурака ты меня держишь…

Щеки Амалии покраснели под слоем пудры, как это бывает с теми, кого уличили во лжи. Какой же она все-таки ребенок! Человеческий ребенок, потому что гоилы с детства умеют скрывать свои чувства – неоспоримое преимущество каменной кожи.

– Я сделала это только ради его безопасности. Я спрятала его от нее.

Похоже, она заранее продумала, чем оправдаться, если он вызнает правду.

– А спектакль с окровавленной колыбелью?

Кмен отвернулся. Еще два часа тому назад он не знал, что и думать. Сын! Кмену мало дела до того, из какого камня у него кожа. Главное, что он рожден от человеческой женщины. Таков был ответ Кмена тем, кто все эти годы смотрел на него как на насекомое. Хотя разве их переубедишь? До сих пор морщат носы, стоит ему отвернуться.

– Ты доверила его охотнику, который не умел даже читать.

От ее внимания не ускользнуло, что Кмен говорит об охотнике в прошедшем времени. Настороженность в фиалковых глазах сменилась страхом.

– Я должна была тебе это сказать.

Кмен шагнул к окну. Он уже не слушал, что бормотала Амалия в свое оправдание, всхлипывая за его спиной. Там, за конюшнями, стоял павильон, где жила Фея.

– Но ребенка больше нет у твоего дяди.

Она смолкла как по команде. Никогда еще ее красивое лицо так не походило на маску.

– Я послал на его поиски сотню человек. Одного вида пыточной камеры твоему дяде хватило, чтобы во всем сознаться. «Это все план Амалии!» – передразнил Кмен, подражая грубоватому аустрийскому выговору. – «Она собиралась вернуть ребенка, как только Фея уедет».

Щеки Амалии стали белее лилий, которым она была обязана своей красотой.

– Все ложь.

– Теперь это не имеет для меня никакого значения. Где мой сын?

Амалия затрясла головой.