За Дунаем - Цаголов Василий Македонович. Страница 35

Турок заглянул в кувшин одним глазом, но там действительно было пусто, и напрасно он яростно тряс его. В отчаянной злобе турок, размахнувшись, с силой бросил кувшин на пол. Но кувшин не разбился. Подняв над головой плеть, турок шагнул к старухе.

— Убью! Где твой сын спрятал деньги? Скажи, где? Замучаю, зубами загрызу.

Несчастная женщина перевела дыхание и произнесла внятно:

— Не скажу.

Тут же плеть оставила багряный след на лице больной; она только вскрикнула.

— Я тебя заставлю...— плеть снова просвистела, и снова послышался стон, но теперь уже глухой.

Видя, что так он ничего не добьется от нее, турок велел накалить на огне цепь. Сеймены побежали исполнять приказание, а он вышагивал из угла в угол, стараясь угадать, где спрятаны деньги. Сеймен знал, что деньги в доме есть. Предатель даже назвал точную сумму. Но где они спрятаны?

Больная, однако, хотя и стихла, но украдкой следила за ним, и если тот приближался к окну, то ей не хватало воздуха й она задыхалась. Ей казалось, что турок сейчас поднимет подоконник и обнаружит тайник сына.

— Эй, или ты промолвишь слово, или сейчас же умрешь, клянусь Аллахом! — взревел турок.

Он склонился над женщиной, и та затаила дыхание.

— Ну! Говори же, проклятая змея.

Наконец, вошли сеймены: они несли перед собой на длинных щипцах раскаленную цепь из нескольких звеньев. От нее пылало жаром, и жандармы, откинувшись назад, часто отдувались.

— Скорее, чего вы медлите, ишаки, остынет цепь,— замахал руками турок.— А ну, приложите розу к ее губам,— с этими словами турок сдернул с больной одеяло.

Цепь висела над ее почерневшим лицом. Турок отошел в сторону и скомандовал:

— Спустите еще ниже... Клянусь Аллахом, я вас самих накажу,— пригрозил он, и тут же запахло паленым.

Женщина дернулась, застонала.

— Говори или прощайся с жизнью! Деньги! Где деньги? Ах ты, дочь гяура! Положите цепь ей на губы.

Дрогнули руки у сейменов, отвернулись они.

— Осман-ага,— прошептал один.

— Ну, вислоухие ишаки!

Они выпустили из рук цепь, и на этом все кончилось: застыл открытый взгляд женщины. Даже турок не выдержал. Зажав руками широкий рот, выбежал из дому. За ним неслись жандармы.

Жизнь в селе шла своим чередом. О предстоящей свадьбе, как о всяком другом деле, поговорили в самом начале, да и забыли. Помнили о ней только Ка-руаевы и Кониевы. Другим же своих забот хватало. «Не перешагнешь порог, чтобы не споткнуться о них»,— говорили на нихасе. Лишь один дом встревожила весть о женитьбе Знаура. Она вызвала зависть и негодование Кудаберда. А все оттого, что хромой дважды посылал сватов в дом Бекмурзы, но всякий раз получал отказ. Правда, Бекмурза не говорил прямо, почему не хочет выдавать сестру за него. Но незадачливый жених догадывался, и вскоре в селе стали поговаривать с усмешкой: «Какой же хозяин станет держать в доме хромую собаку? А у Кудаберда всего полторы ноги».

Узнав о том, что сваты Кониевых договорились, Ку-даберд перенес злобу на Знаура только за то, что тот оказался счастливее. Он решил отомстить, но как это сделать, Кудаберд не знал, да и придумать не мог и посоветоваться было не с кем.

И все же однажды Кудаберда осенила коварная мысль. Такое могло родиться только в его голове.

С утра хромой отправил брата в поле (у Кудаберда было две десятины земли) и, оставшись дома, стал точить и без того острый нож. Возился с ним целый день, даже об еде забыл, чем немало удивил мать: сын любил покушать много, вкусно и при этом один, чтобы ему не мешали.

Вернулся брат с поля поздно вечером и уже собрался было идти спать, как Кудаберд сказал ему:

— Хочу рассчитаться со Знауром. Как ты думаешь?

Брат не успел ответить, как хромой добавил:

— Над моей ногой он смеялся...

— Когда хочешь пойти к нему в гости? — усмехнулся брат.

— Сегодня ночью, зачем же откладывать доброе дело. Будь во дворе... Если понадобишься — позову тебя. Только приготовь кинжал да не забудь вытащить его из ножен.

— Хорошо,— ответил брат и, когда Кудаберд собрался уходить, добавил: — Знаур остался в поле... Вернулся ли?

Хромой задумался, постоял, заложив руки под мышки.

— В поле, говоришь? Это и надо мне! Подожди, а на чем он? Где его волы? — Кудаберд подступил к брату, словно тот виноват в том, что Знаур обидел его.

— Видел его верхом. А потом откуда у него волы? Они теперь принадлежат Бекмурзе.

Кудаберд презрительно посмотрел на брата.

— А что если прирезать волов? А? Тогда ему будет нечего отдавать за Ханифу... И других волов не скоро найдет! Понял? Не видать ему Ханифы до тех пор, пока не вырастет моя нога,— злобно засмеялся Кудаберд.

— Пусти меня, я с ним разделаюсь,— брат понял коварный замысел хромого и удивился его сообразительности.

— Долг отмщения лежит на мне,— твердо сказал Кудаберд и уверенный в успехе задуманного вышел из сакли.

За ним последовал брат.

Словно зверь, крался Кудаберд по улице. Прежде чем перейти канаву у дома, в котором раньше он бывал гостем, хромой присел на корточки и прислушался к тишине, соображая, как перелезть через забор. То, что дома казалось ему делом простым, теперь страшило. Вспыхнувшая днем искорка мести едва теплилась в нем. Еще полчаса назад хромой представлял себе, как осуществит свой план. Теперь же заколебался и готов был отказаться от затеи. «Эх, надо было пустить Мисоста. Он молодой и легко бы перемахнул через забор. Ну куда я гожусь с одной ногой? Пожалел я Мисоста»,— рассуждал Кудаберд и уж собрался уходить, да почудился ему голос Ханифы. Не вставая, хромой вытянул шею, приложил руку к уху и прислушался. Но вокруг стояла тишина. Мысли о Ханифе разбудили в нем злобу против Знаура, и хромой, вскочив, сделал несколько шагов к канаве. «Где-то здесь должен быть мостик»,— подумал Кудаберд.

Он спешил, ему нельзя было медлить: а ну, вернется с поля Знаур? Но хромой не мог найти мостик и решился перепрыгнуть на тот берег. Оттолкнулся здоровой ногой и, не рассчитав, угодил в воду.

На шум откликнулся пес со двора Знаура. Испугался хромой и начал скорее выбираться из канавы. Чертыхаясь, поспешил к себе домой.

Он плакал в темноте от обиды и неисполненного замысла, оттого, что не отомстил Знауру.

У ворот его встретил брат.

— Завтра надо пойти в гости к Кониевым. Люблю шашлык из свежего мяса! Быстро ты управился,— прошептал он.— Будет знать, собака, как обижать нас.

— Молчи! Бог против меня... Я упал в воду, и пришлось вернуться.

— Тогда я пойду,— решительно заявил брат.— Не оставлять же его безнаказанным! Он смеется над нами... Разве мы не мужчины?

Кудаберд облегченно вздохнул: именно это он хотел услышать в тот момент.

— Будь осторожен, не попадись... Узнают люди — тогда хоть уходи из села,—напутствовал Кудаберд брата.

— Не беспокойся за меня! — сказал тот и ушел.

Но не успел Кудаберд переодеться и выпить рог

теплой араки, как вернулся брат.

— Ну? — нетерпеливо спросил хромой.

— Надо же! Оказывается, Знаур уже дома. Я ведь его оставил в поле! Дошел я до ворот, а он вырос передо мной, как из-под земли.

Простонав от злости, Кудаберд плюнул под ноги и пошел спать.

Да, Царай и не помышлял о красавице Тасултановых. Не за тем ехал к ним. Царай хотел доказать старшим из Стур-Дигории, что не обедняли осетины мужчинами, есть среди них достойные носить шапку. Не посрамил же Царай имени своего отца! Не могут стур-дигорцы упрекнуть его в чем-то. Вот разве только что уехал из аула, ничего не сказав старшим. Но не мог же он поведать им о намерении помериться ловкостью в доме Тасултановых. Да его бы и не отпустили, а друзья бы посмеялись над ним.

С этими думами Царай ехал вдоль дороги и не чувствовал, как ветви хлестали его по лицу. Очнулся Царай, когда конь остановился перед корягой, загородившей путь. Впереди в сумерках мигали огни: в доме Тасултановых продолжалось веселье. «Нет, Фатиму мне не украсть. Обязательно попадусь в руки Тасултановых, и они меня замучают... Да разве я боюсь смерти? Позор падет на Хамицаевых. Но не могу же я оставить их безнаказанными, они унизили меня... Нет, нельзя не отомстить Тасултановым? Что подумают обо мне люди? Засмеют. А Хамицаевы не простят мне такого позора, зачем мне тогда такая жизнь?» — Царай кнутовищем сдвинул шапку на затылок.