За Дунаем - Цаголов Василий Македонович. Страница 48

Растерянность турок, однако, длилась недолго. Они открыли скорый огонь по церкви. Но гайдуки находились под защитой толстых церковных стен. Кто-то из них догадался крикнуть прихожанам, чтобы закрыли дверь изнутри, и сразу же несколько человек бросились вперед.

Воевода тем временем перезарядил ружье. Предводитель не поднимался с земли, только ворочал головой. Чашка валялась тут же. Турки не показывались из-за своих укрытий.

Но вот из-за дерева вышел баши-бузук и направился к церкви. Он шел без оружия.

— Не стрелять,— приказал Христо и сошел вниз.

Он открыл дверь в тот момент, когда турок позвал его:

— Воевода!

— Что ты орешь?—Христо стоял перед ним, широко расставив ноги.

— Осман-ага послал меня спросить тебя, что ты думаешь?

Христо пожал плечами:

— Мы готовы сложить оружие, но только при одном условии. Пусть он разрешит нам исполнить песню.

Удивленный турок даже отступил. Он хотел переспросить Христо, но тот закрыл тяжелую дверь.

Все видели, как турок вернулся к своим.

— Ну, что? — спросил нетерпеливо Осман-ага.

Башибузук поклонился главарю.

— Они хотят сложить оружие!

— Не может быть, это хитрость какая-то,— быстро сообразил турок.— Какие у них условия?

— Хотят спеть песню.

— Песню? — удивленно поднял брови Осман-ага по прозвищу «Кючюк Наполеон».

— Их воевода сказал: «Вижу, что нам некуда бежать, так дайте нам время спеть одну песню, не более. Правда, она чуть-чуть длинная, но пусть Осман-ага простит нам это. Таково наше последнее желание...»

Предводитель затянулся табачным дымом, прищурил глаза. Взглянув на солнце, Осман-ага понял: до заката осталось не более двух часов. Гайдуки хотят дождаться ночи, когда они чувствуют себя, как щука в реке.

— Вернись и скажи Христо, что однажды воевода

Ангел точно так схитрил с кем-то. Но я Осман-ага! Меня трудно провести вокруг пальца.

Ушел посланец предводителя и тут же вернулся в сопровождении гайдука.

— Селям алейкум, Осман-ага! — приветствовал предводителя гайдук.— Воевода посылает тебе пожелания большого здоровья, пусть множится твоя слава и чтобы тебя не оставляли богатство и милость падишаха. Христо велел мне сказать тебе, что у него голос не такой звонкий, как у Ангела-воеводы. Но бог одарил его другим, а чем — ты увидишь сейчас,— снова поклонился гайдук и отошел на несколько шагов в сторону, ближе к дереву.

Грянул выстрел. Осман-ага вскочил и растерянно оглянулся: «Вай Аллах! Он меня убьет сегодня!» Пуля срезала кончик бунчука. Осман-ага кинулся было к липе. Но там стоял гайдук, и его взгляд не сулил турку ничего хорошего. Осман-ага выпрямился и скрестил руки на груди.

— Что же еще сказал Христо-воевода? — спросил предводитель таким тоном, будто ничего не случилось.

— Воевода дал такой наказ, Осман-ага...— посланец гайдуков тянул время.— Воевода приказал, чтобы ты немедленно отослал своих баши-бузуков туда, откуда они пришли. Ты должен стоять на месте, пока твои люди не станут маленькими, как муравьи. Я буду сторожить тебя. Если же ты сойдешь с места, то я застрелю тебя.

— А моя голова останется на своем месте, если я выполню все? — спросил турок, а сам проклинал себя за то, что выбрал такое открытое место.

— Конечно, останется! Христо-воевода верен своему слову.

— Знаю, знаю!

Гайдук снова обратился к предводителю.

— Как только твои люди отойдут отсюда, наши выйдут из церкви и пойдут в обратном направлении. Если ты согласен с нашими условиями, так брось кончик бунчука на ковер. А если нет, так сунь его за пазуху.

Осман-ага поднял кончик бунчука, подумал и бросил на ковер...

Из-за горы показалась дружина Христо, И турки спешно удалились.

В нужде прошла зима, вьюжная...

Ханифа ждала ребенка, и свекровь не разрешала ей заниматься хозяйством. «Береги внука, порадуй меня... Пусть девочка родится в другой раз, а сейчас подари моему дому мужчину»,— горячо просила старуха и с каждым днем становилась все заботливей и нежней к невестке.

Наступила весна. Она была в тот год особенно ранней. Старики говорили, что давно не видели такой погоды. Уже в конце февраля сошел снег, и те, у кого была земля, заговорили о севе. Знаур все еще надеялся на то, что Тулатовы позовут его, и не раз выходил за село. Он с тоской наблюдал, как парила земля.

В этот день Знаур с утра собрался отправиться в город в надежде найти работу. Но замешкал и уже не мог уйти во Владикавказ. По улицам села носились глашатаи:

— Война! На нихас!

Люди, забыв о возрасте и приличии, обгоняя друг друга, бежали к нихасу, навстречу страшной вести. Во всем селе, быть может, только Знаур никуда не спешил и остался равнодушным к тревоге людей. Он вынул кисет, неторопливо набил самосадом короткую трубку и уселся на соху. Глубоко вдыхая в себя дым, он ногтем большого пальца отколупывал с лемеха ржавчину. Голоса на улице давно стихли, но Знаур не думал о сходе. Обеспокоенная мать украдкой наблюдала за ним, не смея, однако, спросить сына, что с ним. Докурив трубку, Знаур продул ее и, ничего не сказав, вышел из дома. Когда он пришел на нихас, говорил приезжий русский.

— Вполне сознавая, что всякий живущий в государстве и пользующийся его законами должен помочь ему в минуты опасности...

Знаур подумал, что наступили теплые дни и земля хорошо прогрелась... Сейчас бы только сеять.

— Желающих пойти охотниками в формирующийся полк прошу отойти вон к тому тополю,— приезжий указал рукой, и все оглянулись на дерево.

Толпа раскололась: к тополю пошли мужчины, что помоложе, это была добрая половина собравшихся, и приезжий сокрушенно покачал головой, о чем-то поговорил с приставом.

Добрые люди,— сказал по-осетински пристав...— Надо всего пять человек! Желающих поехать на войну много и в других селах. Прошу старших отобрать самых сильных и выносливых. Они уйдут в чужую страну. Не всякий всадник выдержит, подумайте об этом.

Тогда кто-то крикнул из толпы:

— Жребий!

И народ поддержал:

— Правильно!

— Пусть каждый вытянет свое счастье!

Снова Знаур остался безучастным ко всему. Сдвинув на лоб шапку, он выбрался из толпы. Никто не обращал на него внимания.

Он шел, ссутулившись, и его думы были далеки от происходящего. Какой уж день в доме питались халтамата и похлебкой. Хорошо, появилась крапива... Знаур уже не мог видеть сломленную горем, постаревшую мать, слышать по ночам ее стоны. И Ханифа не спала, страдала за того, чью жизнь носила в себе.

На том углу, где нужно было свернуть на свою улицу, Знаур постоял немного и, не поднимая глаз от дороги, прошел мимо, в сторону поля. За аулом, до самого горизонта, простирался зеленый ковер. Знаур водил рукой по густой траве. Она тянулась к солнцу. Раздвинув траву, он сунул руку в рыхлую землю, набрал горсть чернозема и вернулся в аул. Дома его нетерпеливо поджидал Бекмурза. Шурин расхаживал по двору и был чем-то взволнован.

— Ты где пропадаешь? — спросил он.— Я вытянул жребий!

— Какой жребий? — переспросил Знаур и еще сильнее сжал руку с землей, спрятал ее за спину.

— Ты что, не слышал? Поеду воевать с турками!

— А-а,— рассеянно протянул Знаур.— А ты скоро вернешься?

— Откуда мне знать это!

— Старики тоже едут?

— Нас всего пять человек!.. Ха-ха! А ты знаешь, Сафар тоже вытянул жребий. Его заставил русский, и ему некуда было деваться. Э, как он побледнел. Не хочет воевать за русского царя. Конечно, у него в доме есть все, кроме нужды,— говорил горячо Бекмурза.— Послушай, а может, ты пойдешь вместо него? Если останешься жив, придешь домой с деньгами. Обещали платить фуражные, порционные, приварочные, чайные, дровяные... Фу, даже перечислять устал! И если убьют твою лошадь, то царь уплатит за нее. Да я десять коней отобью! А ты думаешь, зачем я иду на войну? Нужен мне царь вместе с турками. Но, может, мне повезет, и я найду там счастье... Если не убьют, то обязательно разбогатею,— понизив голос, добавил Бекмурза.