Божий поселок - Сиддики Шаукат. Страница 4

Они начали игру. Шами, войдя в азарт, с размаху шлепнул картой по земле.

—      Ну, старик, а это как тебе понравится?!

В это время кто-то сильно ударил его по голове.

—      А это как тебе понравится?!

Шами испуганно оглянулся. Перед ним стоял отец и смотрел на него горящими мрачной яростью глазами. В руках он держал туфлю. Шами съежился. Отец вновь замахнулся туфлей. Увернувшись от удара, Шами бросил карты и пустился наутек.

—      Стой, паршивец! Не то шкуру спущу! — крикнул ему вслед отец.

Но разве Шами мог остановиться? Он со всех ног летел к дому. Мать только взглянула на него и все поняла.

—      Чего стоишь?! Прячься скорее, пока отец тебе все кости не переломал!—Она шлепнула его несколько раз и втолкнула в чулан.

Шами закрылся изнутри и уселся в углу. Немного погодя вернулся отец. Его ругань слышна была во всем доме. Все притихли.

Шами сидел в чулане ни жив ни мертв. Любой шорох приводил его в трепет. Прошло немало времени, прежде чем в дверь тихонько постучали. Послышался шепот матери. Шами открыл дверь. Мать отвела его на кухню и дала поесть.

—      С утра голодный ходишь! В могилу хотят меня свести эти мерзавцы!

Она сидела и кляла свою судьбу, а Шами быстро справлялся с едой, то и дело поглядывая на дверь, ведущую в комнаты. Он очень боялся отца. И недаром: тот был большим мастером порки. Разойдясь, он забывал все на свете — швырял все, что попадало под руку. Несколько раз отец в кровь разбивал ему голову.

Боясь наказания, Шами не пошел спать в комнату отца, как обычно, а взял у матери одеяло и устроился в чулане.

Утром, когда все еще спали, он осторожно выбрался из чулана и побежал в типографию. Там уже собралось несколько мальчишек-газетчиков, но газеты еще не были напечатаны. Вскоре они получили по увесистой пачке и побежали по улицам, наперебой выкрикивая:

—      Свежие газеты, свежие газеты!

Шами быстро шел по знакомым улицам, забрасывая газеты в окна, подсовывая под двери. Там, где не было ни ящиков, ни открытых окон, он громко кричал:

—      Газетчик, газетчик!

Из дверей дома, вытираясь полотенцем, выглянул мужчина:

—      Ты почему так поздно?!—набросился он на Шами.

—      Больше этого не повторится,— извиняющимся гоном быстро проговорил Шами,— сегодня немного запоздала типография... по техническим причинам,— врал он напропалую. Но мужчина швырнул ему газету в лицо.

—      Убирайся вместе со своей газетой!

—      Я же говорю, что этого больше не будет.

—      Убирайся! Не нужна мне больше твоя газета. Не морочь мне голову!

Шами стоял, виновато опустив глаза. Когда мужчина стал закрывать дверь, Шами нерешительно напомнил ему:,

—      Вы не заплатили мне за газеты за прошлый месяц.

—      Проваливай! Ничего не получишь, выродок!—огрызнулся тот и с силой захлопнул дверь.

Шами разозлился, но подумал, что пока будет здесь спорить, опоздает отнести газеты в другие дома и там тоже придется выслушивать ругань.

Он пошел дальше. Больше всего его беспокоил дом инженера-англичанина, у которого была огромная злющая собака. Завидев Шами, она скалила клыки, начинала лаять и бросаться на него. Однажды она прыгнула ему на спину, у Шами от страха ноги подкосились. Он. наверно, ни за что не стал бы носить газеты в этот дом, если бы англичанин не был таким аккуратным плательщиком.

Домой Шами вернулся около девяти часов, едва волоча ноги от усталости, но мать не дала ему и минуты передохнуть.

—      Быстренько отправляйся в лавку. Отец сегодня что-то плохо себя чувствует.

Шами молча поплелся на базар. Там у отца была небольшая галантерейная лавка.

Услышав шаги, Далавер-хан оглянулся, окинул сына взглядом с головы до ног, но промолчал. Шами про себя благодарил бога за то, что на этот раз все обошлось. Он молча прошел мимо отца и сел за прилавок. Покупателей не было. Лишь немного погодя прибежала девочка лет семи, купила перламутровые пуговицы, но через несколько минут вернулась снова. Ей, оказывается, нужны были не перламутровые, а пластмассовые. Шами заменил ей товар, но вскоре она появилась снова. На этот раз ей понадобились пуговицы большего размера. Шами показал ей образцы, но исподтишка стукнул кулаком по спине. Отец заметил его проделку.

—      Ах ты, негодяй! Ты прекратишь когда-нибудь свои штучки?!—Далавер-хан долго еще поносил сына, а тот сидел и молча слушал. Он уже. привык к этому. Ведь если отец не кашлял (Далавер-хан давно страдал астмой), то обычно честил его на чем свет стоит, а иногда подкреплял свою ругань несколькими затрещинами.

К полудню базар опустел. Замолкли голоса покупателей. Торговцы сидели, лениво переговариваясь друг с другом, дремали, прикорнув тут же в лавках. Отец Шами тоже прилег. Но не успел он закрыть глаза, как его окликнул хозяин соседней лавки:

—      Эй, Далавер-хан, сыграем?

—      А Когда я отказывался?!—живо отозвался Далавер-хан.

—      Давай, выкладывай ставку,— продолжал сосед.

Далавер-хан достал из жестяной коробочки рупию:

—      Вот тебе ставка.

Оба взяли по рупии, вымыли их с мылом и выложили на ровное место перед лавкой. Сев рядышком, они уставились на монетки, наблюдая, на какую из них раньше сядет муха: обе рупии достанутся владельцу счастливой монеты.

Прилетела муха.

—      Сюда, сюда, моя красавица! Садись скорее! — приговаривал отец Шами, покачивая в такт словам головой.

—      Куда же ты? Садись здесь! — вторил его партнер. Муха кружилась над рупией Далавер-хана. Он радостно заулыбался:

—      Да ты принюхайся, принюхайся! — уговаривал в это время муху Шейх-джи. Лицо его постепенно бледнело, потому что муха не обращала внимания на его монету.

Муха оказалась очень капризной. Несколько раз она кружилась над рупией Далавер-хана, но опускалась где-нибудь рядом. Сердце Далавер-хана радостно трепетало, лицо озарялось улыбкой, но потом снова мрачнело.

У Шейха-джи была другая беда. Муха прилетала и улетала, не обращая на его монету никакого внимания. Но он все успокаивал себя:

—      Если она и сядет, то только на мою трудовую рупию.

—      А моя что, по-твоему, даровая? — возмутился Далавер-хан.

—      Сейчас это выяснится!

—      Ничего не выяснится, Шейх-джи! Пойди освяти рупию у муллы, тогда, может, что-нибудь выйдет. А сейчас твоя рупия, считай, уже стала моей.

Но его торжество было напрасным. Муха улетела. Далавер-хан даже выругался со злости.

Шейх-джи, подливая масла в огонь, сказал:

—      Я ведь с самого начала тебе говорил, хоть ругайся, хоть слезы лей, эта муха прилетела не для того, чтобы сесть на твою рупию.

Оба спорили, как маленькие дети. Снова раздалось жужжание. Муха подлетела прямо к рупии Шейха-джи. Он так нежно заговорил с ней, будто она понимала человеческую речь.

—      Ну садись же, садись! Ну один раз, моя радость, услади душу.

Муха, казалось, вняла его зову и хотела опуститься на его монету. Но в этот момент Далавер-хан забился в приступе кашля.

—      Ты зачем вспугнул ее?—набросился на него Шейх-джи.

—      Что же мне делать, если напал кашель?—улыбнулся в ответ Далавер-хан.

—      Побойся бога, не лги! Ты ведь нарочно закашлял!— не отступал Шейх-джи.

Далавер-хан и в самом деле закашлял, чтобы спугнуть муху, но разве он мог в этом признаться?

—      Теперь ты нашел, к чему прицепиться. Да она и не собиралась садиться на твою рупию!

Старики снова начали яростно спорить. Шами молча наблюдал за ними. Каждый раз в полдень они играли в эту игру, и редко кто из них выигрывал. Как бы они ни ссорились, назавтра игра возобновлялась.

Муха больше не прилетала. Жизнь на базаре замерла. Стало тише. Обоих игроков одолевала дремота, и они, забрав свои монеты, улеглись поспать.

Солнце стояло в зените. Только изредка полуденная тишина нарушалась шумом проезжающего автомобиля да доносились удары молота из мастерской металлоизделий. Шами наскучило сидеть без дела. Он взглянул на отца, тот спал, похрапывая.