Страх и отвращение предвыборной гонки – 72 - Томпсон Хантер С.. Страница 32

На этой неделе в Висконсине никуда не деться от Хьюберта Хамфри. Он вещает всюду: по телевизору, по радио, из громкоговорителей, установленных на грузовиках… А теперь этот гад врывается со своим бредом даже в пасхальные утренние проповеди.

Но это продлилось недолго. Вновь началась проповедь — неомраченная этим грубым 30-секундным вторжением, — и я знаю в своем сердце, что Хьюб не может обходиться без сна, как нас хотят заставить думать. Это всего-навсего кассета доносит до нас в этот час пасхального утра надтреснутый визгливый голос Хьюберта Хамфри.

Я-то точно знаю, что он спит менее чем в 50 м от этой пишущей машинки. Он наверху, в номере 2350, на расстоянии 30 секунд полета ворона, но для меня это путешествие продлилось бы намного дольше. Я мог бы без проблем преодолеть первые 40 м, но едва бы я открыл входную дверь рядом с льдогенератором на 23-м этаже, как мне бы тут же заломили руки за спину люди из Секретной службы.

Появление сотрудников Секретной службы резко изменило обстановку предвыборной гонки. Каждого кандидата теперь круглосуточно охраняют по 10–12 человек.

(Вдруг без предупреждения в проповедь врывается другой голос. Семь часов четыре минуты пасхального утра, и по радио запустили ролик Макговерна, в котором говорится о «мужестве»… Но на этот раз голос звучит так, будто передает срочную новость: «Бобби Кеннеди вернулся, чтобы поддержать нас в разгар этой низкосортной кампании, в которой просто не было бы необходимости, если бы не подлая рука Серхана Серхана [53]… Теперь у нас есть пленка с записью голоса Роберта Кеннеди, сделанная задолго до того, как он получил пулю в голову, и он поддерживает Джорджа Макговерна по радио в Милуоки в это пасхальное утро, четыре года спустя…»)

Об этом особо не говорили в ходе кампании Макговерна. Идея использовать эту запись принадлежала Фрэнку Манкевичу, а он был очень близок к Бобби. Именно Фрэнк был тем, кому пришлось взять себя в руки в то мрачное утро в Лос-Анджелесе и выйти в вестибюль больницы, полной ошеломленных журналистов, чтобы объявить: «Сенатор Кеннеди умер сегодня ночью…»

Использовать эту запись в качестве проплаченной политической рекламы многим кажется неприемлемым — даже тем, кто готов согласиться с предположением Макговерна и Манкевича, что сам Роберт захотел бы поступить именно так.

Может быть. Спорить тут трудно, и сейчас, как никогда, высоки шансы на то, что Роберт Кеннеди счел бы Макговерна самой предпочтительной кандидатурой на выдвижение на пост президента от Демократической партии. Он всегда с трудом переваривал Хьюберта, воспринимая его исключительно как меньшее из зол, и ему бы, вероятно, никогда в голову не пришло, что можно воспринимать всерьез таких продажных ничтожеств, как Маски и Джексон.

Так что, наверное, можно предположить, что, если бы Бобби Кеннеди был жив — и по какой-то причине ушел из политики, — он согласился бы почти со всем, что говорит и отстаивает Макговерн. Хотя бы потому, что почти все это является осторожным продолжением того, что Бобби Кеннеди пытался донести до нас в прерванной кампании 1968 года.

Но если взглянуть на это с другой стороны, то предвыборная кампания демократов 1972 года — это издевательство над памятью обо всем, что Бобби Кеннеди представлял в 1968-м. Едва ли он был бы рад увидеть, что через четыре года после его убийства Демократическая партия обанкротилась по всем фронтам и даже лучшие из ее кандидатов борются за жизнь, пытаясь сделать хорошую мину при плохой игре и выступая на позициях, по существу продиктованных Никсоном и Джорджем Уоллесом.

С сугубо прагматической точки зрения записи с голосом Кеннеди могут сыграть свою роль в этой тоскливой кампании-1972, и, возможно, в конце концов, мы все согласимся с тем, что использовать их было мудро и правильно [54]… Но в то же время всегда найдется несколько скверных неудачников, таких как я, которые испытывают острое чувство потери и впадают в тоску всякий раз, когда слышат этот голос — этот быстрый, носовой ирландский выговор, который врывается в уши, как звуки Let It Bleed [55], вдруг прорезавшие хмурое воскресное утро на волне FM-радиостанции.

Существует странная связь между голосом Бобби Кеннеди и саундом «Роллинг Стоунз»: они были частью одного и того же удивительного времени, того невероятного прорыва конца 1960-х, когда почти все казалось возможным.

Целая эпоха достигла своего апогея 31 марта 1968 года, когда Джонсон выступил по национальному телевидению, объявив, что он не будет баллотироваться на переизбрание, — все, что он отстаивал, накрылось окончательно, и этот уход превратил его в символического экс-чемпиона «старого порядка».

Это походило на свержение с трона злого короля. Никто точно не знал, чего ждать, но мы все понимали: что бы ни случилось, это так или иначе будет продуктом «нового сознания». К маю стало ясно, что следующим президентом будет либо Джин Маккарти, либо Бобби Кеннеди и к Рождеству война будет закончена…

То, что произошло после этого, — в период с апреля по ноябрь 1968 года — повергло целое поколение политизированных молодых американцев в полный ступор. Никсон возложил всю вину на коммунистическую отраву и сказал, что знает рецепт противоядия, но он так и не понял того, что сам факт его президентства стал результатом сбоя или, по крайней мере, горьким его символом. Трудно даже вспоминать — и еще труднее найти этому объяснение, — каким ужасающим крахом обернулась вторая половина 1968-го.

На самом деле все произошло меньше чем за три месяца. В апреле был убит Мартин Лютер Кинг, в июне — Бобби Кеннеди… После этого в июле Никсона выдвинули кандидатом на пост президента, а в августе демократы отправились в Чикаго для заключительного акта этой пьесы.

Ко Дню труда [56] все было кончено. «Движения» больше не существовало, хотя еще шли какие-то судебные процессы и кое-кто трепыхался. Выбор между Никсоном и Хамфри просто не был выбором в свете того, что уже произошло от Сельмы до Чикаго. После череды всех этих кровавых убийств предложить Хьюберта Хамфри в качестве утешительного приза — это больше походило на умышленное оскорбление, чем на выбор.

Провалы в такие времена случаются запросто. После восьми дней в этой темнице под видом отеля идея полной бесполезности и бессмысленности моей работы представляется абсолютно логичной. Достойный конец для этой тусовки — не только для меня, но и для всех остальных, кто угодил в эту ловушку, особенно для журналистов.

Предварительные выборы в Висконсине закончились. Они подошли к сногсшибательной кульминации несколько часов назад, когда Джордж Макговерн и Джордж Уоллес устроили всем блицкриг.

Результаты стали таким ударом под дых здравому смыслу, что сейчас, когда холодный серый рассвет встает над озером Мичиган — а Хьюберт Хамфри все еще вскрикивает во сне, несмотря на все принятые им успокоительные средства, в своем номере прямо над нами, — никто в Милуоки, включая меня, не может даже претендовать на то, чтобы объяснить, что же на самом деле произошло вчера вечером. В штабе Макговерна, конечно, будут отрицать это, но меньше чем 24 часа назад никто из этих людей не поставил бы и цента на то, что их кандидат финиширует первым. Даже Уоррен Битти, цветущий в своей новой роли одного из самых ценных и восторженных организаторов кампании Макговерна, считал, что максимум, на что может рассчитывать Джордж, — это финишировать с небольшим отрывом вторым.

Неделю назад ставить на то, что Макговерн поднимется выше почетного третьего места, выглядело бы в глазах тех, кто знал расклад, безумием, но к концу последней недели прошел слух, что Джордж набирает обороты и стремительно завоевывает популярность в некоторых городских округах, заселенных рабочими, которые считались электоратом либо Хамфри, либо Маски. Дэвид Бродер из Washington Post, признанный в ходе этой избирательной кампании экспертом, за пять дней до выборов начал гнать волну, предлагая — мне по крайней мере — поставить на то, что Макговерн получит больше чем 30 процентов голосов, а Уоллес — меньше 10.