Опасный возраст (СИ) - "Соня Фрейм". Страница 34
«Останься», - хотелось сказать мне.
- как ты узнала? Или и ты следишь за мной в социальных сетях?
- Ты сам мне сказал.
- Когда? – нахмурился я, не припоминая ничего подобного.
- В нашу первую встречу. Я спросила, сколько тебе лет и ты гордо сказал: «Почти семнадцать!», - со смешком пояснила она – Но потом уточнил, что семнадцать будет девятого ноября.
Я, хоть убей, не мог вспомнить. Наверное, это было брошено как-то мимоходом в полубредовом состоянии. Элена заметила муки памяти на моем лице, и в ее глазах пробежало игривое веселье.
- И как ты только запомнила…
- Я всегда все помню. И испекла в честь твоего дня рождения пирог с вишней. Торты, я знаю, ты не любишь.
- А это когда я говорил?!
- По-моему в нашу вторую встречу…
Элена не переставала меня поражать. Даже я уже забыл, о чем болтал. Почему она запомнила?
- И, разумеется, подарок для именинника! – заговорчески прошептала она мне на ухо.
- какой еще подарок, - запротестовал я – Элена, прекрати…
Она ничего не сказала, а прошла к бару. Я увидел за пирогом какой-то тонкий сверток прямоугольной формы. Он был в упаковочной бумаге белого цвета с серебристыми узорами. Сбоку был прилеплен аккуратный серый бант. Там даже был бант.
Я, как сомнамбула, подошел к столу и развернул упаковку. Было жалко рвать ее. Я уже догадывался, что там могло быть. Конечно, это была картина. На плотном куске картона, размером примерно в двадцать сантиметров в высоту и впятнадцать в ширину. Нарисовано акрилом.
На ней был я. Такой, какой в жизни. Скуластое худое лицо, острый шип в левой брови. Из ушей вытекали белые провода наушников, выражение лица абсолютно погруженное в себя, но при этом в нем была какая-то… одухотворенность что ли. Я мог точно сказать, что мои глаза видели что-то другое. Что-то очень хорошее, хотя портрет был выдержан в мрачных тонах. И он был нарисован в совершенно ином стиле, чем другие ее работы. Элена была чрезвычайно традиционна, никаких полуфантастических образов. Только я. Но в рисунке отразилась глубина и притягательность образа.
Я перевернул картину. Сзади было выведено ее красивым почерком:
«С Днем Рождения, Сергей! В этой картине твои шестнадцать лет. Я знаю, что они дались тебе тяжело, но, поверь, ты вышел из них победителем.
Элена»
И стояла дата создания картины. Она нарисовала ее восьмого ноября. Я поднял на нее глаза, и мне хотелось от безрассудства признаться ей в любви прямо сейчас. Элена мягко улыбалась, собрав в себе весь свет этого мира.
- ты… удивительный друг, - только и нашелся я что сказать.
- как и ты, - тихо сказала она – Я подумала, что самое большее, что я могу дать тебе, так это этот рисунок. Хотя с другой стороны это чудовищно мало.
- Нет, это не мало. Не говори так.
- Ты очень хороший человек, Сергей. Помни об этом. Ты слишком скромен, и избегаешь привлекать к себе внимание, как будто думаешь, что ты не заслуживаешь внимания, дружбы и любви. Это не так.
- Как скажешь.
- Ну, если не понравилось, можешь перепродать его потом и сразу разбогатеешь, - шутливо добавила она.
- Я никогда его не продам!
Элена только посмеялась, и мы сели пить наш традиционный кофе. Пирог был выше всяких похвал и я съел половину чуть ли не зараз. И в тот день мы не рисовали. Просто проговорили обо всем на свете почти до обеда, и это было лучшее окончание моего самого лучшего дня рождения.
«Я люблю тебя», - говорил мой взгляд, а Элена продолжала тонко улыбаться, так и не выдав своего отношения ко мне.
Почему она запомнила мой день рождения? Мои предпочтения? На что я ей вообще сдался? Или это ее способ заниматься благотворительностью, покровительствуя заблудшим мальчикам? Ее рисунок я никому больше не показал. Он стал словно те детские секреты, которые прячешь от всего мира под листьями подорожника и камушками.
В тот день я поверил, что весь мир на моей стороне. И у меня есть шанс стать для нее кем-то больше, чем субботним другом.
***
Семнадцать лет не чувствовались пока как-то иначе. Я был, по крайней мере, тем же, только чуть веселее.
Единственное, что меня продолжало изводить, это мои эротические сны с участием Элены, и реальные переживания о том, как быть к ней ближе. Больше дурацких разговоров про несуществующие чужие свадьбы я не заводил, понимая, что это не мой способ получать информацию. Я всегда любил идти напролом.
Однако Элена припомнила мне эту выдумку, продемонстрировав как всегда способность впитывать в себя все, что ей говорят.
- Так ты сходил на свадьбу?
- какую свадьбу? – не понял я.
- Ну, ту самую, кто-то там из знакомых твоей мамы выходил замуж.
- Ах, сва-а-адьба. Нет.
- почему?
- Ну, как-то не пришлось. Вопрос о моем присутствии э-э-э… не встал в итоге ребром.
В некотором роде это была правда. Меня ведь никто никуда и не звал.
Мы сидели у окна, и у каждого на коленях было по планшету. У Элены их было два дома, и один я получил в свое временное распоряжение. Она объясняла мне вкратце, как работать с одной графической программой. Я уже пробовал рисовать сам в Photoshop-е, но набрасывать что-то мышкой, был чистый ад. Сейчас освоение шло куда легче. Планшет и впрямь был чертовски удобен. Но в ближайшем будущем мама бы вряд ли смогла бы его купить. Я копил на него сам, откладывая от карманных. Да и со дня рождения еще оставалась какая-то сумма…
- А как твоя постановка «спящей красавицы»?
- Я взялась за нее. Разрабатываю общую концепцию.
Она отложила планшет, глядя на заснеженные макушки деревьев. Ее взгляд убежал куда-то из этого мира. Хотел бы я знать, куда она иногда уходила…
- Где ты сейчас? – тихо спросил я.
Элена бросила мне свою фирменную усмешку, и произнесла:
- как ты тонко чувствуешь мое отсутствие. Я вспоминала…
- О чем же? – бесстрастно вопросил я.
- Об одном своем путешествии. В Хельсинки. Я с детства думала, что Финляндия должна быть особенной. И было что-то в этом слове… Хельсинки… Звучит, как привет из далеких снов, - с тихим вздохом сказала она.
Я поднял на нее глаза. Она улыбалась совсем иначе уже. С какой-то еле заметной грустью.
- Всегда, когда вижу снег, вспоминаю о Финляндии… - отстраненно продолжила она – меня очаровывали финские сказки. Их печальная музыка… И, разумеется, с детства со мной эта картина Симберга «Раненный ангел». Она словно вела меня всю жизнь, дальше от дома, друзей… от всего.
Я боялся пошевелиться, чтобы она, не дай боже, не отвлеклась на мое случайное движение, и не поняла, что сейчас говорит она, а не я. Грусть же Элены вдруг заполнила собою все пространство. Я отчетливо почувствовал ее консистенцию: тяжелая, густая река меланхолии. Эта была грань ее личности, которую я никогда не видел, она не позволяла ее заметить. Но именно эта часть нее могла создавать мрачные картины, полные ауры жесткого разрушения и пустоты.
- Я приехала в Хельсинки, когда мне было двадцать шесть. В Кельне как раз прошла моя первая выставка, я только вкусила этот успех… И на свой первый гонорар отправилась в страну моей мечты. Помню, как ходила по их набережной, и радовалась как ребенок…
Она вдруг слегка тряхнула головой и сбросила с себя давнее воспоминание. В этот момент эта тягучая атмосфера чего-то утраченного пропала, словно ее выключили. Реальность менялась вместе с ней.
- Просто вдруг вспомнила, - пожала она плечами – как там твои успехи?
- Нормально, - отмахнулся от них я – Что же произошло там в Хельсинки?
- Да много чего. Я туда возвращалась и не раз, - на губах снова проступила улыбка из тумана – Удивительная страна - Финляндия.
Но я помнил ее выцветшее лицо и эту атмосферу какой-то черной, жгучей тоски, от которой в комнате словно потемнело.
- Мы все о чем-нибудь вспоминаем, - пробормотала она – Вот ты, например, вспоминаешь о своей девушке?
Мастер по переводу стрелок. Она словно брала реванш этим вопросом за свою минутную слабость, в которой проступило что-то личное из ее жизни. Мне было несложно ей ответить, но то, как она сейчас поступила, было нечестно.