Ладожский ярл - Посняков Андрей. Страница 10

Ладислава гладила отрока по волосам, утерла подолом рубахи слезы.

– Велико твое горе, – тихо сказала она. – И плохо – что без погребения… А мне, выходит, в обрат, в Куневичи, возвращаться… Хотя спешить не стоит. Нужно парню помочь… Эй, Дивьян-отрок, хватит слезы лить, действовать нужно.

– Действовать? – Дивьян оторвал от ладоней заплаканное лицо. – А как? Ведь убивцев уже не догонишь.

– Убивцев-то не догонишь, – согласно кивнула девушка. – Но твоих родичей похоронить надо!

Дивьян кивнул, глотая слюну. Он и сам знал, что – надо. Ладно – смерть, она так и так придет, не раньше, так позже, но оставить погибших без погребения? Да как он мог так поступить? Видно, слишком уж еще глуп и горяч. Погнался неизвестно за кем, бросив все… Стыдно.

От жарящегося на углях зайца шел такой вкусный запах, что отрок вдруг вспомнил, что не ел уже больше суток. Отломив ветку, он осторожно потыкал мясо:

– Готово уже! Эх, жалко, соли нет.

– Это у тебя нет. – Усмехнувшись, Ладислава развязала заплечный мешок, лежавший под плащом на лавке. В мешке нашлись и соль, и ячменные лепешки, пусть зачерствевшие, твердые, но Дивьяну казалось – в жизни ничего вкусней не едал.

– Далеко до усадьбы? – вытерев губы, поинтересовалась девчонка.

Отрок оторвался от зайца:

– За полдня дойдем до Шуг-озера. А там – рядом.

– А волки?

Оба прислушались. Выли где-то серые бестии, только вот – уже не рядом. И вроде бы удалялись.

– Лесом кружат, – тихо промолвил Дивьян. – С утра выйдем.

– А уйдут до утра-то? – Ладислава опасливо поежилась.

– Должны. Слышь, бревна трещат? Морозит. Не будут они на одном месте сидеть, поищут легкой добычи.

– Ну, тогда спать давай, – улыбнулась девчонка. – Хватит до утра дров-то?

Дивьян с сомнением посмотрел на хворост. Явно нужно бы еще.

– Вот что, – он решительно накинул на плечи полушубок, – я пойду, а ты будь наготове, как полезут серые, пугнешь их горящей веткой.

– Осторожней будь, – отворяя дверь, с тревогой напутствовала Ладислава.

Никаких волков поблизости не было, видно, и в самом деле, устав морозить хвосты, ушли на поиски более легкой добычи. Дивьян не стал отходить далеко, наломал веток с ближайшей сушины, правда, для этого пришлось забраться на дерево, но ничего, никто не напал, и не заклацали внизу голодные острозубые пасти. Осмелела и Ладислава, прихватив пылающую ветку, выскочила наружу, помогая тащить в хижину сухие, наломанные отроком ветки. С новой силой забилось в очаге пламя, Дивьян с Ладиславой, упарившись, сбросили полушубки. Поглядев друг на друга, засмеялись неизвестно чему, расстелили полушубки на лавке.

– Постой-ка. – Отрок схватил лежавшие в дальнем углу заячьи потроха, завернутые в шкурку. Не одеваясь, выскочил из избенки наружу, засунул потроха на березу, повыше, меж ветками. Наклонился, вытирая снегом окровавленные руки, зашептал истово:

– Вот тебе, лесной человек, вот тебе, медведь-батюшка, вот тебе, волшебная птица журавль. Охраните, сберегите ото всякой напасти, да и сами не вредничайте, вот вам свежее мясо, нежное, заячье, насытитесь, нас не забудьте.

Прошептав все это, постоял немного, прислушиваясь – волки выли уже где-то далеко за Чистым Мхом, ну и пусть их – пожал зябко плечами и юркнул в избушку.

Заснул быстро, едва голова коснулась лавки – умаялся. Хотел было спросить – чего это дева на него поначалу напала? Да не успел – сомкнулись веки. Ладиславе же не спалось, хоть и хорошо было лежать, покойно, сытой, в тепле, слушая жаркий треск хвороста и сопенье отрока. Девушка скосила глаза – спит, сердечный, – накинула на парня плащ. Потянулась к веткам, подбросила в очаг – горите. Вздохнула – вспомнила родную Ладогу, подружек, родичей, так обрадовавшихся ее счастливому возвращению – не чаяли уж и увидеть. Вспомнился и молодой варяжский князь. Хельги. С какой радостью отдалась ему Ладислава там, в далеком лесу, прямо посреди капища. Или не капище то было? Не важно. Главное, что князь Хельги в тот момент принадлежал ей, только ей, и, казалось, так всегда будет. И было… До возвращения в Ладогу. А затем, получив от Рюрика власть, князь привез семью. Жену Сельму – Ладислава ее видела – красивая – и дочь. Что ж, о семье князя девушка знала и раньше. На что ж надеялась? А ни на что – просто любила, и все! Стать второй женой, наложницей, войти в семью князя? Нет… Почему-то Ладиславе не хотелось этого,– делить любимого человека с кем-то? Знала, князь любит свою супругу… А любит ли ее, Ладиславу? Честнее было уйти. Не лезть в чужой дом, не причинять горе. Уйти далеко, в дремучие весянские леса, уйти, чтобы забыть, забыть навсегда эти губы, эти волосы цвета спелой пшеницы, синь глаз и руки такие сильные и такие нежные, ласковые… Нелегко все это будет забыть. Но… Ладислава сделала выбор. И тем не менее даже здесь, далеко от родного дома, князь не отпускал ее, являясь в видениях, вот как и сейчас.

– Хельги… – шептала девушка. – Любимый… Мой…

По лицу ее текли слезы…

Дров все ж таки не хватило до утра – избушка выстыла, и у проснувшихся зуб на зуб не попадал от холода. Можно, конечно, было разжечь очаг вновь – но к чему терять время?

День наступал солнечный, яркий. Солнце, отражаясь в снегу, сверкало так, что больно было глазам, над заснеженным лесом ярко синело небо, и высокие сосны отбрасывали на лыжню длинные голубоватые тени.

Шли быстро, к полудню уже показалось Шуг-озеро, а за ним – холм и усадьба.

Дивьян прибавил ходу и уже почти бежал, Ладислава едва за ним поспевала, даже крикнула, чтоб подождал, не гнал так. А он не слышал, наоборот, бежал все быстрее…

Вот и знакомая повертка, ольховые заросли, елки… Усадьба. Ворота закрыты, а ведь, кажется, он их не закрывал… Или захлопнул все-таки? О, боги! Дивьян вдруг застыл словно вкопанный. Слева от усадьбы был насыпан невысокий холм, рядом с которым чернело кострище. Неужели?

Скинув лыжи, отрок влетел в усадьбу… Мертвецов не было! Погребли? Ну конечно, недаром – курган и кострище. Погребли! Но – кто же?

– Надо накидать земли больше, – осмотрев насыпь, тихо произнесла Ладислава. – Иначе зверье разроет, вон уже, смотри…

Она показала рукой на цепочку следов, тянувшихся от разрытого бока кургана к лесу, и Дивьяну на миг показалось, что это не простой след, а кровавый…

– Пойдем в усадьбу, – обернувшись, позвал он. – Теперь мы тут хозяева.

Усыпанная снегом река блестела на солнце, и всадники в разноцветных плащах казались нарисованными. За ними тащились возы, и возницы щурились от ярких лучей, с нетерпением поглядывая на крутой, поросший соснами берег. Там, на холме, виднелся погост. Серый частокол, серебристые, крытые дранкой крыши. Над крышами кружили птицы.

– Красивое место, – улыбнулся ярл, поворачивая коня. От реки к погосту вела широкая, сверкающая в ярком свете дня дорога, наезженная санями и лыжами, по обеим сторонам которой возвышались сугробы.

– А дорожку-то не так давно чистили, – довольно сказал себе в бороду Трофим Онуча. Оглянулся на Жердяя – не отстал ли? Нет, лошаденка парня упрямо тащилась рядом.

– Эй, Жердяй! – замахал шапкой Онуча. – Приехали вроде!

– Да и сам вижу, дядько! – широко улыбаясь, откликнулся тот. – Вот они, Куневичи.

Следом за дружиной обоз повернул направо, и высокий берег на миг закрыл солнце. Длинная тень его голубела на девственно чистом снегу, четко отделяясь от золотистых лучей солнца.

– Хороший день, – улыбался Трофим Онуча. – И не задержались нигде, вовремя прибыли.

Радостно улыбались и обозные мужики, и даже воины. Всем уже порядком поднадоело полюдье, хотелось домой, к родичам, к любимым женам, девушкам, а кому-то – и к любимой корчме, где варят такую забористую бражку, что уже после двух кружек ноги становятся ватными, а голову срывает напрочь. Немного уж и осталось. Сначала – по Паше-реке, потом свернуть к югу – до Кайваксана-погоста – а дальше уж по Сяси – комариной реке – напрямик, до самого Нево – озера-моря. А там уж, считай, и родная Ладога. Недолго осталось, недолго…