Глоток лета со вкусом смерти (СИ) - Анашкина Екатерина Юрьевна. Страница 46

— Почему я?! — прошептала Алиса непослушными губами, упрямо глядя в камеру.

— Я ненавижу тебя! Ненавижу!!! — голос, вначале равнодушный, безжизненный и едва слышный, с каждым словом набирал силу.

Под конец он стал совершенно оглушительным, заполняющим все вокруг безумным звенящим эхом. Алиса в ужасе отбросила от себя телефон и обеими руками закрыла уши. Она изо всех сил зажмурилась и… проснулась.

Сердце колотилось так, будто вместо него в груди работал гигантский штамповочный станок, а на лбу выступила холодная испарина. Обеспокоенная Мурка стояла на задних лапах, и, тревожно поскуливая, тыкалась мордой в ее плечо. Алиса мельком взглянула на часы — она проспала всего лишь десять минут. За окном сгущались сумерки. Сквозь неплотно задвинутые шторы, на балконе она разглядела силуэт Сергея. Он что-то быстро записывал в блокнот. Рядом в пепельнице дымилась сигарета и стояла кружка.

— Все хорошо, милая, это просто сон! Дурной сон, — тихо сказала Алиса, скорее не Мурке, а себе.

Она потрепала ее по голове и поцеловала шишковатый лоб, все еще пахнущий шампунем.

Странно, такое ощущение, будто бы она знала эту собаку не один день, а много-много лет. И как это она жила до сих пор без этого любопытного кожаного носа, без этого взгляда, полного неподдельного волнения и преданности, без мягких, пушистых ушей, похожих на большие лопухи? Как же хорошо, что Сережка выкупил ее! Страшно подумать, что этой случайности могло и не быть, не приди ему в голову идея с самого утра тащиться в Озерское. Как он там сказал? Они теперь будут жить все вместе. Вместе. Какие чудесные слова!

От этих спокойных мыслей дыхание понемногу выровнялось. Алиса встала, выключила люстру, оставив гореть только маленький ночник и, взяв пижаму, пошла в душ.

Глава двадцатая

Сегодня Проскурин чувствовал себя настоящим триумфатором. Это даже хорошо, что все так случилось. Как говорила его бабка Фекла — царствие ей небесное — никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. После такого громкого дела продвижение по службе ему гарантировано, уже не говоря о премии и почетной грамоте от начальства. Преступление раскрыто в максимально короткий срок. Все получилось очень удачно — никто из сильных мира сего не пострадал, виновные найдены, а смертный приговор уже приведен в исполнение. Правосудие восторжествовало. И главная заслуга в том не пришлых москвичей с Петровки (гори она синим пламенем!), а капитана Озерского отделения полиции Григория Степановича Проскурина! Сам Касаткин пожал ему руку и поблагодарил за работу. А это тебе не хухры-мухры! На секунду привиделась местная газета «…ские Ведомости», а на главной странице его большая фотография — кстати, надо будет подыскать подходящую! — и заголовок: «Сложа руки не сидим!»

С этими приятными, во всех отношениях, мыслями он запарковал свои старенькие «Жигули» во дворе отделения и достал телефон. Жена Ленка уже несколько раз звонила, чтобы спросить, что делать на ужин и когда его ждать. Проскурин довольно, словно сытый кот, улыбнулся и набрал номер.

— Алло, Гриш, ну где ты пропал? — услышал он встревоженный голос.

— Привет. Я, Лен, между прочим, работаю. Кстати, накрывай на стол, скоро буду. Помнишь, мне твой брательник на прошлой неделе виски привез?

— Ну, помню, — слегка недоуменно, согласилась она, — Только ты же тогда сказал, что пусть эта бутылка до подходящего случая стоит. У нас что, сегодня праздник?

— Ну, праздником я бы это не назвал, скорее повод, — с излишней скромностью добавил он.

— И что за повод? — в голосе слышалось неприкрытое любопытство.

— Твой муж раскрыл преступление века! Помнишь, я рассказывал тебе про «Сосновый»?

— Помню, конечно. Там еще этот миллионер… Как его там? Козляткин?

— Касаткин, — поправил он жену.

«А Козляткин — ему бы больше подошло!» — довольно хмыкнул он про себя.

— Точно, Касаткин. И что?

— Так вот, дело закрыто!

— Да ты что?! Гришка, ну я тебя поздравляю! А Коптев?

— А что — Коптев? Думаю, сольют его в самое ближайшее время. А на его место меня поставят.

— Ну, ничего себе! — восхитилась Ленка.

— А как ты думала? Этот Касаткин-Козляткин не последний человек, уж он-то замолвит словечко за меня, будь уверена. Ладно, мне сейчас некогда. Домой приеду — расскажу подробнее.

Он сунул телефон в карман, закрыл машину и похлопал ее по проржавевшему боку. Последние денечки на этом корыте. Очень скоро его заменит сияющий лаковыми боками черный «Фольксваген», а еще лучше — «Мерседес».

Вечером в отделении было тихо и безлюдно. Снисходительно кивнув дежурному, Проскурин вошел в свой кабинет и достал из тумбочки припрятанную там маленькую бутылку водки. Одним махом выпив полстакана, он удовлетворенно выдохнул и, приоткрыв окно, закурил. «Эх, и жизнь хороша, и жить хорошо!» — тихо промурлыкал он, чувствуя, как по телу разливается приятная истома. В этот момент на столе зазвонил телефон. Проскурин чертыхнулся и взял трубку.

— Ну, что, капитан? Как успехи? — услышал он в трубке хрипловатый голос майора Коптева.

— Все отлично, товарищ майор. Вот как раз сейчас собирался зайти к вам с докладом.

— Так заходи уже, — недовольно проговорил тот, — И так, почитай, целый день в кабинете просидел, от тебя новостей ждал. Ты же понимаешь, как нам важно, чтобы…

— Не волнуйтесь, дело закрыто.

— Как — закрыто? Капитан, ты что там, уже накатить успел, что ли? — подозрительно спросила трубка.

— Никак нет, товарищ майор, — Проскурин торопливо засунул за щеку пяток кофейных зерен.

— Вот что, Гриша, давай быстро ко мне!

— Так точно. Сейчас буду.

Проскурин повесил трубку и начал энергично пережевывать горькие противные бобы. Они скрипели у него на зубах, впивались в десны и застревали в горле отвратительным колючим комом.

Майор сидел на кресле, постукивая по столу обрубком карандаша. На лице его была написана глубокая задумчивость.

— Разрешите войти? — заглянул в кабинет Проскурин.

— Заходи уже, — досадливо пробурчал Коптев. — Садись, рассказывай.

Проскурин уселся на стул и разложил перед собой бумаги. Рассказ его был немногословным, но содержательным. Майор слушал внимательно, не перебивая, и только изредка поглядывал на капитана из-под густых косматых бровей своими внимательными, почти прозрачными, водянистыми, как у рыбы, глазами.

— Понятно, понятно, — проговорил он, когда Проскурин закрыл, наконец, свой блокнот и скромно потупил взгляд, явно ожидая заслуженной похвалы от начальства.

Коптев тяжело встал и медленно прошелся по кабинету. Проскурин слегка напрягся: реакция майора была совсем не такой, какую рисовало ему его воображение.

— Что-то не так? — спросил он, наконец, не в силах больше выдерживать эту тягостную паузу.

— Да вроде бы все так, Гриша. Но уж как-то все просто получилось. Так не бывает…

— Почему не бывает-то? — Проскурин начал раздражаться.

Черт побери этого старого идиота! И он туда же!

— Видишь ли, капитан, там, где большие деньги — как правило, именно они и являются мотивом для разного рода пакостей. А тут — какая-то ревность. Несерьезно это как-то. Хотя, — Коптев поднял руку, видя, что капитан пытается что-то возразить, — мне лично твоя версия нравится. Грамотно сработал. Будь я на твоем месте — действовал бы точно так же.

Он многозначительно усмехнулся и пристально уставился на Проскурина.

— Единственный вопрос. Только ответь мне на него, положа руку на сердце. Ты уверен в доказательной базе? И в том, что это дело больше никак не всплывет? Могу я доложить Романову, или все-таки подождать пока?

Проскурин досадливо поморщился. Наступил-таки дед на больную мозоль! Что уж там, сомнения у него были. И никуда они не делись, а просто засели где-то глубоко внутри, как маленький червячок в самой середине румяного сочного яблока.