Дневник. Том 2 - де Гонкур Жюль. Страница 50

так, если бы мне удалось убедить его, что я мошенник».

167

Суббота, 3 мая.

Сегодня вечером я обедал у Вефура, в Ренессансном зале

(где как-то устраивал встречу Сент-Бева с Лажье) с Тургене

вым, Флобером и г-жою Санд.

Госпожа Санд еще больше высохла, но по-прежнему по-дет

ски обаятельна и весела, как старушки минувшего столетия.

Тургенев говорит, и никто не прерывает этого великана с лас

ковым голосом, в чьих рассказах всегда звучат нотки волнения

и нежности.

Флобер рассказывает драму о Людовике XI *, которую, по

его словам, он написал в коллеже; вот как в этой драме народ

сетовал на свою нужду: «Монсеньер, нам приходится приправ

лять наши овощи солью наших слез».

Этот рассказ наводит Тургенева на воспоминания о его

детстве, о суровой школе воспитания, которую он прошел, о бу

рях возмущения, какие вызывала в его юной душе всякая не

справедливость. Он вспоминает, что однажды, после того как

гувернер — не знаю, за какой проступок — хорошенько отчитал

его, а затем выпорол и оставил без обеда, он ходил по саду

и с каким-то горьким наслаждением глотал соленую влагу, ко

торая стекала по его щекам в уголки рта.

Он говорит затем о сладостных часах своей юности, когда,

растянувшись на траве, он вслушивался в шорохи земли, о на

стороженной чуткости к окружающему, когда он всем своим

существом уходил в мечтательное созерцание природы, — это

состояние не описать словами. Он рассказывает нам о своей

любимой собаке, которая словно разделяла его настроение и в

минуты, когда он предавался меланхолии, неожиданно испу

скала тяжкий вздох; однажды вечером, когда Тургенев стоял

на берегу пруда и его внезапно охватил какой-то неизъясни

мый ужас, собака кинулась ему под ноги, как будто испытывая

такое же чувство.

Потом, быть может оттого, что разговор или собственные

его мысли приняли неожиданный оборот, Тургенев рассказал

нам, что однажды был с визитом у одной дамы и уже встал, со

бираясь откланяться, как вдруг она взмолилась: «Останьтесь,

прошу вас! Через четверть часа приедет мой муж, не остав

ляйте меня одну!» И оттого, что в тоне ее было что-то стран

ное, он так настойчиво требовал объяснений, что она ответила:

«Я не могу быть одна... Когда со мной рядом никого нет, я чув-

168

ствую, как меня уносит в Бесконечность... И там я кажусь себе

крошечной куколкой перед престолом Судии, чей лик от меня

скрыт!» <...>

Существует небольшое число мелких буржуа, которые меч

тают стать депутатами; и несколько большее число таких, что

плетут интриги, стремясь пройти в мэры, но даже те, кто не до

бивается ни места в палате, ни мэрии — все они, право же, все,

без единого исключения, полагают себя ныне частью класса

господствующего, руководящего, правящего.

7 июня.

Я не думаю, что с гибелью определенного общества рухнет

весь мир. Иначе говоря, я не верю, что вслед за разрушением

того, что существует ныне, наступит конец света. И все же мне

любопытно было бы узнать, какой облик примет мир, когда спа

лят библиотеки и музеи, когда люди будут стараться избирать

своими правителями официально признанных бездарностей.

9 июня.

Человек значительный может сохранить свое значение лишь

при условии, что будет упорно и неослабно поддерживать в себе

инстинктивное презрение к общественному мнению — чего бы

это ему ни стоило.

26 июля.

Сегодня вечером, возвратясь домой, я нашел у себя письмо

со штампом министерства народного просвещения и культов.

Это меня удивило: я не веду дел с министерствами. Я вскрыл

письмо и прочел, что по предложению моего дорогого собрата

Шарля Блана министр народного просвещения приобрел за счет

Управления по делам изящных искусств сто двадцать пять эк

земпляров, по восемь франков за каждый, книги «Гаварни,

человек и художник».

Вначале я улыбнулся — какая ирония судьбы: этот психо

логический этюд, сделанный с такой любовью, попадет в пра

вительственные библиотеки, — книга, содержащая самую яркую

проповедь атеизма, получит одобрение клерикального мини

стерства.

Потом я пришел в ярость: так скомпрометировать наши

имена этой сделкой! Чего доброго, подумают, что я сам ее

подстроил. Что за семейка — эти Бланы! Втихомолку пытаются

169

обезоружить ненависть, заткнуть рот врагам малой толикой де

нег, взятых у государства.

Что же делать? Как человеку благовоспитанному, мне оста

ется только поблагодарить. Какое несчастье, что я не родился

фигляром! Завтра я бы широковещательно преподнес им свой

отказ, опубликовал бы его в газете и, прослыв неподкупным,

быстро распродал бы свою книгу!

Вторник, 5 августа.

Сегодня вечером супруга Шарля Гюго от имени своего

свекра пригласила меня к ним на обед.

В сыром саду возле их небольшого дома покоится в откидном

кресле Франсуа Гюго, — кожа у него восковая, взор одновре

менно блуждающий и застывший, руки скрючены словно в па

роксизме озноба. Он печален — это печаль, вызванная анемией.

Возле его кресла, прямой и статный, как старый гугенот в

какой-нибудь пьесе, стоит отец. Является Боше — друг дома;

неслышной поступью входит Мерис, с повадками церковной

крысы.

Садимся за стол. И сейчас же в тарелках всех присутствую

щих начинают мелькать отражения двух детских мордашек:

меланхолическое личико мальчика и лукавая рожица Жанны,

а уж где Жанна — там веселый смех, бесцеремонные шлепки,

шумная возня, милые проказы четырехлетней кокетки.

Когда суп съеден, Гюго, объявивший, что у него холерина,

принимается за дыню, запивая ее ледяной водой и повторяя, что

все это для него не имеет значения.

И вот он начинает говорить. Он говорит об Институте — этом

восхитительном детище Конвента *, об этом «Голубом сенате»,

как окрестил его Гюго. Он хотел бы, чтобы Институт, в полном

составе своих пяти отделений, подробно и беспристрастно об

суждал все вопросы, отвергнутые палатой: например, вопрос о

смертной казни. И здесь Гюго показал образец высокого крас

норечия, закончив словами:

— Да, я знаю, недостаток Института заключается в том, что

выбирать в него могут лишь его члены... А у человека есть тен

денция выбирать более слабого, чем он сам... Чтобы усовершен

ствовать Институт, надо дать ему возможность представлять

список кандидатов, который будет обсуждаться в прессе и за

тем утверждаться путем всеобщих выборов.

Затронув эту тему, он, видимо, сел на своего любимого

конька и развивает ее, повторяю, весьма красноречиво, — с бле

ском, с обилием мыслей, пышных слов.

170

Услышав в разгар своего спича упоминание о Монмартр-

ской церкви, он заявляет:

— Вам ведь давно известна моя идея: я хотел бы, чтобы в

каждой деревне был чтец. Я хотел бы, чтобы этот человек стал

противовесом священнику и по утрам читал бы вслух газеты

и официальные постановления, а по вечерам — книги.

Он прерывает себя: «Дайте мне чего-нибудь выпить, только

не того изысканного вина, какое пьют эти господа, — и он ука

зал на бутылку сент-эстефа, — а самого простого. Если оно нату

ральное, я предпочитаю его всем другим. Только не бургунд

ское! Оно награждает подагрой тех, у кого ее не было, и втрое

усиливает ее у тех, кто ею уже страдает... Люди несправедливы

к винам парижских окрестностей, в прежние времена их цени

ли, теперь они пришли в упадок. Это неразбавленное вино из

Сюрени совсем недурно. Знаете ли, господин Гонкур, — это