Не все трупы неподвижны - Ушаков Борис. Страница 26
– Халло!
– Халло!
Харун рад моему звонку. Согласно восточному этикету, он обстоятельно расспрашивает меня о моём здоровье, здоровье всех моих родных, моих друзей, наших общих знакомых… Машалла! Я и не подозревал, как много людей соединяет нас друг с другом.
Когда перекличка закончена, посвящаю Харуна в свои заботы.
– Очень любопытно. Даже захватывающе! Чем я могу вам помочь, уважаемый герр Росс?
– Попробуй поискать в Интернете сведения о всех персонажах этой истории. Пускай Всемирная паутина поделится своими богатыми знаниями.
– О’кей! Сейчас же займусь этим. Как только что-нибудь узнаю, немедленно вам позвоню.
Я диктую Харуну имена, он записывает. Потом прощается:
– Чюсс! Да не оскудеет ваш стол, уважаемый герр Росс!
– Чюсс! И тебе того же самого. Амре и детям привет.
Отключаю мобильник, но не успеваю отложить его, как он снова гудит. Машалла! Впрочем, это любимая супруга Марина.
– Халло, родной! Чем занят?
– Халло! Собираюсь с духом.
– Для какого подвига?
– Для ужина.
– Великолепно! Ужин – это основа основ полноценного функционирования мужского организма, – хихикает Марина.
– Прикалываешься?
– Так, самую малость. Хочу тебя предупредить, дорогой, что до понедельника не смогу тебе звонить.
– Почему?
– Саша постирал свой хэнди вместе с рабочими штанами.
Кто не знает, немцы называют мобильные телефоны хэнди. Почему-то они считают, что так звучит по-американски круто, хотя на самом деле по-английски мобильник – селл-фоун.
– Ну, постирал парень хэнди, и что теперь?
– Как что теперь? Парень остался без связи. Ты же знаешь, что у нас магазины в выходные не работают, а Саша с друзьями едет сегодня на рыбалку с ночёвкой. Вот он и попросил у меня мой хэнди. Вернёт в понедельник вечером. После работы заедет в салон связи, подберёт себе что-нибудь и вернёт.
– Ладно, золотко. Как-нибудь уж продержусь два дня без твоих советов.
– Шутишь? – с подозрением спрашивает Марина.
– Шутю.
– Тогда целую и чюсс! До понедельника.
– Чюсс!
Пока болтал с Мариной, подошло время ужина. Ну, что ж. Да не оскудеет мой стол! Отправляю себя на макароны с сыром и помидорами. Пора делом доказывать своё выздоровление.
В столовой никого из Камбрэ больше нет. Только зубастая Луиза и Кассандра переговариваются на кухне. За прямоугольным столом наряду со знакомыми мне байкерами де Миньонами и подавленным бухгалтером Пападопулосовым сидят двое новеньких: мама Буэно – рослая, грозная, как авианосец, немолодая женщина с твёрдым выражением мягкого лица и её муж – атлетически сложенный, жгучий, кареглазый брюнет. Любой из этой пары вполне мог толкнуть меня в лопатки. Женщина решительно трясёт мне руку и оглушительно представляется:
– Корнелия!
Брюнет целых полминуты оглашает своё имя. Я даже не пытаюсь его запомнить. Всё равно не понимаю, где заканчиваются имена и начинаются фамилии. На выручку мне приходит мама Буэно. Она жестом останавливает на полпути разогнавшегося мужа и громогласно произносит по-немецки:
– Зовите его Педро, сеньор Росс!
У мамы Буэно вместо грозно-раскатистого испанского Пэдррро! получается нежное мягкое Пииидро. Ну что ж, вынужден согласиться с тем, что предлагается. Пидро так Пидро. Впрочем, чтобы гордый испанец не обижался, пусть будет дон Пидро.
Пока происходит взаимное представление, из кухни появляется Луиза и голосом из туфлей предлагает в качестве аперитива белое вино с орешками, миндалём и крекерами. Коротышка Жан заговорщицки мне подмигивает. Вот, мол, теперь совсем другое дело! Я подмигиваю в ответ. Да, Кассандра меня не обманула. Пока я болел, в столовой действительно произошла бархатная революция.
Осушаем бокалы с вином и приступаем к макаронам. Вкусно! Луиза не пожалела помидоров. Их там тонны. Сыр тоже не приходится выискивать с помощью микроскопа. Постепенно языки развязываются. Оказывается, мама Буэно сносно, хотя и излишне голосисто, говорит на немецком и французском языках. Своего красавчика-мужа она называет «тесоро» – сокровище. Дон Пидро-с-длинным-предлинным-именем говорит только по-испански, поэтому ничего не говорит. Зато де Миньоны стрекочут по-французски, как сороки на берёзе. Между нами говоря, по моим предположениям, на их стульях сидит не меньше пятидесяти миллионов евро. Пападопулосов, как всем известно, не оратор. Я собираюсь тоже в основном помалкивать.
– Сеньоры! Вы обратили внимание, какая здесь отвратительная погода? – задаёт риторический вопрос мама Буэно. – Сокровище, передай мне соль.
– Я слышал, Корнелия, что вы из Венгрии? – нарушаю я своё обещание молчать.
– Совершенно верно. Я из Кишкунфеледьхазы. Вы бывали в Венгрии, сеньор Росс?
Жанна красиво поднимает брови.
– О боже! Что за чудовищное звукосочетание! Где это?
– Кишкунфеледьхаза? Она лежит между Секешфехерваром и Ходмезёвашархеем, родилась я в Сазхаломбатте. А Сазхаломбатта…
Жанна умоляюще зажимает уши.
– Пощадите! Я сдаюсь.
Мама Буэно секунду с удивлением смотрит на бельгийку, потом обращается к дону Пидро:
– Сокровище, положи мне ещё макарон.
Молчун Пападопулосов первым заканчивает трапезу. Он встаёт с места, делает лёгкий поклон всем сразу и удаляется в чёрном облаке скорби.
– От бедняги ушла жена. – понизив зычный голос, сообщает мама Буэно. – Он хочет её вернуть, поэтому и приехал в Лурд. Умоляет святую Бернадетту, чтобы помогла. По-моему, нельзя жить воспоминаниями. Воспоминания вгоняют в депрессию. Знаете, что этот угрюмый болгарин мне вчера выдал?
Жанна спрашивает своим ломким голосом:
– Что же вам выдал мсье Пападо?
– «Я не люблю еду! Она меня не радует». Вот что он сказал, не сойти мне с этого места. Представляете? Как такое возможно? Сокровище, налей мне капельку портвейна.
Достойно увенчав ужин дижестивом, состоящим из бренди, наше общество, по предложению мамы Буэно, перемещается в гостиную. Впрочем, я плетусь следом только из спортивного интереса. Помня о фиаско, постигшем блистательную Жанну де Миньон, хочу лично убедиться, что маме Буэно удалось-таки справиться с разгулом мракобесия в логове мсье Франсуа.
– Камбрэ! – произносит бородатый Камбрэ, когда мы входим в гостиную.
Не обращая особого внимания на благочестивого психа, Жанна, мама Буэно и дон Пидро располагаются в удобных креслах. Жанна кладёт на стол колоду карт. Жан включает телевизор, копается в коллекции видеокассет. Я убеждаюсь в триумфе потрясающей мамы Буэно. Франсуа разгромлен, побеждён, прижат к стенке в своём тёмном углу. Старикан скрещивает руки на Священном Писании, его губы дрожат, он тяжело дышит, но больше не протестует – молча смотрит на бесчинства сатанинских существ в своей тихой гостиной. В самом деле, есть у революции начало, нет у революции конца.
– Садитесь с нами, сеньор Росс. Разок сыграть по маленькой ещё никому не повредило, – приглашает меня мама Буэно, с такой ловкостью тасуя карты, что её не пустили бы ни в одно казино. – Сокровище, подвинь кресло сеньору Россу.
Я отказываюсь. В карты играть не умею и не люблю. Возможно, не люблю, потому что не умею. Так или иначе, желаю всем приятного вечера и двигаю себя к выходу.
– Минутку, мсье Росс! – обращается ко мне Жан, оставив в покое видеокассеты. – Вы ведь хотели увидеть русские парусники в Сете?
– Да, а что?
– Вам повезло. Завтра я собираюсь сгонять в Сет. Нужно повидаться с приятелем. Он вчера пришёл в Сет на своей новой яхте и желает мне её показать. Похвастать. Жанна не поедет, ей яхты не интересны. Я могу взять вас с собой, если вы не против.
– Буду вам весьма признателен, мсье де Миньон.
Коротышка весело скалит крепкие зубы.
– К чему эти церемонии? Давайте просто Жан. Значит, договорились. Старт в семь утра. И предупреждаю: я езжу быстро.
В гостиной появляется Луиза и, бросив на картёжников взгляд, полный искреннего сожаления, увозит Франсуа подальше от дьявольских соблазнов. Я ковыляю следом. В коридоре встречаю Адольфа и Анибаля. Оба нарядились в тёплые куртки, вязаные шапочки и резиновые сапоги. Куда это они собрались так поздно? Вспоминаю: они же заядлые рыболовы.