Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии» - Аринштейн Леонид Матвеевич. Страница 40

Вот как обыграл это Пушкин:

(II, 464)

Еще один перевод Жуковского из Гебеля «Красный карбункул» Пушкин подверг критике другим способом: он противопоставил «дурной прозе» – гекзаметрам Жуковского свой излюбленный четырехстопный ямб. (Об этом подробно в следующей миниатюре, специально посвященной сохранившимся наброскам Пушкина к переводу Жуковским баллады Гебеля.)

Далеко не все детали творческих споров Пушкина и Жуковского отражены в письменных документах и дошли до нас. Однако по крайней мере еще в одном стихотворении прослеживается некоторое недовольство Пушкина Жуковским, выраженное, впрочем, в довольно осторожной форме.

Написано оно осенью 1831 г., когда Пушкин и Жуковский почти ежедневно общались в Царском Селе. Это стихотворение не принадлежит к числу часто цитируемых, потому я приведу его полностью:

(III, 138)

В первоначальном варианте стихотворение начиналось стихом:

Белёв – городок небольшой, в Петербурге не часто его поминали, но вот именно в Белёве, а точнее, в трех верстах от Белёва, в усадьбе Афанасия Ивановича Бунина, родился и провел детство Жуковский. Так что упоминание Белёва было бы, говоря словами Пушкина из другого стихотворения, «уж слишком ясно». И поэт убрал «белёвский», заменив простонародным именем Авдей.

Правда, и следующие стихи про подарок, который преподнес своей барыне белёвский староста, тоже выглядят довольно прозрачным намеком. Дело в том, что один из бунинских крестьян, вернувшись из турецкого похода, привез в подарок своему барину и барыне пленную турчанку – Сальху. Турчанка приглянулась Афанасию Ивановичу и через некоторое время родила от него смуглого чернявого мальчика. Отчество и фамилию мальчик получил от своего крестного – Андрея Григорьевича Жуковского, разорившегося дворянина, жившего у Буниных на правах бедного родственника и вроде бы помогавшего управлять имением.

По стихотворению разбросаны и другие намеки, позволяющие предположить, что отношение Пушкина к маленькой черной птичке как-то перекликается с его отношением к Жуковскому. Само же это отношение иначе как сдержанно-насмешливым не назовешь. В самом деле, невесть откуда взявшаяся птичка без роду и племени (в черновике было: «Невелика, казалось, птичка…») взлетела довольно высоко, превзойдя «иного мудреца». Поэт недвусмысленно связывает этот успех с некоторым лукавством (в черновике: «Скворец поглядывал лукаво») и даже ханжеством «птички», которая, «вздыхая о царствии небес», неплохо устроилась и на земле.

Действительно, несмотря на свое сомнительное дворянство, полученное в 1795 г., но надлежащим образом не оформленное, и потому опротестованное Департаментом герольдии [181], Жуковский был приглашен в Императорскую семью в качестве наставника Цесаревича и дослужился до высших чинов табели о рангах Российской Империи.

Впрочем, Пушкин не доводит дело до прямого сарказма, растворяя свою сатиру в более или менее безадресных насмешках: «Скворец, надувшись величаво» или в черновике: «выговаривал речисто», «проговаривал умильно» и т. п. Смягчению общей сатирической напряженности стихотворения служит и комическая концовка: живой пасхальный подарок сам произносит пасхальное приветствие.

Это и понятно. Ведь Пушкин создавал не сатирическую эпиграмму, скажем, на Булгарина или Каченовского, а просто записал дружескую шутку для себя.

Пушкин и «гекзаметрическая сказочка»

Во второй «масонской тетради» Пушкина (ПД № 835) на л. 54 об.–55 имеется несколько черновых набросков, доставивших немало хлопот издателям и исследователям творчества Пушкина.

Вот эти наброски в том порядке, в каком они представлены в тетради:

1. – Что козырь? – Черви. – Мне ходить…

2. – Кто там? – Здорово, господа!..

3. – Так вот детей земных изгнанье…

4. – Сегодня бал у Сатаны…

В большинстве изданий сочинений Пушкина эти наброски печатают вместе с четырьмя другими, перекликающимися с ними по смыслу, под общим заглавием «Наброски к замыслу о Фаусте». На неправомерность такого объединения указал в 1979 г. М. П. Алексеев и позже – С. А. Фомичев [182].

Однако дать убедительную интерпретацию содержания пушкинских набросков ни тот, ни другой автор не смог. Между тем, если внимательно вчитаться в тексты из тетради ПД № 835, в особенности первого из них, то нельзя не обратить внимания на их сходство с некоторыми местами баллады Гебеля «Der Karfunkel», известной Пушкину по переводу Жуковского «Красный карбункул» [183].

Баллада Гебеля повествует о судьбе деревенского парня Михеля (в переводе Жуковского имя заменено на более, по его мнению, немецкое Вальтер), который любил выпить и играть в карты. За душу Вальтера борются сатанинские силы, персонифицированные в образе традиционного черта, именуемого здесь Зеленым, a с другой стороны, столь же традиционные силы добра – жена и сын Вальтера. Сам Вальтер колеблется, но постепенно все более уступает пристрастию к вину и картам, что полностью отдает его и его семью в руки Зеленого. Последний разоряет семью Вальтера, доводит его до состояния, в котором тот убивает свою жену, гибнут дети. Наконец, в ситуации, точно рассчитанной Зеленым, оказывается вынужденным покончить собой сам Вальтер. Вот как выглядят фрагменты баллады, привлекшие внимание Пушкина в переводе Жуковского.

Первый фрагмент: Зеленый приглашает Вальтера сыграть с ним в карты:

У Пушкина:

(II, 382)

Второй фрагмент: сын хочет отвлечь Вальтера от игры.

У Жуковского:

У Пушкина:

(II, 381)

«Нельзя ли погодить?» – это слова мальчика, уговаривающего отца остановиться.