Последний из миннезингеров (сборник) - Киров Александр. Страница 14
– Так в кабинете-то – курсанты. Забыл, что ли? – брякнул Дмитрич слегка укоризненно, впрочем не держа на больного начальника не то что особенного, а вообще никакого зла.
– Простите… – завуч окончательно собрался с шумом и голосом и заговорил нейтрально, разве только чуть холоднее, чем обычно.
– Да ладно!
– …а вы были сегодня перед уроком в кабинете литературы? – как-то слегка зловеще осведомился полководец школьного расписания.
Кстати, в этот момент в учительскую заскочил и рядовой, который, хотя бы в единственном числе, но каждому полководцу необходим, иначе полководец не полководец. Вернее сказать, это была рядовая по имени Ирина Петровна. А завуч, кстати, Петр Петрович, но в родственных связях завуч и диспетчер по расписанию не состояли. Тридцатилетняя миловидная Ирина Петровна за спиной у завуча стала делать Дмитричу какие-то умоляющие знаки и обещать глазами, что даже рожать детей от него, Дмитрича, согласна, только бы он не говорил завучу о том, что… А вот о чем именно не говорил, этого Дмитрич понять не мог и от досады замолчал, так как, несмотря на то, что у него уже было двое детей, он был бы не против, чтобы Ирина Петровна родила ему еще троих, но только так, чтобы об этом никто не знал и чтобы ему не приходилось совершать дополнительных поездок в Подмосковье для пополнения внесемейного бюджета.
– В кабинете были? – нетерпеливо повторил завуч, отодвинув расписание к Ирине Петровне, занявшей место за канцелярским столом по левую руку от своего босса.
Но Дмитрич был нем как рыба.
– Не были! – ответил за него завуч. – И курсантов, следовательно, вы там сегодня не видели. А то, что вы их видели вчера, это еще ни о чем не говорит. Потому что, к примеру, сегодня курсантов там нет. Курсы повышения квалификации у них закончились, и кабинет литературы освободился. Поэтому, любезнейший Алексей Дмитриевич, не пойти бы вам на урок, который идет, кстати сказать, уже…
– Пятнадцать минут, – подсказала Ирина Петровна…
«Да они тут все долбятся», – успокоил себя Дмитрич, быстро шагая в кабинет литературы. Народу там оказалось немного, но все же больше, чем в актовом зале. Из присутствующих не спала только девочка Рита, которая вчера поблагодарила Дмитрича за урок. Желая дать Рите возможность помочь понравившемуся учителю, Дмитрич осторожно выяснил, можно ли попросить ее сходить на вахту за мелом.
– Попросить – можно, – холодно ответила Рита и отвернулась.
9
После первой пары, которая была также и последней парой для Дмитрича в этот морозный декабрьский день, литератор, скоро одевшись в гардеробе, вышел из здания школы и широко зашагал на восток, то есть, конечно же, не на Дальний Восток, а просто в восточную часть городка. При этом Дмитрич несколько раз внимательно смотрел по сторонам и даже разок оглядывался, словно для того чтобы проверить, нет ли за ним хвоста. Хвоста не было. Крыльев тоже не наблюдалось. Улица была практически безлюдной, лишь по дороге бойко сновали машины, однако окна их были затонированы, и увидеть в салоне человекообразных существ или даже гуманоидов просто не представлялось возможным.
Дмитрич подошел к церкви, двери которой, несмотря на мороз, были приоткрыты, протер затуманенные холодом очки, перекрестился у дверей Рождества Богородицы и шагнул внутрь.
В церкви не произошло ничего примечательного. Литератор купил в лавке у старушки самую дешевую свечку и поставил ее у лика Андрея Первозванного. Почему именно этот святой вызывал у Дмитрича наибольшее почтение, сказать сложно. Однако старушка из церковной лавки могла бы пролить свет на эту загадку или еще больше запутать любопытствующего, если бы сказала, что школьный учитель появляется здесь один раз в неделю и ставит свечки у той или иной иконы и что, как она ни пыталась уловить какую-то закономерность в действиях Дмитрича, ничего у нее не получалось, а когда однажды она осторожно спросила, не нужно ли мил человеку подсказать, куда поставить свечечку, литератор открыл было рот, но тут же раздумал говорить, покачал головой, наскоро поставил свечу на киот Христа Спасителя и опрометью выбежал из храма.
Выйдя из церкви в этот день, Дмитрич направился домой. По дороге он встретил кочегара Иорданова. Йорданов спросил у Дмитрича, будет ли тот похмеляться, на что Дмитрич возразил, что не употреблял вчера и не употребляет уже больше месяца. Кочегар Йорданов, хлопнув Дмитрича по плечу, посмотрел на литератора так, как смотрят на человека, у которого только что умер очень близкий родственник, а то и вовсе на покойника, и тяжелой поступью двинул дальше – к живым.
Дмитрич дошел до дому. Жена, рисовавшая плакат для новогодней дискотеки, поинтересовалась у супруга, сколько получают здоровенные мужики, у которых двухчасовой рабочий день. Дмитрич вопрос жены проигнорировал, взял с полки томик Афанасия Фета и направился в туалет готовиться к завтрашнему уроку.
10
На этом самом уроке, на который Дмитрич, наконец-то, не опоздал, произошел некий казус, связанный с формальным подходом к пониманию текста.
Ту самую Риту, которая давеча оказалась человеком настроения, Дмитрич вызвал к доске и попросил определить в одном из стихотворений Фета все, что отличает поэтическую речь от прозаической, то есть размер, рифму и прочие неведомые для многих хороших людей вещи. Остальные ребята без особого успеха пробовали сделать все то же самое, только не у доски, а за партами.
– Анапест… Катрен… Мужская рифма… Женская рифма… – бубнила Рита.
«Эта девочка может учиться! – думал тем временем Дмитрич. – Ей все это, кажется, интересно. А не организовать ли для таких звездочек литературный кружок?»
Поставив Рите пятерку в журнал, Дмитрич продиктовал детям домаху, а тут и звонок уже прозвенел, так что пришлось литератору снова ретироваться. Выходя из кабинета, Дмитрич зачем-то (эх, зачем?!) бросил взгляд на доску. Далее он и разочаровался в стиховедении:
И в большую усталую грудь
Веет ветер ночной. Я дрожу.
Я тебя не встревожу ничуть.
Я тебе ничего не скажу.
Осталось на доске.
«Как много общего между мною и этими детьми, – думал Дмитрич, вышагивая по улице. – Мне в шестнадцать лет очень нравились большие груди. Они мне и сейчас нравятся. У Риты же грудь маленькая. Она переживает. Но ничего… Вот родит… Вот родит! И…»
Педагогические размышления Дмитрича самым бестактным образом прервал кочегар Йорданов, обратившийся к литератору с традиционным вопросом. Узнав, что Дмитрич все еще ни-ни, Йорданов сокрушенно вздохнул и пожал учителю руку.
11
Уроки пошли своим чередом. День за днем, день за днем, день за днем.
«Рита – очень интересная девочка!» – продолжал думать Дмитрич, укладываясь спать примерно через неделю после «большой груди».
Рита оказалась профессиональной оговорщицей. Этому способствовали всякие такие штучки, которые есть у любого препода и, конечно же, были у Дмитрича. Литератор за годы работы в школе пришел к выводу, что класс нужно пробовать, а потом уже с ним работать. Рита помогла Дмитричу понять, как не надобно общаться с 106. Об этом можно было бы написать доклад с названием «О вреде формализма», но нам, наверное, достаточно и одного случая с «грудью», так что писать доклад мы не будем.
А Дмитрич тем временем обратился к формуле: будь человеком и разговаривай с детьми о том, что интересно тебе самому. Вот он и устраивал в начале урока по Толстому пятиминутки из Шекспира, рассказывал о трагедии «Гамлет», которую Лев Николаевич охарактеризовал довольно кратко: «Усовершенствованный „Разбойник Чуркин“». В конце урока по Достоевскому ронял реплику, что, мол, попалась ему такая книга Бернарда Шоу «Пигмалион», и вещь, надо сказать, прелюбопытная.