Последний из миннезингеров (сборник) - Киров Александр. Страница 23
Люба заплакала. Я стоял, смущенно переминаясь с ноги на ногу. По дороге проехал мужик – на велосипеде и в одних трусах. Люба высморкалась и перекрестилась. Идущие на дискотеку в сельский дом культуры девицы, увидев эту сцену, заржали.
– Чиво, девоньки, на продажу пошли? – подмигнула им враз повеселевшая старушка.
От греха подальше, и просто потому, что был очень рад гостье, я потащил ее в дом.
11
– Приветы, Сашка. Помираю! – весело сказал в телефонную трубку Люба еще через год. – А у тебя как делы?
– Нормально, – оторопело ответил я.
Мы поговорили о котах, девках, капустной рассаде и людях, провожая которых в последний путь, я встречался с Любой у дверей городского морга и внутри него.
– Не горюй, Сашка, – напоследок сказала она слабеющим голосом. – Человек-от родится на свет хорошим. Да-а… Потомока делается плохим… И движется в сторону лучшего до самой смерти.
12
Бордовые шерстяные носки, которые связала для меня моя подруга, Любовь Ивановна Вешнякова, санитарка городского морга, со временем износились в труху – и вчера я сжег их в печке, когда топил баню.
Де-во-чка!
1
В Коноше меня едва не ссадили с поезда…
(С 2000 по 2004 год мне приходилось довольно много путешествовать. Конкретнее – ездить поездом. И вот сегодня я как-то взял и задумался, тянет ли хотя бы один из моих дорожных эпизодов тех лет на маленькую миниатюрку?
Попробовал даже представить себе рассказец на тему, как я еду в вагоне, где сплошь одни урки, что-то вокруг меня затевается, но тут моим соседом оказывается паренек, два года отслуживший по контракту в Чечне, мы начинаем держаться вместе (за кружки с кофе, ибо даже на пиво сбережений наших недостаточно), и урки сразу отпрыгивают от нас, отправившись в поисках несостоявшейся жертвы в соседний вагон.
Показалось слабо. Нет мордобития. Если бы нас, например, прирезали и выбросили с поезда, читать было бы интереснее, а вот писать – некому.)
…В последний момент что-то человеческое мелькнуло в глазах сержанта, он словесными пинками загнал меня, пьяного в дым, на верхнюю полку да и оставил в вагоне…
Тоже чего-то не хватает. Еще хуже, чем про урок, получился бы текстик. Текстик-пестик.
Эротический эпизод… Который едва не стал порнографическим, но моя попутчица выпила на стакан меньше, а я на стакан больше необходимого и достаточного условия для того, чтобы…
Просто мерзко. Да и валом вали таких текстов-секстов.
И только я раздумал писать миниатюру на тему путешествий 2000–2004 годов, как вдруг…
– Де-во-чка! – эхом из недалекого прошлого раздалось во мне.
2
Он буквально извел меня этим криком за три часа пути.
Я подсел в вагон около шести вечера. Билеты в кассе вологодского вокзала были только на проходящие поезда, и я купил билет на адлерский, который возвращался с юга на север, в Архангельск. Ехать до пункта назначения мне нужно было часов шесть с небольшим. По сравнению с моими соседями, загорелыми курортниками, пилившими домой вторые сутки, это была просто-напросто пригородная прогулка.
– Де-во-чка! – услышал я через пару минут после того, как обосновался на нижней полке в середине вагона, а поезд развел пары.
Ему было года полтора. Слово, которое он неустанно повторял и повторял, скорее всего, входило в десятку тех, какие он только еще выучился говорить. А то и в пятерку, в тройку, после «мама» и «папа».
Молодые родители мальчугана преспокойно дремали надо мной. Да и весь вагон был спальным. К двум детям, мальчугану, о котором я уже сказал, и девочке постарше, годиков двух-трех, курортники, наверное, просто привыкли. Дети стали атмосферой вагона, так же, как, например, перестук вагонных колес.
– Де-во-чка! – с восторгом вопил маленький, чумазенький, загорелый человечек с тем самым смешным пузиком, какое бывает у малышей с еще не окрепшим прессом.
– Де-во-чка! – повторял и повторял он, неутомимый поклонник маленькой красавицы в сарафанчике.
Дети носились по вагону. Они таскали за собой куклу, потом бросили куклу и тащили за веревочку машинку. Надоела машинка – организовали на пустующей нижней боковухе прямо напротив меня уютный и симпатичный домик.
Мама девочки угостила их соком, и они сидели друг напротив друга: счастливый, потерявший голову от любви отец игрушечного семейства и волоокая красавица, которая делала вид, только делала вид, что все это ей скучно, неинтересно, а сама купалась в лучах карих любящих глаз своего ненастоящего мужа.
В какой-то момент и я перестал слышать их крики и возню, и для меня они гармонически сплелись с движением и перестуками окружающего плацкартного мира…
3
– Де-во-чка!
От этого крика я проснулся. Но что изменилось в нем? Почему я услышал его? Откуда взялось столько горя и неизбывной тоски в голосе ребенка?
– Де-во-чка! – выкрикнул малыш еще раз и зарыдал.
Я быстро понял, что произошло.
Детей уложили поспать. Пока малыш безмятежно дремал и видел во сне ее – де-во-чку! – та самая девочка вместе со своей мамой приехала домой – и сошла с поезда, не простившись со своим поклонником.
Что поделать? Девочки взрослеют быстрее, чем мальчики, и, как правило, не столь болезненно воспринимают острые углы жизни. Оно и понятно. Им выживать – для того, чтобы родить пару-тройку таких вот…
– Де-во-чка! – всхлипывал малыш.
Родители, как могли, успокаивали его, совали игрушки, которые мальчик с отвращением отпихивал от себя, гладили по светленькой головке, шептали ласковые слова. Но он был безутешен…
В течение часа. А потом вернулся к жизни. Начал смеяться. Звонко. Рассыпчато. И бегать по вагону с игрушечным пистолетиком.
4
Я выходил на станции Няндома. В моем краю много мест и местечек с затемненными названиями, пришедшими из финно-угорских, а то и более древних, архетипических, как сказали бы ученые, языков.
Тихонько пробирался со своей большой неудобной сумкой по проходу темного вагона, стараясь не задеть головой и багажом свисающие с верхних и нижних полок ноги моих попутчиков.
А проводник – тот довольно бесцеремонно громыхнул сначала одной дверью вагона, потом другой. С грохотом обрушил к поверхности перрона металлическую подножку.
За спиной у меня кто-то охнул и заворочался во сне, забормотал спросонья. Но последним, что слышал я, выходя из вагона, был слабый крик, раздавшийся почти с того самого места, на котором раньше ехал я. Крик-воспоминание о не свершившемся и уже забытом. Крик из сердца. Из сокровенной глубины не повзрослевшей и не огрубевшей, не заплывшей жиром, не покрывшейся копотью или просто грязью мужской души.
– Де-во-чка-а-а-а.
БИТЫЙ
Деваха с косой
Я встретил свою первую любовь, когда поступил в универ, первого сентября, на лекции по Древнему Египту. Она сидела через две парты наискосок от меня и старательно записывала что-то в свою большую клетчатую тетрадь. У меня долго не хватало духу не то что признаться ей в своем чувстве, но даже заговорить с нею. Поскольку учился я блестяще и часто высовывался на семинарах, она заметила меня и как-то раз обратилась за помощью… Она! За помощью! Ко мне! Потом я провожал ее по осенним улицам к зданию студенческого общежития. Мы долго стояли в вестибюле. Она смеялась. Когда я, набравшись смелости, безо всякого приглашения пришел к ней в гости, она познакомила меня со своим другом, и сердце мое болезненно сжалось. Однако она как-то незримо и без слов дала мне понять, чтобы я набрался терпения. И действительно. Через два месяца они расстались, и почти сразу мы стали встречаться с нею. Следующие пять лет были самыми счастливыми в моей жизни, и я не хочу особенно распространяться о них… Скажу лишь, что мы поженились. Нам выделили комнату для семейных. Темными зимними и осенними вечерами мы читали классику – каждый у своей настольной лампы. А весной, в мае, когда сходил снег, она сидела в своем милом халатике на подоконнике – вся в закате – и пересказывала мне параграф из учебника Реформатского. Мы закончили филфак с красными дипломами. Она нашла очень хорошую работу. На телевидении! С перспективой!!! Я, естественно, рядом… С телевидением. То есть по другую сторону экрана. Она забеременела. Но с ребенком мы решили обождать… Карьеpa… Понимаете?.. Неприятно, однако многие через это проходят – и ничего. А она умерла.