Индийский мечтатель - Штейнберг Евгений Львович. Страница 21

— Вы думаете? Мне казалось, что англичане собираются воевать с Россией…

— Нет, повидимому, с Россией все уладится. Теперь у ваших и моих правителей появилась общая забота. Французскую революцию одинаково ненавидят в Лондоне и в Петербурге.

Лебедев помолчал.

— Можете не беспокоиться, — сказал он наконец, — никто не узнает ни о нашей беседе, ни о ваших намерениях.

— Не сомневаюсь, — просто сказал гость. — Иначе не сидел бы здесь с вами… Послушайте, маэстро, не хочу навязывать вам мои взгляды, но… Не верьте газетам — ни местным, ни лондонским! Они нарочно чернят французский народ, клевещут на его вождей. Поймите: английские тори  ³¹ трепещут от страха: а вдруг революционная зараза проникнет на британские острова или — еще хуже — в колонии!.. И, ей-богу, это не лишено оснований. Провалиться мне в преисподнюю, маэстро, если этого не случится!

— Вот что я скажу, Патрик… — заговорил Герасим Степанович задумчиво. — Я был во Франции и понимаю, что народ там восстал не зря… С одной стороны, роскошнейшие дворцы, сказочные парки, редкая красота, невиданная роскошь. С другой — нужда, лачуги, бесправие… Видел я и Бастилию эту: мрачнейшее зрелище!.. Сколько в ее казематах томилось невинных людей! Да еще каких людей! Когда я узнал, что эта мерзкая крепость разрушена парижанами, я искренне обрадовался… «Да, да, это справедливо!» — сказал я себе. Я всегда ненавидел тиранию, всегда сочувствовал обездоленным… Вот и здесь. Не могу равнодушно смотреть на то, как страдают миллионы несчастных индийцев, как мрут они от голода и болезней… Ах, да что там говорить, вы сами знаете лучше меня!.. Но не оружием можно избавить человечество от горя…

— Чем же? — спросил ирландец.

— Просвещением! — воскликнул Лебедев с жаром. — Книгой! Знаниями! Чем шире распространятся по земле науки и искусства, чем больше будет просвещенных людей, тем скорее рухнет зло и воздвигнется царство справедливости. А насилие, пролитие крови, взаимное ожесточение только ухудшают участь людей…

Деффи покачал головой:

— Все это только слова, друг мой! Деспотизм силен, красноречием его не опрокинешь. Книга и арфа бессильны против сабли и штыка. На силу нужно отвечать силой, на жестокость — жестокостью!

— Не будем спорить! — попросил Герасим Степанович. — Политика — не моя сфера. Мне трудно разобраться во всем происходящем. Особенно теперь, когда все мои помыслы заняты совсем другим…

— Как хотите, — пожал плечами Патрик. — Я люблю вас и глубоко уважаю, однако пусть меня повесят на рее, если когда-нибудь я соглашусь с вашими мнениями. Вы убегаете от политики, но в один прекрасный день она вас догонит, вот увидите! А теперь расскажите о себе… Должно быть, вы здорово успели за эти пять лет?

Появился Сону с кувшином холодного домашнего пива. Теперь он уже не занимался мелкими хозяйственными делами — для этого был нанят новый слуга, молодой бенгалец, — Сону же выполнял обязанности секретаря и домоправителя. Но такому гостю, как Патрик Деффи, юноша хотел поднести угощение сам.

— Посиди с нами! — сказал ему Герасим Степанович.

Сону, очень довольный, присел рядом на корточки. От этой привычки он так и не избавился.

— О моих первых шагах в Калькутте вы знаете из писем, — начал Герасим Степанович. — Рекомендация посла оказала действие. Правда, генерал-губернатор лично меня не принял. Повидимому, лицезреть лорда Корнуоллиса — честь, слишком высокая для скромного артиста. Да я ее и не искал!.. Меня направили к здешнему градоначальнику майору Киду, который предложил мне должность учителя музыки с жалованьем в пятьсот фунтов в год. Кроме того, я довольно часто выступал на различных концертах. Таким образом, у меня оказались достаточные средства, чтобы безбедно жить и заниматься тем, ради чего я приехал сюда. Найти такого учителя, какой мне нужен, никак не удавалось. Вы были правы, Патрик: в Калькутте действительно есть широкий круг ученых, но проникнуть в него трудно. Время шло… Однажды, — помнится, это было в 1789 году, — я увидел только что изданную английскую книгу. Это была «Сакунтала» — драма великого индийского писателя Калидаса  ³². Впервые она была переведена на европейский язык. Разумеется, это событие произвело на меня большое впечатление. Автором перевода оказался некий сэр Уилльям Джонс…

Деффи заметил:

— Это очень известное имя. Он прежде занимался переводами с персидского и арабского.

— Верно, — подтвердил Лебедев. — Несколько лет назад его назначили членом здешнего Верховного суда. Поселившись в Калькутте, он стал заниматься изучением санскрита и древнеиндийской литературы…

— Понятно, — заметил Патрик. — Такому влиятельному джентльмену куда легче найти помощников, нежели чужеземцу, не имеющему ни богатства, ни титула.

— Вот то-то и есть! — вздохнул Лебедев. — Уилльям Джонс создал здесь научное общество для изучения языков, религий, литературы, истории азиатских народов. Но общество это состоит только из высокопоставленных лиц… Я решил действовать напрямик: явился прямо к господину Джонсу, представился и выразил восхищение его важным и успешным трудом. Он принял меня холодно. Может быть, не следовало рассчитывать, чтобы знаменитый ученый беседовал, как ровня, с новичком, только приступающим к занятиям. Но, честное слово, если когда-нибудь ко мне, уже умудренному наукой, явится такой новичок, я отнесусь к нему иначе.

— Знаю!

— Правда, сэр Уилльям похвалил меня за любознательность, но тут же добавил, что для серьезных научных занятий необходимо иметь основательный фундамент. А я ведь даже не окончил университета! Кроме того, я артист, музыкант. По его мнению, люди этого рода не способны к сосредоточенному мышлению… Продолжать беседу не имело смысла. Я ушел и уж было решил бросить все и возвратиться на родину, но тут мне помог другой человек, очень доброжелательный, смышленый, хотя и несколько менее высокопоставленный, чем Уилльям Джонс…

— Кто же это? — осведомился Деффи.

— Вот кто! — Лебедев указал на Сону. — Пусть сам расскажет, как это произошло.

Юноша засмеялся и, не заставляя себя просить, стал рассказывать.

Однажды Сону отправился за провизией на Лолл-базар. Выбрав кусок сочной баранины, он с удовольствием думал о том, что порадует хозяина вкусным блюдом. Но не успел он опустить мясо в корзину, как перед ним мелькнула огромная тень и мгновенно исчезла. Сону остался с разинутым ртом, держа в руках опустевший лист фикуса, на котором только что лежала баранина, а гигантская птица взмывала в небо, унося в клюве захваченную добычу…

Деффи улыбнулся:

— Стервятник?

— Да, — подтвердил Лебедев. — Здесь их называют хургила — «пожиратели костей»… Просто беда с ними, разбойниками! Только сядешь за стол в саду, они уж тут как тут…

… Итак, Сону опростоволосился. Все смеялись вокруг — и торговцы и покупатели; особенно надрывался от хохота какой-то паренек с большой корзиной в руках. Сону сказал ему что-то вполне безобидное, он тогда еще плохо говорил на бенгали, и парень стал издеваться над его произношением. Конечно, Сону охотно вступил бы с ним в словесный поединок: он был остер на язык и умел ловко поддеть собеседника, но, к сожалению, тогда он еще совсем плохо говорил на бенгали. Пришлось прибегнуть к другому оружию. Противник не успел ахнуть, как под левым глазом у него появился внушительный фонарь; затем последовало еще несколько ударов. Однако противник оказался тоже не из робких — он яростно набросился на Сону и сбил его с ног. Довольно долго они катались по земле, тузя друг друга. В конце концов Сону все-таки одержал победу, а тот, другой, сидел в пыли и горько плакал… Но не от боли и не от стыда проливал он слезы! Горе его было вызвано более серьезной причиной: в пылу битвы корзина была опрокинута и сломана, а ее содержимое — овощи, фрукты и прочая снедь — раздавлено и втоптано в пыль.