За стеной фильтров. Что Интернет скрывает от вас? - Паризер Эли. Страница 17

Я с удовольствием пользуюсь iPhone и iPad, но не возьмусь утверждать, будто эти предметы равны по значимости афганским событиям. И этот Аррlе-центричный рейтинг ясно показывает, что при применении критерия популярности совместно с распространенными методиками персональной фильтрации важные, но сложные темы окажутся вне игры. «Если трафик будет поставлен во главу угла при освещении событий, — пишет омбудсмен Washington Post, — то готова ли будет Post не писать о каких-то важных темах, потому что они "скучны"?» [154]

Многим ли из нас покажется крайне релевантной статья о нищих детях — если не считать ученых, занимающихся этой темой, и людей, которых проблема затрагивает напрямую? Наверное, нет, но все же важно знать об этом.

Левые критики часто доказывают, что ведущие национальные СМИ недостаточно пишут о войне. Но для многих из нас, в том числе и для меня, читать об Афганистане утомительно. Эта тема запутанная, сложная и мрачная.

Однако, по мнению редакторов New York Times, я должен знать об этом, и поскольку они настойчиво ставят новости об Афганистане на первую страницу (хотя трафик, вероятно, чудовищно низок), я продолжаю читать об этом. (Это не значит, что Times заставляет меня руководствоваться побуждениями своих редакторов. Она скорее поддерживает одно из моих побуждений — быть в курсе мировых событий, а не сиюминутное побуждение посмотреть то, что развлечет меня.) Иногда медиа, ставящие важность темы выше ее популярности или личной релевантности, оказываются полезны — и даже необходимы.

Клэй Ширки отмечает, что читатели газет всегда пропускали политические новости. Но для этого им надо было хотя бы бросить взгляд на первую страницу — и если там говорилось о большом политическом скандале, то многие люди узнали бы о нем и он повлиял бы на их голосование. «Вопрос, — говорит Ширки, — в том, как средний гражданин может игнорировать 99 процентов ежедневных новостей и в то же время регулярно обращать внимание на серьезные кризисы? Возможно ли угрожать бизнес-лидерам и гражданским лидерам тем, что, если система совсем прогниет, кто-то забьет тревогу?» [155] Раньше эту роль выполняли первые страницы газет — теперь же их можно полностью пропустить.

Это возвращает нас к рассуждениям Джона Дьюи. По его версии, именно эти проблемы — «непрямые, обширные, продолжительные и серьезные последствия взаимодействия» — подстегивали общественность [156]. Важные темы, которые косвенно касаются всех нас, однако простираются за пределы наших непосредственных шкурных интересов, — это краеугольный камень и сам смысл существования демократии. Шоу American Idol может объединять многих из нас вокруг одного и того же камина, однако оно не раскрывает в нас граждан. Редакторы прежних СМИ делали это. Хорошо ли это было или плохо? Я считаю, что хорошо.

Конечно, назад вернуться уже невозможно. Да и не стоит: у Интернета по-прежнему есть потенциал, позволяющий ему стать более удачной и эффективной средой для демократии, чем вещательные СМИ с односторонними потоками информации. Как заметил журналист А. Либлинг, свобода прессы касалась прежде всего собственников последней. Теперь мы все собственники.

Но в данный момент мы меняем систему с определенным и утвержденным чувством гражданской ответственности на систему, лишенную каких бы то ни было этических принципов. «Большая доска» стирает грань между редакторскими решениями и коммерческой стороной предприятия. Google и другие компании пытаются разобраться с последствиями этих изменений, однако большинство персонализированных фильтров не дают никакой возможности придать приоритет темам действительно важным, но собирающим меньше кликов. И в конечном счете лозунг «Дайте людям то, чего они хотят» оборачивается хрупкой и пустой гражданской философией.

Однако стена фильтров меняет не только наши подходы к обработке новостей. Она еще и влияет на наш образ мышления.

Глава 3

Общество амфетамина

Весной 1963 года Женева кишела дипломатами. Делегации из 18 стран прибыли на обсуждение договора о запрете ядерных испытаний, и в десятках кабинетов по всей швейцарской столице проходили совещания. После одной из дискуссий между американскими и российскими делегатами молодой сотрудник КГБ обратился к 40-летнему американскому дипломату по имени Дэвид Марк. «Я новичок в советской делегации и хотел бы с вами поговорить, — прошептал он Марку по-русски. — Но я не хочу говорить здесь. Хочу пообедать с вами» [159]. Доложив о контакте коллегам из ЦРУ, Марк согласился, и мужчины назначили встречу в местном ресторанчике на следующий день [160].

В ресторане сотрудник КГБ, Юрий Носенко, объяснил, что попал в передрягу. В первую свою ночь в Женеве он выпил лишнего и привел в номер проститутку. Проснувшись, он, к своему ужасу, обнаружил, что его неприкосновенный запас — примерно 900 долларов в швейцарских франках — исчез. В 1963 году это была немаленькая сумма. «Мне нужно возместить эти деньги, — сказал Носенко. — Я могу поделиться с вами информацией, которая будет очень интересна ЦРУ. Я хочу лишь вернуть свои деньги» [161]. Они устроили вторую встречу, на которую Носенко явился в явно нетрезвом состоянии. «Меня облапошили, — признавал потом Носенко, — и я был вдребезги пьян» [162].

В обмен на деньги Носенко пообещал шпионить для ЦРУ в Москве, и в январе 1964 года он встретился напрямую со своими кураторами из ЦРУ, чтобы обсудить свои находки. На сей раз у него были важные новости: он утверждал, что нашел досье КГБ на Ли Харви Освальда и что в нем нет никаких намеков на то, что СССР заранее знал об убийстве Кеннеди. Это могло поставить крест на версии, что в убийстве замешаны советские спецслужбы. Носенко был готов поделиться более подробной информацией из этого досье, если ему позволят бежать в США и поселиться там [163].

Предложение быстро передали в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли. Казалось, это может стать колоссальным прорывом: прошло лишь несколько месяцев с момента убийства Кеннеди, и установление организаторов было одним из главных приоритетов управления. Но как узнать, говорит ли Носенко правду? Джеймс Энглтон, один из ведущих агентов, работавших с Носенко, был настроен скептически [164]. История могла быть ловушкой или даже частью глобального плана, позволяющего сбить ЦРУ со следа. После долгих дискуссий агенты согласились, чтобы Носенко бежал в США: если он врет, то это покажет, что СССР действительно знал что-то об Освальде, а если он говорит правду, то сможет быть полезен контрразведке.

Выяснилось, что они ошибались дважды. Носенко прибыл в США в 1964 году, и ЦРУ составило развернутое, подробное досье о своей новой добыче. Но практически с самого начала, как он стал давать показания, возникли нестыковки. Носенко заявлял, что закончил школу КГБ в 1949 году, но по документам ЦРУ выходило иное [165]. Он утверждал, что у него нет доступа к ряду документов, к которым сотрудники КГБ его уровня должны были иметь допуск. И почему же этот человек сбежал из России, но оставил дома жену и ребенка?