Белая береза - Бубеннов Михаил Семенович. Страница 103

XI

Приказ о разгроме противника в районе Скирманово — Козлово был выполнен, хотя наши войска и затратили для этого значительно больше, чем предполагалось, времени и усилий. Не дешево досталась им эта победа, но и противник понес большие потери. За три дня боев он потерял тридцать четыре танка, двадцать противотанковых и пять тяжелых орудий, двадцать шесть минометов и много другого вооружения; немало полегло костьми и гитлеровцев в здешних снегах…

За час до освобождения Козлова стало известно, что Советское правительство наградило орденами и медалями большую группу солдат и офицеров полка. Майор Озеров и — посмертно — комиссар Яхно были награждены орденами Ленина; несколько офицеров, в том числе лейтенант Юргин, орденами Красного Знамени; среди двадцати трех бойцов полка славную солдатскую медаль "За отвагу" получили Андрей Лопухов, Осип Чернышев, Иван Умрихин и Нургалей Хасанов.

Озеровцы узнали о наградах еще во время боя.

Полк поздравил своих героев с победой в Козлове.

Вскоре после того как противник был выбит из последних домов на западной окраине Козлова и бежал в леса, майор Озеров получил сразу две телеграммы от командующего армией генерал-лейтенанта Рокоссовского. В одной из них командующий поздравил бойцов и командиров полка с получением высоких правительственных наград; во второй объявил Озерову и всему полку благодарность за успешные действия в последних боях. "Особо отмечаю, писал командарм Озерову, — вашу смелую инициативу в боях за высоту 264,3".

Присев на крыльце крестьянской избы, занятой связистами, Озеров прочитал телеграммы и затем, думая о чем-то или пытаясь думать, долго держал их в правой, устало опущенной руке. С той минуты, как начался бой за Барсушню, он забыл об отдыхе, и теперь усталость брала свое, казалось, Озерову трудно держать в руке даже небольшие листки бумаги. За три дня, проведенных все время на морозе, лицо Озерова побагровело и задубело, а глаза опухли и налились кровью, — посторонний мог принять его сейчас за непомерно пьяного человека, хотя он никогда не позволял себе в бою ни одного глотка водки.

Гитлеровцы повсеместно прекратили огонь, — скрепя сердце они вынуждены были смириться с тяжелой потерей очень важных скирмановских и Козловских позиций. На фронте установилась тишина.

В Козлове догорали подожженные гитлеровцами крестьянские дома. Группы солдат шумно растаскивали пылающие бревна, забрасывали снегом пожарища: к ночи нигде не должно остаться и маленького огонька. Другие группы торопливо шли на западную окраину деревни — закрепляться на занятом рубеже, осматривали подбитые немецкие танки и орудия, собирали в штабеля закоченевшие трупы гитлеровцев, разбросанное всюду трофейное оружие и боеприпасы. Повсюду гудели танки, направляясь за Козлово в лесные засады. Главной улицей, по дороге на Скирманово, тягачи с трудом волокли две наши поврежденные машины "Т-34". За околицей, громко крича, артиллеристы оборудовали новые огневые позиции.

Все эти картины, порожденные первой большой победой, были долгожданны и приятны, но Озеров почему-то вдруг потерял к ним тот возбужденный интерес, какой только что испытывал… Озеров еще и сам не понимал, отчего это произошло, и поэтому ему особенно трудно было разобраться в своих мыслях.

На крыльцо выскочил Петя Уралец и доложил, что Озерова вызывает к телефону командир дивизии. Озеров порывисто встал на ноги, точно и не было никакой усталости, взглянул на вершину Барсушни, где сейчас находился НП генерала Бородина, и вдруг понял, что внезапно изменило его отношение к картинам победы.

— Телеграммы получил? — спросил Бородин.

— Да, получил… — обычным тоном ответил Озеров.

— Что у тебя голос такой? — удивился Бородин. — Устал? Или не рад?

— Признаться, не совсем… — откровенно сознался Озеров. — Да дело в том, что мою инициативу, по-моему, нельзя называть смелой. Самая обычная инициатива. Только теперь вот я вижу многие наши ошибки.

— Завтра соберемся, — сказал Бородин, давая понять, что хочет устроить разбор проведенного боя. — А теперь слушай "третьего"…

Это был начальник политотдела дивизии полковой комиссар Михайловский.

— Прибыл тот, кого ждешь, — сказал он кратко.

— Да? — Озеров понял, что речь идет о приезде нового комиссара полка. — Где он сейчас?

— В твоем "хозяйстве".

— Я сейчас еду туда.

Озеров быстро собрался и выехал в штаб своего полка, который находился теперь в Скирманове.

…Майор Озеров поджидал нового комиссара уже с неделю. Почему-то Озерову казалось, что он непременно должен быть похожим во всем на погибшего Яхно: ничто не могло затмить его образ перед взором Озерова — ни огонь, ни дым войны. Но вскоре ему пришлось с досадой убедиться, что он ошибся в своем ожидании.

Новый комиссар, Иван Иванович Брянцев, был человеком совсем другого склада. Если Озерову казалось, что Яхно всегда лучился, как хорошо отграненный алмаз, то этот был темен, словно кусок антрацита. Он казался таким еще и потому, что все в нем было темным от природы: и худощавое, губастое лицо, и волосы, так плотно свитые на широкой голове, что можно было ходить без шапки, и хмурые, должно быть, не любящие яркого света глаза. И даже голос, казалось, был у него темноватый, подземный, разговаривал он, особенно в первое время, коротко и мрачновато.

Как следует разговор начался только за обедом. Ради знакомства майор Озеров налил комиссару стопку водки.

— А себе? — сразу спросил Брянцев.

— Я ее редко употребляю.

— Это очень опасно.

— Опасно? Почему же?

— К старости начнете пить запоем, — объяснил Брянцев мрачновато и убежденно. — Сегодня выпейте, — добавил он проще. — Это даже необходимо.

— Да, я налью, пожалуй, — вдруг согласился Озеров.

Не чокаясь, Брянцев поднял стакан.

— С высокой наградой и замечательной победой.

Выпил он смело, но потом долго отдувался, смешно оттопыривая мясистые губы, и торопливо обнюхивал кусочек свежего ржаного хлеба, — ясно было, что он тоже выпить не большой мастак, как показалось вначале. Именно это сразу же навело Озерова на мысль, что новый комиссар, видимо, относится к числу тех людей, каких очень трудно разгадать с первого взгляда: у них особая, настороженная манера знакомства.

— Поздравляю и завидую, — продолжал Брянцев, закусив колбасой, — это ни с чем не сравнимо — испытывать чувство победы над врагом.

— А я вас ожидал раньше, — сказал Озеров.

— Задержали в политотделе армии, — ответил Брянцев, все еще пряча от света тяжеловатые глаза. — Вернее, пришлось заходить в госпиталь. Рановато уехал из Москвы.

— Вы москвич? Значит, были дома?

— Был, да… Но дом пуст.

— А семья?

— Семья там! — Брянцев указал ложкой в сторону запада. — Я был у границы. Когда это случилось, стало не до личных дел. А у жены — близнецы. В двух колясках.

Туго и медленно, как осторожный цветок на заре, раскрывалась перед Озеровым душа нового комиссара, и Озеров начинал видеть, что в ней полным-полно огненно-красного цвета, словно в бутоне махрового мака. "Кажется, подходящ", — с осторожностью отметил Озеров про себя и вновь взялся за флягу с водкой. Но Брянцев решительно отказался от второй стопки.

— Завидую, завидую! — сказал он, повеселев, и даже впервые внимательно посмотрел на Озерова. — Очень сожалею, что не принял участия в этом наступательном бою. Я большой неудачник в обороне. Уже два раза с начала войны выходил из строя. Знаете, я, видимо, похож на механизм без заднего хода: двигаешь вперед — идет, работает; чуть подал назад авария…

— В войне необходимы всякие механизмы, — сказал Озеров.

— Теперь я знаю это, — ответил Брянцев. — Но вначале не знал. Видите ли, полезным движением, а значит и жизнью, я привык считать только один процесс — когда идешь лицом вперед. Всякие иные манипуляции — балет… Вот такие взгляды, видимо, и губили меня в бою.