Белая береза - Бубеннов Михаил Семенович. Страница 104

— Горячились?

— Вероятно, — просто сознался Брянцев.

— Да, это упрощенство. — Озеров уже с удовольствием чувствовал, что беседа с комиссаром пошла на лад. — Этак, дорогой Иван Иванович, можно дойти до отрицания маневра в войне. А война не есть движение только по прямой.

— Теперь я знаю. Но больно было!

— Значит, ваша стихия — наступление?

— Возможно.

Разговор все больше и больше радовал Озерова. Новый комиссар все еще казался ему черным куском антрацита, но теперь Озеров чувствовал, что он не холоден, а раскален, будто недавно вынут из горнила, и, значит, только брось его опять в горнило — он сразу засверкает огнем…

После обеда, хитря, Озеров спросил:

— Так что ж, Иван Иванович, будете отдыхать с дороги?

— Да, мне отдохнуть надо, — ответил Брянцев с иронией. — У меня так получилось. Два месяца я отдыхал в госпитале и, признаться, даже устал от отдыха. Ведь отдыхать — тоже устаешь. Так что теперь, конечно, мне вновь нужен отдых.

— Отлично, — сказал Озеров, — такой отдых, при желании, можно устроить очень быстро. Я вас познакомлю с нашими делами.

Майор Озеров знал, что любой комиссар прежде всего интересуется моральным состоянием личного состава части и тем, как поставлена в ней политическая работа. С этого и начал было Озеров свой рассказ о полке, но Брянцев попросил прежде всего показать, где занял полк позиции после боя, рассказать о командном составе, о боеспособности различных подразделений. А затем, быстро освоясь с обстановкой в полку, он расспросил, в каком состоянии орудия и пулеметы, достаточно ли зимней смазки, как работают ремонтники, какой имеется транспорт, сколько запасного телефонного кабеля, где можно достать лыжи… Причем, разговаривая о чисто военных делах, он проявлял во всем отличные знания. Сразу чувствовалось, что он не только хорошо знает Полевой устав пехоты и множество различных наставлений, но имеет немало своих, иногда оригинальных мыслей о военном искусстве. Озеров был окончательно изумлен, когда Брянцев, заговорив об инженерных работах, развязал свой вещевой мешок и вытащил пачку книг и брошюр по различным вопросам военного дела.

— Послушайте-ка, Иван Иванович, — сказал Озеров, рассматривая книги, — да вы случайно не были раньше строевым командиром?

— К сожалению, не пришлось.

— А из вас бы, пожалуй, мог выйти строевой командир. Вы это знаете?

— Возможно, — смело ответил Брянцев.

Наконец наступила очередь знакомить комиссара с делами, которые касались его непосредственно. Озеров умышленно начал рассказывать о них подробнее, чем думал рассказать прежде, — этим он хотел подчеркнуть, что вот, мол, дорогой комиссар, где твоя настоящая область работы. Озеров очень подробно рассказал о политическом составе полка, о том, как он выполнял свои обязанности в боях, чего не хватает некоторым политработникам, чтобы полностью оправдать свою роль в армии. Он рассказал о работе партийной организации, о ее влиянии в полку, об отдельных коммунистах, ставших вожаками солдат в бою.

Брянцев слушал его рассказ весьма внимательно и даже удивленно, изредка записывая что-то в своем блокноте.

— Сергей Михайлович, послушайте, — сказал он, когда рассказ был закончен, — а ведь мне, в свою очередь, приходится спросить: вы раньше не были, случайно, комиссаром, а?

— Никогда.

— А из вас бы, мне кажется, неплохой вышел комиссар!

— Возможно! — со смехом ответил Озеров.

XII

Поздно вечером в небольшом доме, на окраине деревни Козлово, собрались озеровцы, получившие правительственные награды. От усталости все едва держались на ногах, и поэтому Озеров и Брянцев, поздравив награжденных, тут же приказали им отправляться на покой.

Близ дома, где проходил коротенький митинг, столпились награжденные из батальона Шаракшанэ. Им нужно было идти на другой конец деревни, и они собирались отправиться туда вместе: в одиночку ходить ночью по местам, где только что находился противник, было рискованно. Друзья-сослуживцы закурили, пряча огни цигарок в рукава шинелей, потолковали о новом комиссаре в том смысле, что тоже человек, вроде Яхно, умный и душевный, поговорили о его коротеньком, но горячем выступлении на митинге, а потом о сердечном ответном слове лейтенанта Юргина…

Кто-то при этом спросил:

— А где же лейтенант? Все уже в сборе.

— Он сейчас подойдет, — ответил Андрей.

— Где же он? Пора бы идти!

— У майора он, что ли?

— Да нет, тут одно особое дело.

— А-а, понятно! Видал я те глаза!

— Значит, встретились они?

— Встретились…

— Тогда, может, пойдем тихонько, а?

Но всем почему-то не хотелось идти. Все вдруг замолчали и задумались: одни вспомнили матерей, другие — жен, третьи — невест… И все, вспомнив о близких, невольно вспомнили родные места.

В темной, звездной вышине послышался гул самолета. Он шел с востока на запад, и озеровцы, только что вспоминавшие родные места, все вместе невольно подумали теперь о великих просторах родной земли, и всем внезапно стало легко и радостно, точно и не были почти трое суток в тяжелом бою…

Большой, тяжелый самолет шел от Москвы на запад, за линию фронта. Он был загружен мешками из прочного брезента; в мешках — разные грузы, необходимые для войны. Всюду на мешках сидели десантники, — все как один в теплых ватных куртках защитного цвета, в серых валенках и пушистых меховых шапках-ушанках; за плечами у всех — парашюты.

Десантная группа капитана Румянцева отправлялась в тыл врага для выполнения ответственных заданий командования нашей армии.

Моторы самолета гудели мощно и ровно.

Все десантники коротали время молча. Впрочем, о чем было говорить? За время подготовки к вылету они успели наговориться обо всем вдоволь. Теперь хотелось помолчать. Некоторые делали вид, что дремлют. Но никто, конечно, не дремал, — как дремать в такие минуты?

Спокойно прошли линию фронта.

Вскоре дверь кабины пилотов открылась, и показался борттехник. В ту же минуту из угла поднялся высокий и широкоплечий капитан Румянцев; в отличие от других он был в меховой куртке.

— Приготовиться! — скомандовал борттехник.

Румянцев круто обернулся к парашютистам, вскинул руку, повторил:

— Приготовиться!

Десантники быстро поднялись со своих мест и начали поправлять лямки парашютов. При общем молчании только боец Алеша Самохвалов громко спросил командира:

— Разве мы уже подходим к цели?

— Да-да!… — сдерживая волнение, ответил капитан Румянцев.

— Занять места!

Гул моторов заметно стих. В раскрытых дверях пилотской кабины вновь показался борттехник; взгляд его был встревожен и горяч:

— Сигналы!

Сильные руки бойцов разом открыли дверь; внутрь самолета ворвался ветер, снег, брызги, ночная мгла… Раздалась команда:

— Пошел!

Самохвалов смело бросился в бездну ночи.

Вторым должен был прыгать боец Терещенко. Проводив взглядом товарища, он шагнул к двери, но в это мгновение его сильно ударило по лицу ледяшкой. Он схватился за левую окровавленную щеку и задержался у двери.

— Пошел! — закричал Румянцев яростно.

— Стой! Отставить! — вдруг долетело из дверей пилотской кабины.

Оказалось, что произошла ошибка.

В те дни по всем ржевским лесам горели сотни костров: около них обогревались группы наших бойцов, пробиравшихся к линии фронта, отряды партизан, колхозники, бежавшие из деревень от лютого врага. Москва только что начинала устанавливать с партизанами воздушную связь, сигнализация применялась самая простая, и поэтому не так-то легко было найти именно те костры, какие нужны. А пилоты к тому же впервые летели в тыл врага.

…Через несколько минут самолет вышел на сигнальные огни отряда Воронина близ деревни Грибки. Десант высадился быстро и благополучно.

XIII

Весть о том, что советский самолет высадил десант, с необъяснимой, молниеносной быстротой облетела многие деревни. Как часто бывает в таких случаях, к истине прибавлялось лишнее: всюду говорили, что прилетали несколько самолетов и сбросили не то сотню парашютистов, не то две…