Убежище. Дневник в письмах (др.перевод) - Франк Анна. Страница 56
Вот еще несколько интимных признаний из жизни Убежища.
Ровно неделю назад, в прошлую субботу, Моффи вдруг стало нехорошо, он лежал пластом и пускал слюни. Мип не долго думая схватила его, завернула в платок, сунула в хозяйственную сумку и отнесла в клинику для собак и кошек. Там сказали, что у него что-то с кишечником, и дали микстуру. Петер несколько раз давал ему лекарство, но вскоре Моффи исчез с наших глаз, он гулял днем и ночью, наверняка был у своей возлюбленной. Ну а теперь у него ужасно распух нос, и стоит взять его на руки, как он начинает пищать. Небось хотел где-то что-то слямзить и получил по носу. У Муши несколько дней ломался голос, мы уже собирались и его отправить к врачу, но тут он быстро пошел на поправку.
Наше окно на мансарде теперь на ночь немного приоткрывают. Мы с Петером часто сидим по вечерам наверху.
Вскорости течь в уборной будет устранена с помощью резинового клея и масляной краски. Кран, который был сорван, уже заменили новым.
Менеер Клейман, к счастью, чувствует себя лучше. Он должен пойти показаться специалисту. Будем надеяться, что операция ему не понадобится.
В этом месяце нам досталось восемь продовольственных карточек. К несчастью, на первые две недели вместо геркулеса или гречки-продела дали только бобы. Лакомство, которым мы увлекаемся в последнее время, – пикули. Но если не повезет, в баночке окажутся одни огурцы и совсем немного горчичного соуса. А свежих овощей нет. Только вечный салат. Наши трапезы состоят из картошки с имитацией подливки.
Русские уже заняли больше половины Крыма. Под Кассино англичане не продвигаются. Будем надеяться, что хоть раздолбают «линию Зигфрида». Бомбежки бывают часто и невообразимо тяжелые. В Гааге разбомбили Объединенное Нидерландское управление загса. На все население заводятся новые учетные карточки.
На сегодня хватит.
Дорогая моя Китти!
Запомни вчерашний день, это очень важный день в моей жизни. Ведь правда, для каждой девочки важное событие – первый поцелуй? Ну вот и для меня оно наступило. Тот раз, когда Брам поцеловал меня в щеку, не в счет, тот, когда Ваудстра поцеловал мне правую руку, тоже. Как внезапно пришел в мою жизнь этот первый поцелуй, я тебе сейчас расскажу.
Вчера вечером в восемь часов я сидела вместе с Петером у него на диване, он вскоре обнял меня (поскольку была суббота, он не был одет в комбинезон).
– Давай немножко подвинемся, – сказала я, – тогда я не буду ударяться головой о шкафчик.
Он отодвинулся чуть ли не в самый угол, я продела свою руку под его спину и обняла его и оказалась как бы под ним, потому что его рука обхватывала мои плечи. Мы уже не раз сидели в такой позе, но все же не так близко друг к другу, как вчера. Он крепко прижал меня к себе, моя левая грудь прижималась к его груди, мое сердце колотилось все сильнее, но это было еще не все. Петер не успокоился, пока я не положила голову ему на плечо, а он поверх моей головы – свою. Минут через пять я попыталась выпрямиться, но он вскоре взял мою голову обеими руками и снова притянул к себе. Это было так прекрасно, я не могла говорить, слишком велико было блаженство; он немного неуклюже гладил меня по щеке и по руке, трепал мои кудряшки, и почти все время наши головы тесно соприкасались.
Китти, я не могу описать тебе чувство, которое меня тогда захлестнуло, я была безмерно счастлива, и он, как мне кажется, тоже.
В полдевятого мы встали. Петер надевал спортивные тапочки, чтобы, обходя дом, ступать бесшумно, а я стояла рядом. Сама не знаю, как я вдруг сообразила сделать нужное движение, но, прежде чем нам спуститься вниз, он поцеловал меня: сквозь волосы, наполовину в левую щеку, наполовину в ухо. Я побежала вниз, не оглядываясь, и теперь с нетерпением жду, что произойдет сегодня.
Воскресенье утром, без нескольких минут одиннадцать.
Милая Китти!
Как ты думаешь, одобрят ли мои родители, что я сижу на диване и целуюсь, я, девочка неполных пятнадцати лет, с юношей, которому семнадцать с половиной? Я-то думаю, что не одобрят, но считаю, что могу положиться на собственное ощущение. Как покойно и надежно я себя чувствую, когда мечтаю в его объятиях, как волнует меня прикосновение его щеки к моей, как прекрасно знать, что кто-то меня ждет. Но – тут действительно есть одно «но»: захочет ли Петер этим ограничиться? Да, он мне обещал, но… он ведь мальчик!
Знаю, что я, как говорится, из молодых да ранняя: мне еще нет пятнадцати, а я уже такая самостоятельная, вряд ли другие меня поймут. Я почти уверена, что Марго никогда не поцеловалась бы с молодым человеком, если бы речь не шла о помолвке и браке. А таких намерений ни у меня, ни у Петера нет. Я также уверена, что папа был первым мужчиной, который обнимал маму. Что бы сказали мои подруги, что бы сказала Жак, если бы они знали, что я обнимаюсь с Петером, что мое сердце прижато к его груди, что моя голова лежит на его плече, а его голова и лицо – на моем!
Они сказали бы: о, Анна, как тебе не стыдно; но я не вижу, чего мне стыдиться. Мы сидим здесь взаперти, отрезанные от мира, в страхе и заботах, особенно в последнее время, так почему же нам, любящим друг друга, не соединиться? Почему бы в такое-то время нам не поцеловать друг друга? Почему мы должны ждать, пока не войдем в подобающий возраст? Почему должны все время спрашивать разрешения?
Я сама позабочусь о том, чтобы со мной ничего не случилось, Петер никогда не захочет причинить мне горе или боль, почему же мне не сделать то, что мне подсказывает сердце и что дает нам обоим счастье?
Но, Китти, как ты, наверно, заметила, я нахожусь в некотором сомнении, по характеру я честная и правдивая, и мне неприятно, что все это делается втихомолку. Не считаешь ли ты, что мой долг – рассказать обо всем папе? Не считаешь ли, что надо открыть нашу тайну третьему лицу? От этого она утратит большую долю своей прелести, но зато у меня будет спокойно на душе. Я поговорю об этом с ним.
Как много есть такого, о чем я собираюсь с ним поговорить, по-моему, мало проку, если мы только и будем, что ласкать друг друга. Для того чтобы делиться друг с другом своими мыслями, нужно большое доверие, но мы оба станем сильнее, зная, что у нас есть такое доверие!
Р.S. Вчера утром мы все в шесть часов снова были на ногах – мы услыхали какие-то звуки, наводящие на мысль, что, возможно, воры забираются в дом. Вероятно, на этот раз жертвой стал кто-нибудь из соседей. Когда в семь часов мы проверили наши двери, они, к счастью, оказались запертыми и в полном порядке.
Милая Китти!
Здесь все хорошо. Вчера вечером снова приходил плотник и начал привинчивать к двери железные пластины.
Папа только что сказал, мол, он с уверенностью ожидает, что до 20 мая произойдут крупные операции как в России и Италии, так и на Западе; мне чем дальше, тем труднее себе представить, что мы выберемся отсюда.
Вчера у нас с Петером состоялся наконец тот разговор, который откладывался уже по меньшей мере десять дней. Я объяснила ему все про девочек и не побоялась обговорить самые интимные вещи. Оказывается – это даже немного забавно, – он думал, что на картинках входное отверстие у женщин просто не принято изображать. То есть он не мог себе представить, что оно на самом деле находится между ног. Вечер закончился тем, что мы поцеловали друг друга куда-то поблизости от губ. Какое же это изумительное ощущение!
Возможно, когда-нибудь я захвачу с собой наверх свою «книгу прекрасных мыслей», она поможет мне наконец-то от поверхностных разговоров перейти к более глубоким, мне мало все время только обниматься, и я была бы рада, если бы и он думал так же.