Набат - Люфанов Евгений Дмитриевич. Страница 25

Закутав Павлушку-Дрона в лоскутное одеяло, Пелагея вынесла его подышать свежим воздухом. Присела на обтаявшей лавочке у калитки, — хорошо на улице, тихо, тепло, стелются мягкие сумерки. Сидела, покачивая на руках сына и прибаюкивая его. Улицу переходил какой-то человек. Пелагея пригляделась. «Приказчик, Егорий Иваныч...» — екнуло у нее сердце. Он тоже узнал ее и, подойдя, как-то неопределенно протянул:

— А-а...

— Здравствуйте, Егорий Иваныч! — поднялась Пелагея.

— Здравствуй. Сидишь тут?

— Сижу, — улыбнулась она.

— Ну, сиди.

Говорить с ней больше не о чем, и он шагнул к калитке брагинского дома.

— Чего ж к нам, Егорий Иваныч, никогда не заглянете? — спросила Пелагея.

— К вам? — недоуменно переспросил он. — А почему — к вам?.. — И, вспомнив свое посещение времянки, снова неопределенно протянул: — А-а...

Во дворе затявкала собачонка, и Егор... Егорий Иванович отступил на шаг.

— Ты... — обратился он к Пелагее, — пойди Варю мне позови.

Егор Иванович прогуливается, посматривает на окна брагинского дома и думает, как ему лучше сделать: завлечь Варвару, а потом при случайных встречах так же вот протянуть: «А-а...» — да и в сторону? Или жениться на ней? Если бы не брагинский дом, то особых раздумий и не было бы, но вот он стоит на высоком кирпичном фундаменте, под железной крышей, большой, рубленный из хорошего леса, глядит пятью окнами по фасаду на улицу. За домом — сад, а дальше — до самой реки — бахча. Лошадь держат, корову... Старики Брагины — люди квелые. Петр Степаныч на сердце жалуется, одышка одолевает его, и по всему видно, что не долго уже на земле загостится. И старуха под стать ему. Вполне может быть, что Варвара окажется скоро одна в пяти комнатах.

За эту неделю два раза встречался с Варварой, будто сама судьба их сводила. В субботу он шел с завода, а она — ото всенощной, и на перекрестке столкнулись лицом к лицу. Она: «Ой...» А он: «Ах, какая приятность!» И проводил ее до самого дома. В эту среду он зашел в лавочку папиросок купить, а она — леденцов.

«Позвольте сделать мне удовольствие, чтобы вам наилучших конфет преподнесть», — сказал тогда он.

«Ой, что вы, что вы, Егор Иваныч...» — зарделась она.

Он настоял на своем и купил ей фунт шоколадных конфет. И опять проводил домой, вежливо попросив разрешения наведаться к ним в субботу. Вот и наведался.

Пока Варя одевалась, Егор Иванович успел все обдумать и все решить.

— Погода, Варенька, распрекрасная, грех дома сидеть, — встретил он ее у калитки.

— Ненадолго я, Егор Иваныч, вечер уже.

— Так что ж из того? По вечеру и прогуливаться. Орешков погрызть не угодно?.. Разрешите под ручку взять.

— Ой, да что вы! Не надо мне ничего...

— Как кавалер, и желаю удовольствие сделать. Разрешите, пироженным вас угощу?

Варя подумала, что он из кармана пирожное ей достанет сейчас, но он предложил пойти в кондитерскую.

— Ой, стыд-то какой... — совсем зарылась она в воротник подбородком. — Как же так можно, по кондитерским чтоб ходить...

Все «ой» да «ой». Он ей руку пожмет, она опять — «ой...».

Утром Варя пошла к обедне. Затеплила толстую свечку у иконы своей святой — Варвары-великомученицы. Молилась, просила, чтобы помогла дать счастье. А когда уходила из церкви, ее окликнул по-праздничному принаряженный хомутовский бондарь Иван Чекменев.

— Варя!..

Она наморщила брови.

— Чего тебе?

— Мясоед вот опять теперь, Варь... Пойдешь за меня?.. Можно сватов посылать?

— А мне что, посылай.

— Как что? За тобой пошлю, не за телкой.

— Нет, Иван, не труждай себя. Я за дятловского приказчика, за Егора Иваныча, выхожу.

— Заводские в моду пошли?

— Заводские, конечно. А ты думал как?

— Варь... Да ведь я тоже на завод поступлю... Обязательно, Варь... — не знал, чем и как уговорить ее Чекменев. — Им модельщики требуются. Крест святой — поступлю!

Варя посмотрела на него, чему-то чуть-чуть усмехнулась и пошла.

— Варь!.. Постой...

— Что еще?

— Чего ж огрызаешься? Ай и пройтись уж вместе нельзя?

— А иди. Дорога общая, никому не заказана. Мне что! Иди.

Старики Брагины недолго раздумывали. Что тут гадать: бондаря или заводского приказчика принимать в зятья? Вовсе малоумного спроси, и тот скажет — приказчика. Петр Степаныч проронил было доброе слово о Чекменеве: ремесло, мол, парень держит в руках...

— Ну и что из того? Наделает он кадушек, а дальше что? А у Егора Иваныча каждый месяц получка. Да деньги какие! Бондарю их и в глаза не видать. Бог даст, и Алешеньке-сыну будет легче учиться. Глядишь, Егор Иваныч и от себя ему в Питер деньжонок пошлет. Благословим Варюшу, старик. И одевается Егор Иваныч как какой господин, за него и купеческая, и дворянская дочка пошла бы, — внушала мужу старуха.

Да он и сам понимал. Посчастливилось дочери: ведь ничем особенным Варвара не выдалась. Таких, как она, через дом десятками по Дубиневке насчитать можно. Три зимы в школе была — для девки с избытком и этого. С весны до осени копается на бахче, — только и славы, что считаются пригородными, а все они, Брагины, из печаевской крестьянской породы. А Егор-то Иваныч — коренной мещанин! Немаловажным было еще и то, что дочери жених нравился, — значит, совет да любовь.

— Жалованье я получаю, папаша, в полной мере приличное и к тому же от хозяина особо наградные бывают, так что жизнь у нас может быть в высшей степени без претензий, — покорил Егор Иванович старика Брагина тем, что еще до свадьбы стал называть по-родственному. — Папаша... Мамашенька... — только и слышали от него. — Ко мне, между прочим, и мастера, и господа заказчики, и сам Фома Кузьмич станут наведываться, так что нам и двор надо будет завсегда в опрятности содержать, и нет никаких резонных намерений за полтора целковых посторонних жильцов держать. Нам такое соседство непрезентабельно, — брезгливо поморщился он.

— Какой может быть разговор! — сказал старик Брагин. — Больше из жалости, чем из денег, пустили их. Ну, а теперь...

И в тот же день, когда жильцы были в сборе, Петр Степанович заявил им, чтобы освободили времянку.

— Куда ж, батюшка, нам?.. С дитем с малым... — задрожали губы у Квашнина. — Погоди до весны...

— Годить неколь. Свадьба будет у нас, времянка под кухню понадобится. Три дня сроку даю. Егор Иваныч тоже велел так сказать.

И, не желая ничего слушать больше, хозяин ушел.

Горестно вздыхали Ржавцевы, в смятении был Квашнин, а Пелагея стояла как закаменевшая. Не пошелохнулась и слова не проронила.

— Как же быть-то нам, Полька? — обращался к ней растерявшийся Семен.

Она не разомкнула рта. Молча и спать легла, отвернувшись от мужа к стене.

Утром Егор Иванович спал, запершись в хозяйском кабинете. С будущим тестем вчера не раз пришлось чокнуться, — нынче голова болела. Проснулся — все равно трещит голова. Достал из хозяйского шкафчика початую бутылку хереса, — примечает или нет Фома Кузьмич, сколько остается в бутылке?.. Поглядел на свет — в ней было больше половины. И только хотел отпить глоточек, послышались чьи-то шаги. Сунул бутылку в шкафчик, в дверь кто-то нерешительно постучал.

«Нет, не хозяин...» — отлегло у Лисогонова на сердце, и он, уже осмелев, откинул дверную защелку.

— Ты чего шляешься тут?.. — увидел в коридоре коперщика.

— Егор Иванч... дорогой... не гони... Петр Степаныч говорит, будто ты велел... Пожалей ты нас, погоди... — грохнулся на колени Квашнин.

— Где-нибудь в артельной поселитесь.

— Егор Иванч, голубок... Дозволь слово сказать... Век буду бога молить... Что хошь сделаю...

— Подожди, — подумал о чем-то Лисогонов и поманил его за собой. — Иди сюда.

В первый раз очутился Квашнин в кабинете хозяина и не знал, где ему встать.

— Садись, разговаривать будем... Садись, говорю!

И Квашнин боязливо присел на край стула.

— Все сделать готов? — сузив глаза, испытующе смотрел на него приказчик.

— Как есть — все, — торопливо заверил тот. — Ежели и полы в конторе надо помыть, завсегда пришлю Польку. И без платы вовсе, а для одного услужения... Не гони только...