Коньяк «Ширван» (сборник) - Архангельский Александр Николаевич. Страница 27

Сколько живет человечество, столько испытывает иллюзию: непоправимое могло случиться с кем угодно, где угодно, только не здесь, не сейчас, не со мной. Народы замышляли тщетное, их города засыпало песком и пеплом. Но это когда было. Красное море заманивало египетских солдат отливом, иглы морских ежей торчали над жижей гниющих водорослей; а потом вода начала прибывать и бежать стало некуда; солдаты толклись в панике, выли, кидались из стороны в сторону, пока море не начало булькать, как гейзер, из-за тысяч захлебывающихся, тонущих, гибнущих – и стихло. Но это же легенда. Евреи жили в Германии, торговали, давали в долг, ходили в синагогу, пейсатые спорили с сионистами, сионисты ругались с антисемитами, и вдруг голая очередь в газовую камеру, анатомический театр иссохших тел, слюнявые собаки, выгрызающие срам человеческий. Это поближе, поисторичней, да все равно не про нас. Крестьяне пахали, работали барщину, вступали в общину, молились, пили, матерились, рожали детей, и вот ни детей, ни молитвы, сплошной голодомор; виевские глаза перепуганных людоедов; омертвевшие лица матерей, совершающих выбор между маленькими детьми: этот пусть выживет, а эти пусть умрут, всех не спасу. Ужас. Только он уже не повторится, верно?

Надеюсь, что верно. А там как знать.

…Поздним вечером 27-го был завершен боевой монтаж ракет Р-12; ядерная боеготовность проверена. Но кнопку запуска в тот день никто не нажал. Братья Кеннеди вызвали посла Добрынина и дали честное слово Хрущеву: ракеты из Турции выведем, хоть объявлять об этом и не станем; наши звездно-полосатые не лучше ваших краснознаменных: сметут. Но времени на мирный ответ у Советов в обрез; если русские не примут условий мира до воскресного вечера 28-го, в понедельник утром – десант.

Хрущев предпочел поспешить. Тем более что Кастро обезумел, в ночь на 28-е явился в посольство, заявил, что до войны осталось двадцать четыре часа и надо первыми начать атаку, чтоб избежать позора. А Малиновский, будь неладен, не выказал возмущения, начал оправдываться перед Никитой Сергеевичем: дескать, ракеты отстыкованы, нам сколько часов понадобится, чтоб присоединить заряды заново, не успеем. Вот уровень мысли; наломают дров; быстрей, быстрей принимать предложение. Радио уже опробовали, хороший инструмент, надежней телеграфа; вызывайте диктора Левитана, будет зачитывать заявление.

Диктор Левитан, маленький лохматый человечек, чьим зычным архидиаконским голосом была озвучена великая война и объявлен вселенский мир, поднялся в дикторскую, стал прочищать голос. Посыльного не было. Стрелки на казенных часах в дубовой оправе приближались к 16–00, началу эфира; пакет никак не несли. Вдруг в аппаратную вбежала взмокшая редакторша, бросила на стол листок и опять убежала. Листок передали Левитану. Заявление на одну страничку? Без кремлевского пакета с сургучом? Несолидно. Да нет же: где конец сообщения? Текст обрывался на полуслове. Редакторша снова вбежала, бросила еще несколько листков и усвистела. Конца опять не было. Ровно в четыре часа пополудни Левитан начал торжественно читать послание; через две минуты, не дыша, на цыпочках, в дикторскую прокрался режиссер и доложил недостающие бумаги. Над миром неслось:

Я отношусь с большим пониманием к Вашей тревоге и тревоге Соединенных Штатов Америки в связи с тем, что оружие, которое Вы называете наступательным, является грозным оружием. И мы понимаем, что это за оружие.

Чтобы скорее завершить опасный для мира конфликт, чтобы дать уверенность всем народам, жажудщим мира, чтобы успокоить народ Америки, который, я уверен, тоже хочет мира, как этого хотят народы Советского Союза, наше правительство в дополнение к уже ранее данным указаниям о прекращении дальнейших работ на строительных площадках для размещения оружия отдало новое распоряжение о демонтаже оружия, которое Вы называете наступательным, упаковке его и возвращении в Советский Союз…

Кремлевские радиослушатели сидели тихо и одобрительно кивали головами. Подробностей доставки они так и не узнали. Быть посыльным вызвался в тот день Полянский, председатель Совета Министров РСФСР. Черная «Чайка» помчалась на Шаболовку. Но сначала водитель – впервые в жизни – заблудился, не там повернул. Потом Полянский застрял в лифте. Побежали за лифтером; в воскресенье у нормального советского лифтера выходной. Попытались просунуть пакет под дверь; не пролез. Тогда посыльный, обмирая от страха, нарушил все нормы секретности, сорвал сургуч и по листочку стал пропихивать послание через плетеную решетку лифта.

Кастро был поставлен перед фактом, начудить не успел; Макнамара тут же отменил разведывательные полеты маломоторных самолетов – и слава богу, кубинцы непременно их посбивали бы, все к этому было готово. Мир был спасен.

Хрущев дослушал, взял газету, пробежал афишу. Заключительный день гастролей болгарских друзей, спектакль «У подножия Витоши». Что, товарищи, опять пора в театр?

Достигнув пика и не проломив запретную черту, напряжение стало спадать. Время утекало в никуда, вместе с ним утекала решимость; к утру, он же вечер, стало ясно: кризис миновал, колеса послушны рулю, от лобового столкновения ушли.

Я не знаю, сынок, почему нам так повезло, почему не случилось худшее. Может быть, даже до самых тупых и упрямых членов Политбюро дошло, что погибнуть могли не только они, не только их взрослые наглые дети, но и толстые избалованные внуки, любимчики, коза-дереза, понаваплены глаза. Этих было жалко. А может быть, Хрущев прозрел, как прозревал не раз на протяжении своей путаной карьеры. И пошел напролом, лишь бы спасти ситуацию. А Кеннеди переступил через свои демократические принципы и проявил самодержавную имперскую волю. Или всё вместе, всё сразу: испугались, прозрел, переступил. Знаю только о том, о чем пока не знают Кеннеди с Хрущевым: в результате Карибского кризиса весь мир, как плоская равнина, будет расстилаться между двумя равновеликими вершинами; ядерные монстры Америка и Советский Союз станут управлять планетой. Потом окончится холодная война, СССР, проиграв, распадется; никто не будет понимать, что дальше делать, как жить, кого слушаться, на кого плевать, с кем сражаться, кем дорожить, на какой основе принимать решения и куда вести растерявшийся мир.

Знаю также, что мы с тобой живы, планета все еще существует; маленькая деревня Вашингтон в центре мира; Москва сползла на обочину, зато жиреет и лоснится; Куба нищенствует и без конца что-то празднует; противоречия жизни неразрешимы, и слава богу. И еще знаю, что, подмахнув доброе послание, мирный зайчик тут же превратился в хитрую лисичку. Цель Хрущева осталась прежней: уйти от ответа, списать содеянное на других. Не удалось развести Кеннеди, заставим Кастро и Че. Помощь брали? брали. Пусть отработают, попросят Советский Союз разобрать свои ракеты и увезти их домой. А мы удовлетворим товарищескую просьбу.

Фидель разъярится, заартачится; выставит свои пять условий; опубликует в газетах жесткое заявление; наивный. До бородатых еще не дошло, что во второй половине XX века миром правят не веселые вожди, а мрачные сверхдержавы. Либо ты голодаешь и рискуешь потерять голову от рук собственного народа, либо прибиваешься к одной из враждующих сторон, получаешь паек и не сетуешь на недостаток почтительности. Им помогут разобраться.

Именно тогда, сразу после формального разрешения кризиса, Хрущев отправит Микояна через Америку на Кубу. Да, у Анастаса Ивановича жена при смерти, вот-вот отойдет, но что ж поделать; смерть – атрибут жизни, тут нет особой трагедии, одно вытекает из другого. А в случае чего товарищи об Ашхен позаботятся; попрощаются с ней как следует.

Миссия у Микояна была не столько трудная, сколько неприятная. Первые лица великодушно принимают главные решения и отходят в сторону; вторые и третьи расхлебывают следствия, общаясь с наглой челядью. Американские вояки повели себя как победители, стали выкручивать руки: убирайте с Кубы все виды наступательного вооружения. (Тут Хрущев подставился, сам себя перехитрил; предпочитал говорить не о ракетах, а об оружии, «которое вы считаете наступательным», вот они и зацепились.) Перед вылетом в Гавану, презрительно нарушая протокол, посыльный из Госдепа попытался всучить список требований непосредственно Микояну, как если бы он был фельдъегерем; тот спрятал руку за спину и отвернулся.