Один день солнца (сборник) - Бологов Александр Александрович. Страница 30

— Упал, а, Ксень? Упал?!

Спрашивала, будто не видала и не слыхала ничего.

— Упал…

Ребята скатились с крыши и пустились к пролому в ограде, помчались за всеми глядеть обломки и что осталось от человека. А ей было не под силу, хотя душа и рвалась удостовериться: господи, а может, чудо? а вдруг жив?.. Успела лишь крикнуть вдогонку:

— Не суйтеся! Не лезьте там!..

И Нюрочка что-то прокричала своим девчонкам, они тоже схватились бежать вслед за всеми.

А ребята летели на крыльях надежды.

Костька еще на крыше выпалил:

— А если это Гаврутов, дядя Игорь?..

Вовка сразу даже слов не нашел, чтоб ответить, но с ним тут тоже вроде что-то произошло: он побледнел и впился глазами в атакуемый «мессером» ястребок.

Теперь, на бегу, каждым словом, даже вроде бы отрицавшим эту и без того кажущуюся невероятной вещь, они прибавляли огня сомнению и нетерпению узнать, кто разбился в самолете.

— Или дядя Коля Недоманский, а?

— Дядя Коля?!!

— А чего? Они же знают город, они тут летали… Они могли как разведчики…

— Может, сразу двое?

— А что ты думаешь…

— Ведущий и ведомый?

— Ну. Один другого и прикрывал. Ты видел, как второй все время старался уйти выше?

— Ага…

— Сверху потому что все видно.

— Может, у них патроны кончились?..

— Скорей всего. А то бы они им дали!..

За домом с обрезанными стропилами, в конце усадебного огорода, они увидели перевернутый самолет — от него веяло теплым масляным испарением. Что-то похрустывало еще внутри его изломанного тела… На смятом крыле, кровным криком надрывая сердце, остывала живая красная звезда…

Немцы, очевидно опасаясь взрыва, пока не подходили к самолету, оглядывали его со стороны, в том, что летчик погиб, сомнений не было. Сбежавшихся людей близко не подпускали. Однако чуть позже солдаты подали им знак подойти и с их помощью извлекли из. кабины тело пилота. Найденное при нем оружие, планшет и документы, лежавшие в нагрудном кармане комбинезона, забрали с собой, останки разрешили захоронить.

Лицо летчика было разбито до такой степени, что никаких черт его определить было невозможно. Кто-то из женщин, копавших ему могилу за тополиной аллейкой в конце улицы, завел было речь об имени: надо, дескать, было попросить у немцев документы да прочитать, откуда этот лейтенант и как его при жизни звали, но было уже поздно, — машина с ними давно уехала. На поперечине креста укрепили кусок блестящей обшивки с крыла и так и написали: «Неизвестный лейтенант».

Обо всем надо было немедля сообщить Вальке Гаврутову, никак не намекая, конечно, пока на отца. Если догадается сам, тогда другое дело: можно будет рассказать и про то, что им пришло в голову об этом летчике.

Мать отпускала кого-нибудь одного: нужно было носить воду для стирки. И на речку — все равно в доме имелось только два ведра — отправился Вовка, после воды он должен был тоже прийти на Новосильскую.

Через Семинарку было не пройти: в здании техникума теперь располагался военный госпиталь, — и Костька, поглядывая на гуляющих по саду раненых, обошел ее по обрыву, около зараставшей бурьяном стены. В конце Овражной улицы, где она подходила к Новосильской, увидел группу ребят, играющих в пристенок.

В очерченном на земле круге валялось несколько монет — кон. Играющие, по очереди ударяя монетой по забору, старались, чтоб она упала поближе к лежавшим в кону. Если от нее до ближайшей монеты можно было дотянуться растянутыми пальцами, монета забиралась, в ином случае удар об стенку выходил пустым. Если монета вообще не попадала в круг — выставлялась новая ставка, а если, шлепаясь в кон, накрывала какую-нибудь в круге, дополнительно к ней меткач забирал из кона точно такую же.

Пристенок была игра и Костьки с Вовкой, так же, как и алямс, где кон ставился стопкой на черте в десяти шагах от той, откуда метали битку, рука определялась по вольной перекличке, и битку кидали так, чтобы попасть на черту или как можно ближе к ней. Самый меткий бил по кону первым — выигранной считалась каждая монета, перевернутая на «орла», если ставка была по пятаку, гривенник перевертывался дважды. Опытные мастера при первой руке опрокидывали весь столбик крупного кона одним легким ударом…

Своя битка, тяжелый пятак с вензелем Петровской поры, — их было немало у городковских ребят — имелась и у Костьки и сейчас оттягивала штопаный карман. Но ему было не до игры, до гаврутовского дома оставались считанные метры, и он, улавливая ухом знакомое звеньканье, решил пройти мимо, даже особо не оглядываясь, тем более что некоторые из игравших — он кинул короткий взгляд на компанию — были совсем не знакомы. Правда, кто-то из них, оборотив к нему голову, долго провожал его вспоминающим взглядом — он видел это боковым зрением, но не изменил шага.

Но вдруг сзади послышался торопливый, вполголоса, разговор, какая-то сила слегка толкнула в спину — прибавь ходу, но ноги не слушались. Костька обернулся лишь тогда, когда услышал, что его догоняют. Быстро отступив к краю тротуара, не успев сделать и первого глотка надежды, что бежать могут и не за ним, он тут же увидел, что это не так. Опережая всех, к нему подбежал худой, остроносый пацан со взрослыми глазами, носом, ухмылкой. У него все было взрослое: лицо, одежда, даже голос, несильный и хриплый, хотя — в каких-то нотах — и мальчишеский. Это Костька видел у блатных — таких, как братья Кожины у них в Городке, как урки с бегающими глазами на городском базаре, приводящие в беспокойство всех, рядом с кем — случайно, нет ли — оказывались…

Подбежавший был знаком, определенно знаком, Костька даже почувствовал отравный осадок, взболтнувшийся в душе как воспоминание об этом остроносом лице и сиплом голосе. Первые слова его не дошли до сознания — понять их мешало лихорадочное напряжение памяти: где и когда сталкивались? И тут же пришло мгновенное и полное прояснение…

— Ну, падла, встреча!..

Малый, дважды повторив эти слова, даже покачал головой, выражая свою совершенную радость. Он изменился, конечно, с тех пор, как Ленчик бил его у вокзалами одет был лучше, видно, приспособился к жизни. И было видно, как ликовал, даже цокал языком от удовольствия.

— А где же монгол? — спросил он, смеясь и оглядываясь, имея, очевидно, в виду Ленчика. — Где он… — сиплый так грязно и длинно выругался, что его товарищи долго не могли остановить смеха.

Деваться было некуда, и Костька, не успев подумать, зачем он это делает, от какого-то отчаяния и еще не убитого в сердце сопротивления, полуобернувшись к хорошо видному уже дому Гаврутовых, крикнул:

— Валька-а-а!

Те, что окружили его, без особого страха повернули головы в ту сторону, куда он кричал: улица была пуста. А старый знакомый сразу же полез в карман и просипел:

— Еще вякнешь, падла, нос отрежу…

Он раскрыл кулак, и Костька увидел на ладони точно такой же охвосток бритвы, какой Ленчик Стебаков отнял у этого хиляка прошлой зимой. Только у этой большая часть лезвия вместе с концевым отростком была засунута в плотный кожаный чехольчик, острая часть выступала всего на полпальца или чуть больше. У него закружилась голова.

— Держи! — кивнул зареченец самому длинному из своей шайки и спрятал бритву. Костька обрадовался: бить будут все-таки руками и, может, не очень сильно, потому что сопротивляться он не будет, — ударишь уступком, вынут бритву…

Его ухватили за руки…

От первого удара удалось увернуться, второй рассек губу, потом огнем вспыхнул глаз, подумалось, что выбили. Хрипун сначала не бил, но когда один из бьющих, попав кулаком в бровь, выбил себе палец и, замахав рукой, отошел в сторону, не выдержал и, подскочив к Костьке вплотную, быстро ударил в лицо головой. Ноги у него подкосились, державшие разжали руки. Потом его били ногами, стараясь угодить в голову, он уткнул лицо в землю и что было сил обхватил перевитыми руками уши и затылок.

— У, падла!.. У, падла!.. — слышал он при каждом ударе.