Новая Элоиза, или Письма двух любовников (СИ) - Руссо Жан-Жак. Страница 6

Поди, отец бесчеловечный, и мало достойный столь сладкого имени, – помышляй о мерзостном чадоубийстве в то время, когда нежная и покорная дочь жертвует своим благополучием твоим предрассудкам. Сожаления твои отмстят некогда за муки, тобою мне причиненные, и ты почувствуешь, но уже поздно, что слепая и неукротимая, злость твоя не меньше и тебе, как мне, плачевна будет. Без сомнения я буду несчастлив; но если когда ни будь глас крови отзовется во глубине твоего сердца, то сколько еще несчастнее меня ты будешь, принесши б жертву мечтаниям единый плоде свой, – единую на свете красотою, достоинством, добродетелями, и для которой небо щедрое в своих дарах; ничего, кроме лучшего отца, не позабыло!

Записка

приложенная в предыдущем письме

Я возвращаю Юлии д’Етанг право располагать собою, и отдашь свою руку без согласия своего сердца.

Письмо XII

ОТ ЮЛИИ

Я хотела описать тебе явление, которое только кончилось, и произвело записку, которую ты получить должен; но отец мой с такою точностью расположил свои меры, что сие кончилось не больше как за минуту до отправления курьера. Его письмо конечно во время отдано на почту; а мое не могло поспеть; ты решишься, и твой ответ отправлен будет прежде, нежели сие к тебе дойдет; и так вся подробность теперь уже бесполезна. Я исполнила мою должность, ты исполнишь свою; но рок нас угнетает, честь изменяет нам; мы будем навсегда разлучены; и к совершенству ужаса, я предаюсь в… увы! я могла жить в твоих! О должность, к чему ты служишь? О Провидение!.. должно стенать и молчать.

Перо выпадает из руки моей. Несколько дней я была не здорова; разговор сего утра чрезмерно меня встревожил… голова и сердце у меня болят… я чувствую в себе слабость… не хочет ли небо сжалиться над муками моими?.. Я не могу ходить… я принуждена лечь в постель, и утешаюсь тем, что более не встану. Прости, единый предмет моей любви. Прости в последний раз, дражайший и нежный друг Юлиин. Ах! если я не должна больше жить для тебя, то не перестала ль уже я жить вовсе?

Письмо XIII

ОТ ЮЛИИ К ГОСПОЖЕ Д’ОРБЕ

И так то правда, дражайший и жестокой друг, что ты опять возвратила меня к жизни и к моим печалям? Я видела счастливое мгновение, в которое могла соединиться с нежнейшею матерью; твои бесчеловечные старания меня удержали, чтоб долее ее оплакивать; и когда желание последовать за нею отвлекает меня от земли, в самое то время сожаление тебя оставить меня останавливает. Ежели я утешаюсь жизнью, то потому только, что не вовсе в прежнем состоянии избежала от смерти. Нет уж более в лице моем тех приятностей, за которые так дорого заплатило мое сердце. Болезнь, от которой я избавилась, меня от них освободила. Сия счастливая утрата уменьшит грубой жар человека столько лишенного нежности, что он осмеливается на мне жениться без моего согласия. Не находя во мне более того, что ему нравилось, он мало будет думать о прочем. Не нарушив данного слова отцу моему, не огорчив друга, которой спас жизнь его, я избавлюсь от сего докучливого человека: язык мой ничего не произнесет, но кой вид за меня говорить станет. Его отвращение защитит меня от его тиранства, и он найдет во мне столько безобразия, что не удостоит меня сделать несчастною.

Ах, любезная Клера! ты знала сердце постояннее и нежнее, которого бы то не отвратило. Его вкус не ограничивался чертами и видом; оно любило меня, а не лицо мое: всем нашим существованием мы были соединены друг с другом; и пока бы Юлия была та же, хотя красота могла пройти, любовь всегда бы оставалась. И они мог согласиться… неблагодарный! они был должен, по тому что я могла того требовать. Возможно ли удержать словом того, кто хочет возвратить свое сердце? Но хотела ль я возвратить мое… сделала ли я то?.. О Боже! должно ли, чтоб все непрестанно напоминало мне время, которого больше нет, и пламень, которой должен погаснуть? Тщетно я хочу исторгнуть из сердца моего сей милый образ; я чувствую, что он крепко с ним соединен; я его терзаю, но не могу освободить, и мои усилия истребить в нем толь сладкое воспоминание, лишь только более его умножают.

Смею ль я открыть тебе некоторое мечтание в моей горячке, которое вместо того, чтоб пройти с нею, мучит меня еще более и после моего выздоровления? Так, ведай и жалей о заблуждении разума несчастной твоей подруги, и благодари небо, что оно сохранило твое сердце от ужасной страсти, которая ею владеет. В самые опасные минуты моей болезни, я чаяла, во время жестокого жару, видеть возле моей постели сего несчастного; не таковым уже, как он некогда прельщал мои глаза в продолжение краткого благополучия моей жизни; но бледным, иссохшим, в смятении, и се отчаянным взором. Он стоял на коленях; взял мою руку, и, не гнушаясь состоянием, в каком она была не боясь заразиться ужасным ядом, целовал ее и обливал слезами При виде его, я почувствовала живое и нежное движение, какое иногда производило во мне нечаянное его присутствие. Я хотела броситься к нему, но меня удержали; и ты от меня отвела его; а всего чувствительнее меня поражало, что я чаяла слышать его стон по мере того, как он удалялся.

Я не могу изъяснить тебе удивительного действа, какое сия мечта произвела надо мною. Жар во мне был жесток и продолжителен; я была несколько дней без чувства; и в моих беспамятствах он часто мне мечтался; но ни одно из сих мечтаний не оставило в воображении моем таких глубоких впечатлений, как сие последнее. Оно так сильно, что не возможно мне истребишь его из чувств моих в памяти. Всякую минуту, всякое мгновение, кажется, я его вижу в том же положении; его вид, одежда, движения и печальной взор поражают еще мои глаза: я чаю еще чувствовать, что он целует мою руку; я чувствую ее омоченную его слезами; жалостные звуки его голоса приводят меня в трепет; я вижу, как его от меня удаляют, и еще силюсь удержать его: словом, все напоминает мне сие мнимое явление гораздо сильнее, нежели такие происшествия, кои со мной действительно случались.

Долго колебалась я сделать тебе сию доверенность; стыд удерживает меня сказать тебе о том на словах; но мое волнение, вместо того, чтоб утихать, день ото дня умножается, и я в необходимости открыть тебе мою глупость, Ах! пусть она овладеет мною совершенно. Для чего не могу я совсем потерять рассудка, которого малой остаток не служит ни к чему более, как только меня мучить!

Я возвращаюсь к моей мечте. Смейся, сестрица, если ты хочешь, простоте моей; однако в сем видении есть нечто таинственное, что отличает его от обыкновенного беспамятства. Не предчувствие ли то о смерти лучшего из людей? Не предвещание ли, что нет его уж больше? Не удостаивает ли небо хотя один раз меня руководствовать, и не зовет ли меня последовать за тем, которого оно мне любить определило? Увы? повеление умереть, будет для меня первое из его благодеяний.

Напрасно припоминаю я все те пустые разговоры, коими философия не чувствующих ничего людей забавляет; они больше меня не могут обольстить, и я их презираю. Я хочу верить, что нельзя видеть духов: но две души, соединенные толь тесно, не могут ли иметь между собой непосредственного сообщения, не зависящего от чувств и тела? Не могут ли они сообщать мозгу точных впечатлений, которые друг от друга получают, и взаимно принимать от него чрез отражение те самые ощущения, которые они ему дали? Бедная Юлия! какие безумства! Как страсти делают нас легковерными, и как трудно сердцу, сильно тронутому, освободиться и от тех самых заблуждений, которые оно примечает.

Письмо XIV

ОТВЕТ

Ах! пренесчастная и пречувствительная девица! не уже ли для того только ты родилась, чтоб страдать? Тщетно я хотела защитить тебя от горестей; кажется, что ты их непрестанно ищешь, и твое стремление к ним сильнее всех моих стараний. К столь многим справедливым к мучению причинам, по крайней мере, не прибавляй мечтаний; и когда скромность моя тебе больше вредна, нежели полезна, то выйди из заблуждения, которое тебя мучит; может быть, печальная истина будет тебе не столь жестока. Знай же, что не мечта тебе казалась; не тень друга своего ты видела, но его точно; и сие трогающее явление, которое непрестанно представляется твоему воображению, действительно происходило в твоей комнате назавтра того дня, в которой ты была всего опаснее.