Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака - Лифтон Бетти Джин. Страница 49

После того как Корчак получил разрешение прочесть тайный дневник Бальчерака и узнал, что мальчику требуется зимнее пальто, он предложил зачислить его в штат газеты, чтобы ему можно было платить, как остальным репортерам. «Приходи в интернат в субботу в одиннадцать до чтения газеты, и пани Стефа даст тебе что-нибудь», — сказал он. (Стефа была управляющей этим проектом — как и всеми остальными.) Бальчераку Корчак представлялся «человеком не от этого мира, а из какого-то другого измерения». Он считал «Маленькое обозрение» «самой демократичной газетой на земле», ведь писать для нее мог кто угодно.

Александр Рематы, ставший главным корреспондентом из Брест-Литовска в девять лет, не сомневается, что именно этот опыт помог ему стать писателем. Он чувствовал себя очень важным, когда несколько раз в году отправлялся в Варшаву на встречу с главным редактором. Редакционный зал был всегда полон детей любого роста и возраста. Они писали, пели или играли в какие-нибудь игры. Заглянувший туда работник типографии спросил у него: «Что тут, собственно, такое? Амбулатория, клуб или базар?»

Медная табличка на двери крохотной каморки Корчака гласила: «ПРИЕМ ПО ЧЕТВЕРГАМ С 7 ДО 9». Рематы всегда заставал доктора в неизменном старом сером костюме, работающим за столом, заваленным бумагами. «Голос у него всегда был ласковым, но иногда отрывистым, — вспоминает Рематы. — Он был как отец, но очень пунктуальным, всегда поглядывал на часы, если ты опаздывал. Но в разговоре с ним возникало ощущение, что он обращается к тебе как к коллеге, а вот этого в обращении с моим отцом не бывало».

Леону Гарари было пятнадцать лет, когда однажды в четверг в пять часов он пришел в редакцию в поисках работы. Его ошеломила просьба Корчака открыть рот. Корчак осмотрел его зубы и посоветовал ему купить зубную щетку. Таким было начало работы Гарари в газете, для которой он писал статьи об уличных детях, вынужденных полагаться на свою смекалку, чтобы выжить.

«Корчак был для нас как Стена плача, — вспоминает он. — Мы обрели в нем нашего настоящего отца. Мы все были детьми бедняков, и наши родители надрывались на работе. В моей семье было восемь детей. Отец возвращался домой и сразу заваливался спать. Но Корчак разговаривал с нами, понимал нас. Иногда у него было лицо замечтавшегося ребенка, а в другое время он выглядел встревоженным и осунувшимся. Он всегда ходил в одном и том же старом сером костюме. Я ни разу не видел, чтоб он был одет с иголочки, как манекен».

«Маленькое обозрение» привлекло и нескольких репортеров-неевреев. Казимир Дембицкий пришел в газету, когда ему было четырнадцать. Он был бунтующим подростком, которого исключили из стольких школ, что он оказался с «волчьим билетом», то есть с дурной характеристикой, которая следовала за ним повсюду. Его обвиняли в том, что он довел одного учителя до сердечного припадка, два часа просидев со скрещенными руками и отказываясь выполнить порученное ему задание. По протекции дяди-епископа, брата его отца, он был принят в гимназию, которая, в частности, славилась тем, что в нее не брали евреев. Когда учитель биологии сделал ему замечание, что он горбится за партой, «как жид», он до того возмутился, что пошел домой и написал статью «Учитель, учащий предрассудкам». Он болезненно воспринимал подобное, так как знал, что его покойная мать была еврейкой. Отец похвалил статью и посоветовал предложить ее в «Маленькое обозрение» Януша Корчака. Он предупредил сына, что войти в еврейский квартал значит попасть в другую страну: не только люди там одеваются по-другому и говорят на другом языке, но даже еврейская бедность пахнет по-иному, чем польская, из-за добавляемых в еду пахучих приправ. Единственной стеной вокруг еврейского квартала была стена обычая, но едва Дембицкий прошел сквозь нее, как началось его «великое приключение». После того как один из юных редакторов принял его статью, ему посоветовали отправиться в Дом сирот и представиться доктору Корчаку. Он сумел отыскать дом 92 на Крохмальной улице и окликнул девочку, игравшую под каштаном во дворе: «Послушай, девчонка, где я могу найти доктора?» Она посмотрела на него, как на «тухлое яйцо», и закричала: «Сам ищи!»

Только много позже, когда он был уже в штате «Маленького обозрения», Дембицкий набрался духа спросить у Корчака, почему девочка была с ним так груба? Выслушав подробности, Корчак ответил: «Оттого, что ты был с ней невежлив. С какой стати ты назвал ее «девчонкой»? Тебе следовало обратиться к ней: «Высокочтимая и благородная пани», и она бы засмеялась, так как ты сказал бы нечто очень умное. Или ты мог бы сказать «прекрасная панна» и нашел бы в ней женщину. Но ты сказал «девчонка», так какой у нее оставался выбор?»

Вечером в каждый четверг после редакционного совещания Корчак уводил их в сосисочную за углом. Рассевшись за одним из немногочисленных столов этого ресторанчика, они заказывали сосиски с горчицей и булочки. Мальчики пили чай, а Корчак иногда брал пиво. Дети не ощущали никаких барьеров между собой и Корчаком. Свободный от семейных связей, всегда доступный, он был «как остров в океане».

Как-то вечером в четверг, когда Корчак и десять его репортеров отправились в сосисочную отпраздновать починку вышедшей из строя лампы, он поднял свою кружку, предлагая тост: «Я чувствую, что все корреспонденты «Маленького обозрения» сейчас здесь с нами, даже уехавшие заграницу. Мы подобны генеральному штабу большой армии юности».

Каждые три месяца «Маленькое обозрение» награждало самых плодовитых своих авторов закрытым просмотром какого-нибудь голливудского фильма в кинотеатре, принадлежавшем отцу одного из репортеров. Корчак всем другим предпочитал ленты Чарли Чаплина и Бестера Китона, но со временем ему начали нравиться и романтические приключенческие фильмы с героями-подростками, вроде «Острова сокровищ» и «Принца и нищего». Он считал эти фильмы не просто развлекательными, но и имеющими воспитательное значение. Какой ребенок, имевший отца-алкоголика, не растрогался бы, глядя, как маленький Джекки Купер бежит за Уоллосом Бири, бывшим боксером, которого в «Чемпионе» победила выпивка? Во всяком случае, Корчака этот эпизод глубоко трогал. «Я был свидетелем трех войн, — говаривал он. — Я видел раненых с оторванными руками и ногами, с распоротыми животами, из которых вываливались внутренности. Но, поверьте мне, нет страшнее зрелища, чем пьяница, избивающий беззащитного ребенка, или ребенка, который бежит за пьяным отцом, умоляя: «Папочка, папочка, пойдем домой…». «Чемпион» представлялся ему прекрасным пособием для учителей, когда возникает необходимость коснуться этой болезненной темы в классе и вызвать учеников на откровенность. «Ребенок стыдится пьяного отца так, словно вина падает на него, бедняжку, — писал Корчак. — Ему стыдно, что он голоден, что его семья так бедна. Он даже может сам посмеиваться над своими рваными башмаками и изношенной одеждой, лишь бы спрятать глубокую печаль своего сердца».

Иногда, если фильм нравился Корчаку, он оставался на следующий сеанс, чтобы понаблюдать реакцию на него юных зрителей. Он был особенно заинтригован, когда трехлетний ребенок, спокойно сидевший на коленях у матери, вдруг привскочил и закричал: «Собачка! Собачка!» Сам он собаки не заметил, а потому остался еще на один сеанс проверить, а была ли собака. И был заворожен, обнаружив, что в углу экрана в тот момент, когда в центре разрешалась драматическая ситуация, действительно на несколько секунд появилась собака. Ребенок не понимал содержания фильма и все-таки ухитрился найти что-то интересное для себя.

Корчак не только отбирал фильмы для просмотров, организованных «Маленьким обозрением», но и часто покупал театральные билеты. Зигмунт Кора, тот мальчик, которого потрясла смерть цыпленка, навсегда запомнил восторг, который испытал, получив приглашение в Варшаву на «Ни-белунгов» в театре Аполлона на Маршалковской улице.

«Я приехал загодя и прохаживался, держа в руке плакатик, чтобы меня можно было узнать, — вспоминает Кора. — Ко мне подошел пожилой мужчина и назвался Янушем Корчаком. Он снял с меня кепку, поцеловал меня в лоб, и мы принялись разговаривать, будто были знакомы давным-давно. Когда он узнал, в какой нищете живет моя семья, то устроил так, чтобы мне, как корреспонденту, платили достаточно для продолжения учебы».