Короткие истории. Тексты (СИ) - Хлямин Леонид. Страница 10

- Ну, дурындас!

- Улыбаешься, как клоун в балагане! – я люблю советскую литературу.

Кондрашевич сменил фамилию на Игнатюк-Касьянченко.

«И я стою, и ржу идиотом» - хорошая цитата.

Несуразицу несешь, матросик.

Артем под Маяковского читал стих: Я знаю! Верю! Буду! Надо!

Артем бодро ходил по коридору.

А Кондрашевич снова сменил фамилию на Сокольников-Крупскую.

Люблю тебя, а за что не знаю, что-то в тебе есть! – зверел Артем.

У него бугристая кожа крокодила.

Еще я сказал Диане, что у нее мужа будут звать Авдий, а Артем сказал, что даже не Авдий, а Авгий. А я добавил: Авгий Диогенович. В итоге дурло обиделось. Мы ее звали дурлом.

Артем, ты аист, - говорил я.

Артем, ты луговой волк, - говорил другой.

Кирилл грустно сказал, когда мы в последний раз в жизни прогуливали математику, последние дни доучивались: «Скоро кончится наша иерархия».

Стало грустно. А ведь за эти годы Кирилл стал почти великим пиитом…

В итоге, кто-то просто сейчас молодой дебил.

Выпивают клофелин подсыпанный им.

Придумывают модные никнэймы.

Еще что-то делают.

Безумствуют.

Пьяные укатываются.

Готово: ремонт обуви

ПОЭТ НА ВПИСКЕ

Мы все одинокие эгоисты. У всех уже была любовь. Или что-то вроде нее…

Все было. Мы встречаемся и невольно созерцаем былое великолепие молодое друг друга.

Сижу у нее в комнате. Натыкаюсь глазами на старые фото в рамках, записки на стенах. (В таком богемном абсолютно стиле ее квартирка, я бы сказал). Она ушла в ванную. Мы знакомы три или четыре дня. Молча понимаем оба, к чему идет дело.

В моменты молчания обмениваемся взглядами: какая-то грустинка в этих взглядах, - отмечаю я для себя. Потому что уже все было. И у нее, и у меня. Мы ничего не рассказываем друг другу. Да и что рассказывать-то?

Сидим очень так уютно. Распиваем вино и шампанское какое-то одновременно. Сидим с ногами на постели: она в домашней майке и штанах, - пришла из ванной; я, в том, в чем пришел с улицы – в джинсах, заляпанных сзади, в куртке своей темно-зеленой, доставшейся от младшего брата. Смотрим фильм на английском языке, но с русскими титрами внизу экрана.

Сейчас у нас начнется. Обнимаемся. Говорим всякую херню; ну знаете, когда мало знакомые еще люди вдруг перед близостью несут всякую ерунду отвлеченную. Вроде по делу, но всем понятно, что впереди назревает эта самая близость, и будет она прямо через десять минут у вас. Скоро будет. Надо морально подготовиться ее разделать.

Звонят в дверь. Классика жанра: он пришел к ней домой, она его пригласила, они еще мало знакомы; сидят, выпивают, и тут звонят в дверь. На улице уже очень поздно...

Кто: приехавшие вдруг родители? Соседка по комнате вернулась? Ее возможные дружки? Менты? Кто?

Время почти двенадцать ночи.

- Ну, классика жанра! - говорю ей вслух уже эту фразу, и хочу пойти к дверям по длинному коридору открывать. - Не надо, - говорит, - я никого не жду.

В дверь упорно звонят. Начинают тарабанить. Замолкают. И снова звонят и периодически стучат в стальную гладь железа.

Она звонит подруге по комнате и узнает, не должна ли та сегодня вернуться. Подруга отвечает, что нет, не должна. - «Тогда кто бы это мог быть», - «Тебе виднее…», - говорю я, и понимаю, что начинаю нервничать. Уже не до близости… Вот же собирался с нее уже снять майку, - а тут звонят в дверь. Она, наконец, встает и идет к дверям сама, не разрешая пойти мне. Я думаю, что, по сути, правильно, - пусть идет. В конце концов, я в гостях у нее, и пусть сама решает, кто к ней ломится. Открывает дверь. Я стою начеку в темном коридоре с недопитой бутылкой наготове, - на всякий случай.

Пришел какой-то парень, - я увидел его мельком. Пришел за деньгами. Я не знаю что у них там за дела, да и знать не должен, но мне, уже захмелевшему, это не нравится, и я уже собрался, было, выйти на авансцену. Они стоят в подъезде разговаривают. Я очень плохо слышу о чем. Но не ругаются. Представляю себе уже следующую картину: допустим, он входит сейчас внутрь. - Ты кто такой? – А ты кто такой? – Я кандидат наук, - отвечу я зачем-то… Или совру что ее родственник. Или еще что-то... - А ты кто? – А я…, - я не придумал, что скажет этот ночной ходок за деньгами, девушка «моя» возвращается, извиняется и говорит, что срочно нужно было этому парню отдать деньги, так как она занимала у него. Ситуация разрешилась. Идем на балкон курить с бокалами вина. Я ее обнимаю, начинаю рассказывать ей свое стихотворение. Начинается разговор про стихи. Курим еще по одной. На балконе довольно холодно; во дворе горит фонарь, который то гаснет, то загорается вновь. Экономия электричества. Впереди еще один дом, а за ним пустынная уже улица зимнего города. Во двор заходят запоздавшие жители, поднимают головы на нас, - мы на втором этаже, балкон не застеклен, мы громко разговариваем. Докуриваем и идем в комнату.

Еще пара-тройка минут, и мы снимаем друг с друга одежду, наслаждаемся друг другом в различных видах и формах. Кровать скрипит. Я не могу кончить, так как прилично пьян. Мы прерываемся, чтобы продолжить снова, - и так несколько раз. В перерывах она залазает под одеяло и сидит, закутавшись им (что это за стыдливость такая крепостная?). Я же сижу совершенно голый рядом, курю, пью вино, мы болтаем, слушаем «ПТВП». Она время от времени целует меня в плечо, в голову, в руку. Я представляю себя командиром (политруком, лейтенантом) который приехал к жене на побывку в деревню. И вот они весело проводят время на скрипучей кровати, которая знавала и лучшие времена. А завтра я снова уйду на фронт поднимать в атаку солдат, где меня, возможно, ранят или убьют.

ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ

Безграмотный полоумный крестьянин Виталий кричал, когда увидел откормленного чекиста, коим оказался я. Он кричал на всю деревню:

За Ленина!

За Маркса!

За матерь продразверстку!

Весь хлеб мы отдадим худому коммуненку!

А коммуненок-то огромный, жирный, в фуражке. На ней кокарда образца 1918 года с серпомолотом. А Виталий, раб-то божий, небольшого ростка, с глазами полубезумными, в одежке грязной, оборванной. Не хочет мириться с властью.

А врач-то Антошка х-и-и-и-трый стоит в стороне. На досточках, на подмосточках.

Отец пишет сыну из оккупированной Западной Украины и в письме рассказывает:

Есь хозяйство, хрюшка, яйко, сало – ем от пуза!

Есь гармошка, песка ложка.

Жись-житуха, во! Братуха!

Фюрер-батько, жинку – во, мне подарил.

(И опять продолжает продтему)

Есь хозяйство!

Чушка, яйко, сало – ем от пуза!

Сынка мий, давай,

Лично фюреру-отцу

Аж в Хермании служить

Во, братуха, жизнь кака!

***

Я пишу (или рисую) смайлик. Он выглядит так : - = И посылаю его Вичке. Вичка пишет, что это «усатый китайский плут с одной ногой».

Я думаю: «Почему с одной. Я вообще его без ног изобразил. И вообще – это не китайский плут». И я пишу ей, кто это такой, растолковываю: «Это ошизелый преданный фанатик. С его Величеством Усами». – Усы у нас дело святое.