Белоэмигранты между звездой и свастикой. Судьбы белогвардейцев - Гончаренко Олег Геннадьевич. Страница 4

И все же давящее порой отчаяние и непривычный образ жизни повлиял на решение многих чинов 1-го корпуса оставить службу и уехать из Турции. Некоторые из них отправлялись в Америку. Другие, поддавшись пропаганде большевиков, не без участия прилагавших все силы к распылению русской армии французов, вернулись в Россию.

«Приказ по корпусу не противился этому (возвращению в Советскую Россию — Авт.) и только дал определенный срок, после которого уходящие считались преступниками».¹⁹ Мотивы оставления людьми армии были разнообразны, как и люди, оставлявшие своих товарищей в неизвестности, вдали от родных берегов. С иными из отъезжавших искренне прощались, память о других среди однополчан быстро улетучивалась. Дороги бывших соратников неумолимо расходились. По статистике, приводимой очевидцами исхода, из прибывших в Галлиполи 26590 тысяч, армию покинула лишь одна седьмая ее личного состава — 4650 человек солдат и офицеров.

Среди таковых уже в 1923 году оказался двоюродный дед автора, донской казак станицы Новоекатерининской войсковой старшина Митрофан Яковлевич Свеколкин. Прошедший огненные дороги войны с Донским корпусом до его эвакуации и впоследствии еще три года живший и трудившийся на далеких турецких берегах. Подобно многим русским людям, Митрофан Яковлевич тяжело переживал разлуку с Отечеством и родной станицей. Следуя наставлению епископа Вениамина, прибывшего в лагерь 13 декабря 1920 года для служения Божественной литургии, он проявлял терпение, не роптал на Бога, не падал духом, приободрялся, сколько мог и оставался подтянутым и готовым к защите своей чести.

Кстати, незадолго до приезда епископа, при попытке французов выселить донцов из отведенной им для проживания Чаталджи, казаки оказали колониальным силам неожиданно сильное вооруженное сопротивление. Это заставило французскую администрацию оставить казаков в покое на некоторое время.

Конфликты русских военных эмигрантов с французами, начавшись исподволь, зачастую перетекали в короткие победоносные столкновения, в ходе которых почти всегда побеждали плохо вооруженные и обмундированные, но более сильные духом русские солдаты и офицеры.

7 декабря 1920 года начальник штаба Главнокомандующего барона Врангеля генерал-от-кавалерии Павел Николаевич Шатилов сообщал войскам, что «Главнокомандующий твердо решил добиваться сохранения армии как силы для борьбы с большевиками и как ядра будущей русской армии» и что «главная цель армии не изменилась, это борьба с большевиками».²⁰

Таким образом, впервые была официально декларирована основная цель пребывания армии в Галлиполи и указано направление развития дальнейших событий. Жизнь армии в лагерях объявлялась более не вынужденной эмиграцией, а стратегическим ходом командования, готовившего будущую опору освобожденной от большевизма Родины— современную русскую армию. Спустя одиннадцать дней барон Врангель выехал из Константинополя на встречу с войсками. На параде в лагере Главнокомандующий сообщил своим войскам, что получил известие о признании армии. Он с воодушевлением произнес: «Я приму все меры, чтобы наше положение было улучшено. Мы имеем право не просить, а требовать, потому что то дело, которое мы защищали, было общим делом и имело мировое значение… Мы выполнили наш долг до конца, и мы не виноваты в исходе этой борьбы. Виновен весь мир, который смотрел на нас и не помог нам».²¹

Это обращение Врангеля к частям русской армии было встречено ими торжествующими криками «ура!».

Приезды Врангеля в армию поначалу воспринимались всеми как проблески надежды на изменение общей ситуации к лучшему. Люди ждали, что вождь вот-вот позовет их в бой, обнадежит, поделится утешающими новостями. Однако с течением времени, сам факт приезда Главнокомандующего к войскам уже не вызывал всеобщую радость, которая была так часто описываема мемуаристами: «На поле стоят в каре войска. Врангель, Кутепов, четыре французских генерала и два английских офицера стоят перед войсками. На командующем черкеска. На голове кубанка. Узкая талия перетянута ремнем, окованном серебряными бляшками. Сбоку изогнутая шашка- кубанка, вдетая в ножны из серебра. Врангель высокого роста, статен, держится очень прямо и надменно…

— Здорово, орлы! — Вдруг кричит Врангель. — Что, еще не закисли в этой дыре, не разучились стрелять?

Он впился острым взглядом в лица людей, и начал быстро наступать на фронт… Неожиданно толпа расступилась, и кинематографический аппарат стал делать съемку. К нему быстро подбежали два офицера и замахали руками… Греки-кинооператоры, тотчас же подхватили свой треножник с ящиком и скрылись.

— Ишь, боится, сукин сын, чтобы его не пристрелили. Я обернулся. За мной стояла группа солдат… Там, на этом парадном поле, искусственно взвинчивались нервы, поднималось всякими артистическими приемами „надлежащее настроение,“ а тут… кипело подлинное настроение всей солдатской массы».²²

И все же для большинства солдат и офицеров, визиты Главнокомандующего были желанным и долгожданным событием. Эти короткие встречи главнокомандующего со своей армией продолжали поддерживать отчаявшихся людей, оделяя их каждый раз верой в непременную победу духа над тяготами галлиполийской жизни. Но время шло, а положение армии оставалось неизменным. Парады, принимаемые командованием, подтверждали готовность войск к дальнему походу, но большинству галлиполийских сидельцев была по-прежнему неизвестна дата и направление главного удара. Русские люди в этих гиблых для всякого живого существа местах производили впечатление монолитной и грозной силы. Прибывший для ознакомления с положением дел командир французского оккупационного корпуса генерал Шапри 1 марта 1921 года разочарованно признал, что вместо дезорганизованного табора беженцев в Галлиполи его встретила… армия. Это наблюдение генерала всерьез озаботило союзников. Сильная, прошедшая горнило испытаний армия невольно напоминала французам о необходимости поскорее разрушить ее прочный фундамент и по возможности распылить весь личный состав армии-союзницы по странам и континентам. В противном случае, вся эта очевидная русская военная мощь могла стать весьма опасной силой, способной не только постоять за себя, но и потенциально защитить русские геополитические интересы на Балканах и в проливах, случись к тому повод или необходимость. Конечно, французы были далеки от мысли, что советские вожди станут использовать русскую армию в Галлиполи в собственных интересах, ибо подобный альянс был невозможен. Однако ими учитывалось, что именно в то время советскую империю сотрясали тамбовское восстание и мятеж в Кронштадте. И что Дальний Восток еще не был подвластен коммунистической власти, а на Камчатке большевики терпели одно за другим поражение от антибольшевистских повстанческих отрядов, В самом большевистском капище, Москве и Петрограде, местная «чрезвычайка» то и дело сталкивалась с законспирированными ветвями подпольных организаций. Казни следовали одна за другой, и стороннему наблюдателю могло показаться, что озверевшая власть находится на последнем своем рубеже. Недаром, уже в 1960-е годы при разборе бумаг кремлевского кабинета Якова Свердлова, служащими музея были обнаружены несколько бланков заграничных паспортов, выписанных на разные имена с фотографиями большевистского вождя. Там же были найдены различные суммы в иностранной валюте и другие вещи, необходимые для быстрого и эффективного бегства за границу.

Случись так, что восставший народ изгонит узурпаторов власти в России, ее внешняя политика по отношению к некогда предавшим ее иностранным союзникам может измениться радикально. И закаленная в боях армия Врангеля лишь исполнит то, что прикажет ей избранное законное российское правительство.

Возможно, подобный ход развития российских и мировых событий не исключался аналитиками в союзных миссиях, отчего на всякий случай одной из их главных целей становилось обязательное разоружение всей русской армии.

Союзное командование придавало большое значение и пропаганде. Им последовательно проводилась политика убеждения отдельных чинов Русской армии относительно переезда в иные, желательно далекие страны с непривычным для большинства русских климатом. Следующим, по замыслу союзников, шагом стало бы окончательное вытеснение остатков армии и беженцев со стратегических галлиполийских территорий. С весны 1921 года французское правительство усилило свой нажим на Врангеля с целью повлиять на Главнокомандующего распустить армию. Сам Врангель находился почти что под домашним арестом на своей яхте «Лукулл»: союзническое командование, как могло, препятствовало его частым появлениям в лагерях, визитам к соотечественникам, находившимся в Константинополе на излечении, казакам и войскам. Под предлогом обеспечения личной безопасности Главнокомандующего для любого мало-мальски значимого визита французскими офицерами требовалась санкция высшего французского командования. На «Лукулле» Врангель принимал приехавших с визитом представителей эмиграции, там же им обсуждались вопросы издания русских газет и, в особенности, «Русской мысли», издание которой было принято возобновить именно за границей, отдав газету под редакторское попечение П.Б. Струве. На яхте бывали сам П.Б.Струве, В.В. Шульгин, Н.Н. Чебышев, курирующий бюро русской прессы в Константинополе. Гостем Главнокомандующего бывал иногда и майор Такахаси — представитель единственной страны, оставившей к 1921 году при штабе Врангеля своего представителя, — Японии. «У Врангеля было редкое соединение: он импонировал и в то же время привлекал к себе сердца. И в сношениях с людьми не упускал никогда русского интереса, во время беседы ли с американским адмиралом, или с маленьким беженцем, явившемуся к нему с просьбой. Под теплой оболочкой личного обаяния он хранил холодный расчет государственного человека, соотносящего свои поступки с будущим вверенных ему судьбой масс и далекой страны, к которой стремились его помыслы»,²³ — отмечали современники барона.