Дом без ключа - Азаров Алексей Сергеевич. Страница 49

— Господин Легран у себя?

— Он отдыхает в Фонтенбло.

— Жаль! Когда он будет?

— В среду.

— Это точно?

— Разумеется! В среду вечером у него ответственная встреча. Как доложить о вас, когда он вернется?

— Я позвоню в среду.

Французский язык говорящего неприятно правилен. В нем нет беглой небрежности, отличающей речь настоящего француза от школьных оборотов иностранца. Жаклин вспоминает о человеке, который должен вызвать сеньора Переза, и ждет продолжения, но в трубке уже звучат сигналы отбоя.

В полдень Жаклин идет обедать. На углу за ней увязывается шпик и тянется хвостом, пока она не входит в кафе. Жаклин нисколько не встревожена. Шпиков на парижских улицах столько, что скоро горожане растворятся среди них, как капли масла в супе. Политический и уголовный отделы полиции конкурируют с немецкими контрразведками, и частенько их сотрудники приклеиваются к людям просто так, на всякий случай. В каждом французе призывного возраста им чудится террорист, а в девушках — связные франтиреров. По ночам все чаще патрули находят офицеров и солдат с перерезанными глотками, а стены домов приходится перекрашивать, уничтожая лозунги, выписанные деголлевцами… Случается, что шпики, пристроившись к прохожим, удивительнейшим образом выходят на верный след; Жаклин так и не может понять, что именно здесь приходит им на помощь — интуиция или удача? Или решающим оказывается то обстоятельство, что большая часть молодежи действительно так или иначе связана с подпольем и выполняет задания маки или эмиссаров Лондона?.. Проводив Жаклин до кафе, шпик, не очень-то и скрываясь, ныряет в телефонную будку. Жаклин заказывает обед. Если бы полицейский заподозрил что-нибудь серьезное, он давным-давно остановил бы ее и проверил документы. Сейчас он скорее всего звонит в комиссариат и пытается навести справку по картотеке описаний. Ее портрета там нет. Точнее, там отсутствует словесная характеристика ее «нового лица», совсем не похожего на старое… Жаклин ест луковый суп и размышляет о тех юношах и девушках, которые именуют себя «солдатами Свободной Франции». Подростки, почти дети, они оказались втянутыми в войну и ведут ее наравне со взрослыми. «Бедные ребята, — думает Жаклин о них. — Дай бог вам не попасть в гестапо и уцелеть!» Об опасностях, угрожающих ей самой, Жаклин не вспоминает. Для нее риск — состояние привычное, с которым она сжилась и свыклась. Ничего особенного…

Жаклин, выходит на улицу и осматривается. Шпика нет и в помине. За кем он потопал сейчас? Дай ему бог сломать себе ногу!

Телефоны в конторе надрываются.

— Господин Легран будет в среду…

— Будет в среду…

— В среду…

И опять:

— Господин Легран отдыхает! Что прикажете передать?

Ровно в четыре приходит рассыльный из отеля «Пиккарди». Жаклин отдает ему два письма и открытку с марками, на которых изображен зеленый баобаб. Кому предназначены письма и как рассыльный доставит их по назначению, Жак-Анри не говорил. Не то, что он не доверяет Жаклин, но так уж заведено в «Эпок» — каждый делает свое. Вряд ли и мальчуган — вылитый Гаврош! — догадывается об осведомленности Жаклин. Наверное, считает ее размалеванной дурой, не посвященной в подлинное значение писем и открытки. Жаклин протягивает ему двадцать су и выпроваживает из конторы, отказав в просьбе ссудить сигареткой.

— Рано куришь, малыш!

— Подумаешь! — морщит нос «Гаврош». — Копишь деньги на чулки?

Жаклин шлепает его по заду, и парнишка вылетает в коридор. Рука у Жаклин тяжелая, недаром отец ее за долгую жизнь вспахал и засеял тысячи акров земли в Бретони. Земля была чужой, и Жаклин, помогая отцу, как и он, мечтала о собственном маленьком клочке.

Телефон звонит опять.

— Приемная господина Леграна?

— Да. Здесь — секретарь месье Леграна.

— Передайте ему, что в Дьемме холодно и сплошные осадки.

— Неужели? А у нас были сведения, что там тепло.

В трубке пауза. Потом мужской голос, торопясь, доканчивает:

— Интересующий Леграна вопрос удалось разрешить. Тот человек уехал на восток и живет теперь в Синельникове. Вы поняли меня? В Синельникове. Это на Украине.

— Да, — говорит Жаклин.

Она уже настолько в курсе дела, что может догадаться, что «тот человек», по всей видимости, какой-нибудь генерал вермахта, а штаб его дислоцируется в Синельникове.

— Я передам, — говорит она.

— Скажете, что звонил Шарль.

Такие вещи записывать нельзя. Жаклин повторяет про себя сообщение несколько раз, утрамбовывая его в памяти. Жак-Анри, вернувшись среду, будет доволен ею. Все идет хорошо, и она старается изо всех сил, чтобы дело, порученное ей, делалось как надо. Она готова совершить что угодно, чтобы фашистам скорее свернули шеи. И не только во Франции! Вся Европа живет мечтой об этом дне, и Жаклин, думая о нем, немножко — самую капельку! — позволяет себе погордиться тем, что принимает участие в самой справедливой из войн — войне за освобождение.

7. Март, 1943. Париж, Булонский лес

«Личный штаб» — это звучит громко, но не отражает сути дела. Личный штаб бригаденфюрера Рейнике составляют два десятка сотрудников в звании не выше штурмбаннфюрера, прикомандированных к нему из разных ведомств для особых поручений. Известная часть из них является членами гестапо и СД, среди остальных, наряду с разного рода специалистами из общих СС, — чины криминаль-полиции и полевой жандармерии. В Булонском лесу они занимают небольшой особняк, примыкающий к зданиям гестапо и служивший прежде для технических нужд. В штабе нет строгого разделения на отделы, каждый выполняет отдельные задания и подотчетен только бригаденфюреру. Это довольно удобно для Рейнике; по крайней мере, он может быть спокоен, что о его планах знают немногие и утечка сведений исключается.

До войны Булонский лес пользовался популярностью среди парижан, но с тех пор, как гестапо избрало его для своей резиденции, французы, не сговариваясь, стали избегать этого района. Элегантные ландо и шарабаны — дань аристократической моде — уступили место на дорожках «опелям» и «мерседесам», а праздные пары — усиленным патрулям в стальных шлемах. Солдаты СС останавливают каждого, кто приближается к гестапо, и проверяют документы: приказ обязывает их не верить никому и никого не узнавать в лицо.

И все-таки временами Рейнике кажется, что режим секретности недостаточно жесток. Своих людей он обязал деловые разговоры вести только в служебных помещениях штаба, а со вчерашнего дня запретил пользоваться городскими линиями телефона. Это распоряжение больно ударило по Мейснеру, привыкшему по нескольку раз на день болтать со своей толстушкой, проверяя, так ли уж она скучает без него в действительности, как утверждает, когда они остаются наедине. Увы, военная линия связи, обслуживаемая специалистами технического подразделения СС, недоступна для той, которая называет его «Пуппи».

В своем кабинете на втором этаже Мейснер ругательски ругает Рейнике. Мысленно, разумеется… Толстушка — это еще полбеды. Но вот Бергер, — если не позвонить ему, то дело кончится скандалом. Бергер, несмотря на тихий голос и вежливые манеры, наводит на офицеров абвера страх не меньший, чем Скорцени на эсэсовцев. Бергер не занимает официальной должности в абвере, числясь приписанным к секретариату адмирала Канариса, но ни Остер, ни Лахузен, ни Пиккенброк, не говоря уже о руководителях более низкого ранга, не удостаиваются так часто похвалы Канариса и доверительных бесед с ним при закрытых дверях. Поговаривают, что Бергер в «ночь длинных ножей» помог отправиться на тот свет начальнику штаба берлинских СА Карлу Эрнсту, [12] а в 1939-м приложил руку к организации инцидента в Глейвице, давшего Гитлеру формальный повод объявить войну Польше. Никто не знает наверняка, было это или не было, но вот то, что Бергер по заданию Канариса руководит «контрразведкой внутри контрразведки», не вызывает сомнений. Он беспрепятственно получает доступ к любым документам и оказывается в курсе служебных и личных тайн.