Разбитое сердце королевы Марго - Лесина Екатерина. Страница 36
Чай тетка насыпала пластмассовой ложечкой.
Как же ее звать?
Далматов не говорил. А самой спрашивать неудобно.
– И идут разводиться… если могут. А ведь бывает, что сразу и беременеет, чтоб, значит, семья как на картинке в журнальчике. На картинках правды нет.
И здесь Саломея согласилась.
– Ты-то своего давно знаешь?
– С детства.
– Это хорошо… любовь – она проходит… точней, не сама любовь, а страсть. Потому и становится важно с человеком ужиться. Чтоб ты его знал, а он тебя, тогда-то и будет в семье лад.
Эта семья – невзаправду, но… она ведь и сама думала, что если с кем и уживаться, то с Далматовым. Саломея действительно его знает. А он знает ее.
И хорошо это.
Нет нужды прятаться.
Нет смысла лгать.
– Кольца вот не купил, – по-своему расценила молчание тетка. – Ты не серчай на него, девочка. Спешил… я понимаю, что порой оно и выходит так… бывает, свадьба пышная, дорогая. На невесте платье из Франции выписанное аль еще откуда. На женихе костюмчик безумных денег стоит. Кольца с бриллиантами… а счастья-то нет.
– Вы про всех знаете?
– Про многих. – Она улыбнулась. – Городок-то у нас маленький. Тут-то особо не скроешься… вот и выходит, что слежу я за людьми. За тем, как живут… женятся, новые родятся. А потом и, не приведи боже, помирают.
Она перекрестилась и тут же, спохватившись, сказала:
– Мария Петровна я.
– Очень приятно. Саломея. Но вы знаете. Саломея Кейн…
– Далматова, – со смешком поправила тетка. – Ты ж замуж вышла.
– Точно.
Саломея Далматова. Странно звучит. И безумно немного. А кольцо мог бы и купить. С бриллиантами Саломее не нужно, но хотя бы простенькое самое. И цветок… все-таки свадьба у нее.
А Мария Петровна, ловко скользнув между столом и стенкой – щель была слишком узкой для дамы ее габаритов, – присела.
– Пей чаек. Хороший… ты мне вот одну невесту напомнила… такая ж рыжая. С веснушками. И с лица похожи…
– Варвара.
– Знаешь?
– Сестра моя. Двоюродная, – на всякий случай уточнила она. – А вы ее…
– Я тут всех регистрировала. А ее помню, как же… трижды невеста. Ох и бедовая девка! Ты, конечно, можешь обижаться на старуху, только я правду говорю. Привыкла так. Держись от своей сестрицы подальше. И мужика держи. Мужик – он существо слабое, чуть попустишь, и все, увели.
Саломея попыталась представить слабого Далматова и фыркнула.
– Не веришь? А зря… они вроде как и бьют себя в грудь, что, мол, сильный пол, в доме хозяева и все такое, да только на деле слабые супротив бабы, особенно ежели она стервозина какая. Глазом моргнуть не успеешь, как окрутит. И что останется?
– Что? – послушно поинтересовалась Саломея.
– А ничего! Будешь сидеть да слезы лить. Насмотрелась я на таких, как твоя сестрица. В глаза улыбаются, сладкие, что халва в шоколаде, а чуть сковырнешь – то и яд… я и дочке своей говорила, чтоб подружек отвадила. Не всех. Есть там у нее одна, Маринка, вроде с детства вместе, и прям водой не разлить. Но я-то вижу, что заявится эта Маринка под вечер, усядется на кухне, начнет на жизнь жаловаться, дескать, то у нее неладно, все не так и не этак. А сама в юбчонке коротенькой. Чулочки в сеточку. Кофточка такая, что все сиськи наружу. Алешка и пялится. Баба ж красивая. Моя-то после родов раздалась крепко. Он на нее глянет, на Маринку, а после и начинаются упреки, скандалы… тьфу… так что гони свою сестрицу, пока не поздно.
– Ей не везет в семейной жизни, – миролюбиво произнесла Саломея.
Чай с ромашкой был сладким.
– Тю, удивила… кому везет-то? Да нельзя на одно везение рассчитывать… что, к тебе заявилась?
Саломея кивнула.
– Рассказывать стала, как ее муженьки один за другим… – Мария Петровна вновь перекрестилась.
– Да.
– Небось историю слезливую сочинила, а ты и развесила уши, жалеешь сестричку бедненькую. Да только она тебя не пожалеет, вот поглядишь. Ни тебя, ни муженька твоего, ни дитенка. Я скажу, как оно было-то. Еще до первой свадьбы ее женишок-то другое заявление подавал. И невестушка, вот как ты, в положении была. Справку принесли… потому и удивилась я, когда не пришли на роспись. А через пару месяцочков он заявился с другою уже, с рыжею… и вот не любили они друг друга.
– Как не любили?
– А вот так! – От избытка эмоций Мария Петровна хлопнула кружкой по столу. – Хоть ты меня режь, а не любили! Страсть была, такая, которая мозги туманит. А любви, любви вот не было… она и вовсе на него глядела… вот у меня свекр аккурат так глядел на куру, которой собирался шею свернуть. И сказать бы этому женишку, чтоб одумался, поглядел, чего творит. Да бесполезно. Мужики, они когда перестают головой думать, то и говорить бесполезно… а потом уж его и похоронили. Повесился, бедолажный… а эта вновь заявилась.
От рассказа Мария Петровна раскраснелась.
– И главное, опять, мужик на нее глядит, прямо слюни пускает… оно и правда, девка-то молодая, в самом соку, а этот в возрасте… тоже помер. Говорили, застрелился?
– Да. Пил много.
– Ну… бывает, – вполне миролюбиво заявила Мария Петровна. – Мой вот тоже, помнится, чарочкой не брезговал. Но слава богу, помер сам… инфаркт.
– У третьего ее…
– Она их и довела…
– Но ведь…
– Она, – с убежденностью повторила Мария Петровна. – Иные бабы, что упырицы, из мужиков душу тянут. Присосутся и мотают ее, мотают… пока вовсе не вытянут. А невесту того первого жалко…
– Вы ее видели?
– А то. Приходила она, не одна, с матушкой его. Свидетельство оформляли.
– Какое?
– О смерти, – тихо произнесла Мария Петровна. – Видно было, что искренне горюют. На девке вовсе лица не было, а мать его держалась. Стальная женщина. Потемнела прям вся, будто выгорела… бумагу когда взяла… не сразу взяла, не решаются люди. Оно-то как, вроде свидетельство это – бумажка обыкновенная, ан нет, пока не на руках, то и человек вроде и не совсем мертвый… вот… взять-то долго не могла. А девка себя пересилила. Взяла. Сказала только…
– Что сказала?
Мария Петровна рукой махнула:
– Не стоит. Горе людей озлобляет. Вот и говорят, не думая…
– И все-таки.
– Сказала, что не видать ей счастья… ну, то есть не ей самой, а сестрице твоей. Я-то многого за свой век наслушалась. Иные рыдают, будто я виноватая, что человек помер. Другие проклинают кого… третьи местью грозятся, но это горе выходит. Хуже, когда человек молчит. Не плачет, не кричит. Горе тогда, внутри запертое, выхода не имеет… и уже самого с ума сводит.
Быть может, и так, но… все равно интересно.
Варваре не выгодно было убивать.
Далматов сам сказал, что не выгодно.
А вот тем, кто решил отомстить… но почему тогда не саму Варвару?
День, когда Маргарита Валуа сочеталась законным браком с королем Генрихом Наваррским, который после смерти неугомонной матушки своей получил корону, выдался солнечным, ясным.
«Наша свадьба, – напишет Маргарита в мемуарах, – совершалась с таким триумфом и великолепием, как никакая другая, король Наварры и его свита были в богатых и красивых одеяниях, а я – по-королевски в бриллиантовой короне и горностаевой пелерине, трен моего голубого платья несли три принцессы. Свадьба совершалась по обычаю, предусмотренному для дочерей Франции. Но судьба никогда не позволяет людям полностью испытать счастье; ей было угодно испортить мою свадьбу».
В тот день она радовалась.
Она вновь была любима, как тогда, когда впервые въехала в Париж… и вновь была толпа, собравшаяся, чтобы поглазеть на королевскую свадьбу. И люди кричали приветствия, бросали цветы…
И даже будущий супруг, верно, захваченный чужими эмоциями, взглянул на Маргариту благосклонно. Он, как и было договорено, проводил ее к храму, где Маргарите надлежало отстоять мессу и получить благословение на этот, без сомнения, выгодный, однако противный истинной вере брак.
Небеса воспротивились.