Разбитое сердце королевы Марго - Лесина Екатерина. Страница 39
Он, сперва отшатнувшийся от двери, решив, что пришли верные королю люди, дабы забрать его жизнь, увидев Маргариту, скривился:
– Что вы здесь делаете?
Теперь она, в измятом платье, растрепанная, была ему особенно неприятна. Глядя на нее, Генрих видел не женщину, но нечто в высшей степени отвратительное, дочь дьяволицы.
Отродье тьмы.
– Пытаюсь спасти вас. – Маргарита встала на колени. – Я беседовала с матушкой, и она обещала, что вам оставят жизнь, если вы проявите благоразумие… если вы отречетесь от своих заблуждений…
– Своей веры…
– Заблуждений, – упрямо повторила Маргарита. – И вернетесь в лоно католической церкви. Тогда и вера, и Господь, и я сама стану вам защитой…
– Я согласен.
Он, проведший взаперти без малого час – и час этот показался ему вечностью, – успел представить тысячу смертей, одна ужасней другой. И проклял тот час, когда ведомый жадностью, поддался на матушкины уговоры.
Будь она жива…
Маргарита растерялась. Она готовилась к тому, что уговаривать супруга придется долго, и искала новые и новые аргументы, он же… он и не пытался возражать. И сейчас, растерянный и слабый, был ей неприятен.
– Идите. – Генрих вспомнил, что он король, пусть и королевство его было далеко, а верных подданных и вовсе, быть может, не осталось. Разве что нелепая его супруга. – Ну же, вставайте… идите… скажите ей, что я принимаю ее условия…
Вялый взмах руки, слабое подобие повелевающего жеста…
– Идите… скорей… я устал ждать.
Он повернулся к Маргарите спиной.
Далматов не чувствовал себя женатым.
Безумное решение, но почему-то не вызывало желания немедленно его отменить. В принципе отменить. И призрак Варвары поблек.
Интересное дело. Штамп в паспорте как метод избавиться от приворота.
Он хихикнул, а потом не выдержал, рассмеялся во весь голос. Люди смотрели на него с недоумением, должно быть, завидовали, что он может позволить себе этот смех, без видимой причины.
Весело.
Ведь не собирался, а тут… с другой стороны, разводы еще никто не отменял, хотя самому Далматову мысль о разводе была неприятна.
Он дошел до магазинчика, небольшого, но на диво уютного. За стеклом витрины выстроился десяток разномастных тортов и тортиков, и Далматов почти всерьез озаботился проблемой выбора, хотя и подозревал, что ничего из представленного ассортимента съесть не сможет.
Но тут зазвонил телефон.
– Привет, – в трубке раздался тоненький Варварин голосок.
– И тебе привет. – Далматов указал на крайний торт, огромный, темный и украшенный розами из белого шоколада. Торт был достаточно внушительным, чтобы понравиться тетке из загса.
– А вы куда пропали? Тебя нет…
…и девочку это опечалило.
– И так грустно стало, – сказала Варвара, оправдывая догадку. – Уехали…
– Да.
Торт продавщица доставала медленно, и выражение лица у нее при том было весьма торжественным, точно она догадывалась, по какому именно поводу торт понадобился.
– А меня не взяли. – Капризные нотки и наверняка надутые губки, и прядочку на пальчик наматывает. Девочка-куколка…
– Не взяли, – весело согласился Далматов.
– Почему?
– А зачем ты нам здесь?
– «Здесь» – это где?
– На твоей исторической родине. – Далматов смотрел, как торт накрывают прозрачной крышкой, а затем ловко перевязывают бечевкой.
Рассчитался карточкой.
И не удержавшись, добавил шоколадку, которую после отдал продавщице:
– Вам.
– За что? – удивилась она.
– А просто так.
Сегодня у него хорошее настроение, а это – достаточно веский повод, чтобы угостить незнакомого человека шоколадкой.
– Ты… вы… – А Варвара разозлилась. Надо бы сказать ей, что от злости появляются морщины, но Далматов промолчит. На Варварины морщины ему плевать, впрочем, как и на саму Варвару.
Чудотворная это вещь, штамп в паспорте.
– Вы полезли в мою жизнь! – Наконец она справилась с возмущением.
– Не совсем верно, девочка. Сначала ты полезла в нашу. Поэтому не строй из себя обиженную.
– Ты… у меня слов нет!
– И замечательно. Кстати, где ты взяла мой номер?
– Саломея дала.
Ложь. И ведь глупая, та, которую проверить легко.
– А если у нее спрошу?
Варвара фыркнула. Кажется, на беседу в подобном тоне она не рассчитывала. А на что рассчитывала? На мирное чириканье в духе неразлучников? На тоску, которая охватила бы Далматова после этого звонка, заставив искать встречи.
– Ладно. Я взяла ее телефон.
– Без спроса.
– Будто бы она разрешила! – И такое искреннее возмущение. Нет, девочку определенно мало пороли в детстве.
– Именно. Не разрешила бы. А брать чужие вещи без разрешения – нехорошо. Тебя этому не учили?
Он стоял на перекрестке, глядя на то, как проносятся мимо машины. Опять же, спешат. А день клонится к закату. Зимой дни короткие, а закаты, напротив, длинные, муторные. В городах – сизо-лиловые, что голубиная грудка, наполненные дымами и светом фар.
– Илюша… ты меня совсем не любишь. – Варвара решила вернуться к первоначальной цели своего звонка.
– Не люблю, – согласился Далматов с величайшей охотой. – И полюбить не собираюсь.
– Посмотрим!
Она была зла. Настолько зла, что еще немного, и сорвется. Интересно, что тогда скажет?
– Не надо смотреть. – Далматов говорил медленно, надеясь, что тон его достаточно красноречив. – К слову, можешь нас поздравить…
– С чем?
– Со свадьбой.
– Свадьбой?! – сколько ярости.
И разочарования.
И кажется, она и вправду считает себя несправедливо обиженной.
– Мы с твоей сестрицей решили, что помолвка наша несколько затянулась. А тут у вас загс симпатичный. Вот и расписались…
– В загсе…
– Ну не на заборе же. В загсе, естественно. Так что…
– Это ничего не значит! – Она все-таки сорвалась. И Далматову слышно и тяжелое дыхание Варвары, словно она бежала, быстро, долго. И стук ее каблучков, он лишь надеялся, что стучали они не по дубовому паркету, к этаким вольностям непривычному. И мерное щелканье, точно в руке у нее был метроном.
– Почему ничего? Это значит, что она – моя законная супруга.
А хорошо звучит.
Законная.
Супруга.
– Ничего… ты будешь моим. Я так решила. И она… она не помешает. Еще немного, и ты поймешь!
– Что пойму?
– Что любишь меня, и только меня! Ты сам будешь умолять выйти за тебя замуж…
– А жену нынешнюю куда?
– Разведешься… нет, ты избавишься от нее! Сделаешь так, чтобы я больше никогда о ней не услышала… чтобы… – Она задохнулась, закашлялась.
– Деточка. – Далматов старался говорить спокойно, хотя эта ее эскапада самым неожиданным образом привела его в ярость.
И отнюдь не планами глупышки.
О планах он знал, но это ее…
– Осторожней, деточка. Я ведь могу избавиться и от тебя. И поверь, совесть меня мучить не будет.
– Ты не посмеешь!
– А что меня остановит? Неземная любовь? Ее нет. Быть может, и появится. Хотя если я вдруг почувствую в себе настоятельную надобность положить свое пылающее сердце к твоим стопам, я скорее всего сверну тебе шею.
Тишина.
Думает? Пытается понять, сколько в этом правды?
Далматов надеялся, что был убедителен. Все-таки убивать он не любил.
– Ты… не посмеешь.
– Придумай что-нибудь новое.
– Я расскажу Саломее, что ты мне угрожал.
– Не думаю, что это ее удивит.
Злится. И злость тяжелая. Вязкая. Ощутимая на расстоянии. Она – почти безумие. Девочка привыкла получать те игрушки, которые желает. Только Далматов игрушкой быть не собирается, а собирается жить в свое удовольствие долго, местами, если повезет, и счастливо.
– Послушай. – Он заговорил мягче. – Найди себе другую жертву, а? На мне ведь свет клином не сошелся. Хватает состоятельных дураков…
– А ты умный, значит?