Роковой оберег Марины Цветаевой - Спасская Мария. Страница 24

Распрощавшись с Тимофеем Ильичом, я вышла на улицу и, медленно бредя в сторону дома, принялась звонить в редакцию.

– Людмила Викторовна, это Женя Колесникова. Я только что от ветерана, – отрапортовала я.

– Ну что ты, Женечка, зачем? Это не к спеху, – ласково откликнулась начальница. – Мы понимаем, какое у тебя горе! Не стоило так напрягаться!

– Наоборот, работа мне в радость. Отвлекает от тяжких дум. Егоров рассказал много интересного, но вещи все больше удивительные и не совсем в формате ветеранских воспоминаний. Тимофей Ильич говорит, что всю войну прослужил в спецшколе по подготовке разведчиц, в так называемом «Ласточкином гнезде». Он обучал курсанток стрелять.

– Постой ка, – насторожилась главный редактор, – а про Михаила Мамаева он не упоминал?

– Ну как же, это его сын. Несколько лет назад освободился из заключения. И наш Егоров на сына жаловался, говорил, что тот не дает ему спокойно жить, приводит в дом дружков уголовников.

– Тогда понятно, – хмыкнула моя собеседница. – Так значит, это мы от ветерана Егорова мешками анонимки получаем! Подписывается наш ветеран «заслуженный преподаватель стрельбы в разведшколе «Ласточкино гнездо» и требует, чтобы редакция призвала к порядку тунеядца Мамаева. А этому Мамаеву, поди, лет шестьдесят?

– Около того, – согласилась я.

– Хорош тунеядец! Уже вполне себе пенсионер. Ладно, Женя, тогда отбой, – вздохнула Людмила Викторовна. – Не будем мы с ним связываться. Интервью с Егоровым может выйти редакции боком, по моему, у него не все в порядке с головой.

– Значит, у меня остается одна статья про поножовщину, – обобщила я.

– Жень, не нужно никакой статьи, не морочь себе голову! – великодушно разрешила редактор.

Ну, нет так нет. Мне же спокойнее. Значит, можно возвращаться домой и с чистой совестью пытаться сосредоточиться на курсовой. Само собой, мне это вряд ли удастся, но попытка не пытка. Зимой темнеет рано, и в пять часов вечера в Лесном городке уже вовсю горят фонари. В свете фонарей я шла, сокращая дорогу, через лесок к дому бабушки и размышляла над рассказом ветерана, когда заметила длинную черную тень, мелькнувшую за сосной. Протоптанная среди деревьев дорога была пуста, и на меня снова нахлынул панический ужас, но я поборола его, вспомнив про Юрика, и, остановившись, громко произнесла:

– Марьяна!

Я не отводила глаз от сосны, за которой скрылась черная тень, но разглядеть что либо в синих сумерках было проблематично.

– Где Юрик? – продолжала я беседовать с призраком матери. – Он умер?

Со всех сторон меня обступали сосны и ели, белея в полумраке припорошенными снегом лапами.

– Жив? – выкрикнула я, всматриваясь в толстый ствол дерева и стараясь за ним что нибудь разглядеть. – Не молчи, слышишь? Подай знак!

За сосной что то хрустнуло, и тень метнулась в лес.

Не выдержав напряжения, я рванула в противоположную сторону, торопясь убежать от призрака Марьяны. Расшатанные последними событиями нервы сделали свое дело, и я, еще вчера убежденная материалистка, могла бы поклясться в том, что меня преследует призрак матери, горящий желанием покарать нерадивую дочь за ослушание.

Я ворвалась в квартиру бабушки и торопливо захлопнула за собой дверь, точно за мной гнались черти. И, пока снимала пальто и расстегивала сапоги, раздался звонок смартфона.

– Евгения Максимовна? – прозвучал в трубке высокий мужской голос. – Вас беспокоит старший следователь Чавчавадзе. Не могу дозвониться до Андрея Сергеевича, аппарат не отвечает. Не могли бы вы подъехать в управление?

– Что случилось? – похолодела я, замирая с только что снятым сапогом в руке, так и не успев его поставить на пол.

– Не хочу вас обнадеживать, но, похоже, мы нашли вашего брата, Юрия Шаховского.

– Юрик жив? – только и смогла выдохнуть я, не веря своим ушам. Должно быть, именно это и хотела сказать мне Марьяна! А я, глупая, придумала себе невесть что!

– Жив, правда, не знаю, насколько здоров, – с сомнением в голосе отозвался сотрудник следственных органов. – Приезжайте, будем разбираться.

Не попадая от возбуждения в клавиши дисплея, я отбила эсэмэску Андрею, и отчим сразу же мне перезвонил.

– Нашли? – обрадовался он, услышав новость. – Сейчас приеду. Только вещи Юрика соберу!

– В управлении встретимся, – прокричала я, давая отбой.

С приездом столичного следователя в управлении произошли некоторые перемены. Старший следователь Чавчавадзе занял кабинет следователя Лизяева, попросив провинциального коллегу пересесть в комнату оперативников. Валерий Львович с неохотой исполнил распоряжение старшего следователя, в котором его, похоже, все выводило из себя. Было заметно, что Лизяеву не нравится не только имя следователя из Москвы – Гия Соломонович, но и его черные, навыкате, глаза, сонно глядящие на окружающих из под припухших век, острый крупный нос, утопленный в сизых от пробивающейся щетины щеках, и высокий, пронзительный голос. Когда Чавчавадзе, удивительно похожий на сумоиста, шел по коридору управления, его живот колыхался и перекатывался, как бурдюк с вином, и переваливающаяся походка присланного москвича сухопарому Лизяеву с его военной выправкой тоже не нравилась.

Валерий Львович встретил меня в коридоре первого этажа и, отозвав в сторонку, раздраженно заговорил:

– Женя, плохо дело. Пришли экспертные заключения. Стреляли из пистолета «макарова». Точно такого, который пропал у полковника. Андрею Сергеевичу придется тяжело, Чавчавадзе его на Казбек загонит. Не верит он Шаховскому.

– Гия Соломонович сам об этом сказал? – резко оборвала я откровения явно симпатизировавшего мне следователя.

Лизяев кинул на меня страдальческий взгляд и обиженно произнес:

– А как полковнику верить, если сначала Андрей Сергеевич говорил, что его вызвали по телефону, теперь – что никто не звонил и он сам вернулся в кабинет и практически полночи искал пистолет? Дежурный подтверждает слова полковника, но Чавчавадзе и дежурному не верит, думает, тот начальство выгораживает. Но мы то с вами знаем, что Андрей Сергеевич не мог застрелить Марьяну, весь город уверен, что вашу матушку убил Василий и отец его покрывает. Прошу вас, Женя, держитесь от Василия подальше! Это страшный человек! Пистолет полковника так и не нашелся. Может, он до сих пор у него!

– Пистолет не нашелся, зато Юрик нашелся! – вне себя от радости выпалила я, нетерпеливо срываясь с места, чтобы бежать дальше по коридору.

– И в самом деле, – подтвердил Лизяев, глядя мне вслед. И с опозданием добавил: – Идите, Женя, вас ждут.

Я со всех ног припустила к кабинету следователя и уже через минуту была внутри, вглядываясь в такое родное личико брата. Юрик сидел на стуле и вяло болтал ножками, обутыми в не знакомые мне красные лаковые ботинки на меху. Помимо роскошной обуви на малыше были яркий комбинезончик и съехавшая набок пушистая шапка. Все вещи были элитной марки «Беби Диор» и, по моим догадкам, стоили целое состояние. Несмотря на нарядный вид, мальчик кривил губы, готовясь заплакать. Увидев меня, братик сполз со стула и заковылял ко мне, вытянув ручки и хватая пальцами воздух. Плакать он передумал, но все еще тоненько всхлипывал. Упав на колени, я обняла Юрика и стала целовать малыша в мокрые глаза, кривящийся рот, пуговку нос, горячиещечки.

– Осторожнее давите на Юри, он недавно обедал, – донесся до меня грудной женский голос, сделавший замечание по французски.

Только теперь я увидела длинноволосую брюнетку средних лет, сидевшую, закинув ногу на ногу, в углу кабинета.

Старший следователь Чавчавадзе, качнув необъятными телесами, покосился в ее сторону и, замявшись, спросил:

– Евгения Максимовна, понимаете, что она говорит?

– Юрик недавно поел, – перевела я.

– Вам знакома эта женщина?

– В первый раз вижу, хотя могу предположить, что это мадам Лурье.

– Откуда такая уверенность? Вы встречались с ней раньше?

– Вовсе нет. И я совсем не уверена, что это она, просто предполагаю, – пожала я плечами.