Лихая гастроль - Сухов Евгений Евгеньевич. Страница 38

– Ах, как вкусно!

Княжна Глинская лишь капризно поморщила носик:

– А форель вы принесли?

– А то как же! – почти обиделся Евдоким Филиппович, выуживая из глубины корзины рыбу. – Вот она, красавица!

– Вы даже не представляете, как я ее обожаю! Особенно если положить тонко нарезанные кусочки на булку с маслом.

«Ишь ты, – весело подумал Ануфриев, – княжна, а вкус, как у какой-нибудь купчихи с посадов».

– Марфа! – позвала княжна горничную. И, когда девушка появилась в дверях, распорядилась: – Положи угощения нашим гостям, да нарежь аккуратно, а то я знаю тебя!

Еще через несколько минут провизия была разложена на большие тарелки и рассервирована с большим вкусом. Чувствовалось, что горничная понимает в этом толк.

Бутылки с вином установили в центр стола, создав видимость непробиваемой батареи. Граф Демидов, подхватив бутылку с высоким горлышком (верно оценив самую дорогую из них), выдернул пробку, не уступая в ловкости разносчику из какого-нибудь кабака.

– Давайте выпьем за нашего дорогого гостя Евдокима Филипповича, – произнесла княжна, когда вино было разлито по фужерам.

– Право и не знаю, что сказать, – явно смутившись, проговорил Ануфриев.

– А вы ничего и не говорите, – продолжала Марианна. – Мы пьем за вас, что вы такой замечательный и понимающий человек.

– Ежели так, то тогда, конечно…

Выпили, закусили балычком, покрякали в удовольствие, как полагается, а там уже и следующий тост назрел.

– Вы посмотрите на этих молодых людей, – показал граф Демидов на княжну и Евдокима, сидящих рядом. – Какие они молодые, какие красивые! Они просто созданы друг для друга. Мое мнение такое, что само провидение свело их вместе, а я же в его руках всего лишь слепым орудием. Уверяю вас, господа, что совсем скоро мы будем гулять на их свадьбе. Так что я предлагаю вам дружно поднять бокалы и выпить за их счастье!

– Это вы правы, граф! – сказал князь Куракин, подхватив вилкой значительный кусок колбасы. – Они – две половинки одного яблока. – И залихватски, как какой-нибудь половой, выплеснул вино в широко открытый рот. В какой-то момент Ануфриеву показалось, что стеклянный фужер он проглотит вместе с красным вином. Однако обошлось без членовредительства. Вытряхнув в горло последнюю каплю, он аккуратно поставил фужер на стол.

– Вы торопитесь, господа, мы с Евдокимом просто друзья, – нерешительно высказалась Марианна, однако при этом многообещающе посмотрела на Евдокима Ануфриева, после чего коснулась ладошкой его локтя, от чего по телу купца пробежала горячая волна, и, придав голосу нежности, попросила: – А не могли бы вы, уважаемый Евдоким Филиппович, передать мне вот тот кусочек семги? По виду чувствую, что он вкуса необыкновенного.

– Да какой там кусочек! – ответил Евдоким Филиппович, воодушевившись столь теплым приемом. Приподнявшись, он взял тарелку, едва ли не макая рукава в соус, и поставил ее перед княгиней. – Ешьте, сколько ваша душа пожелает.

– Мне это многовато, – улыбнулась княгиня Глинская.

– Да ежели вы желаете, так я еще и тарелку с шейкой для вас поставлю, – потянулся Ануфриев к противоположному концу стола, утопив рукава в горчице.

– Как вы милы, – остановила княжна Евдокима легким прикосновением, – пусть же наши гости тоже попробуют, не все же мне одной.

Когда светлейший князь закатил под стол девятую пустую бутылку из-под французского вина, гости заметно осоловели. Даже князь Куракин, имевший поначалу бодрость духа, как-то заметно сник и всерьез занялся прожевыванием мясной нарезки, стоявшей от него по правую сторону. Светлейший князь Петр Салтыков, просидевший весь вечер едва ли не безмолвно, вдруг приобрел красноречие и принялся кричать, оглашая комнату трубным ором, что его предки всегда верой и правдой служили российским государям, а сам он, уж если не сегодня, так завтра будет заседать в Сенате. А престарелый князь Никита Куракин, воспылав к Марианне отцовскими чувствами, взяв ее ладонь в руки, что-то принялся нашептывать ей в ушко, мило при этом улыбаясь, чем вызывал у Ануфриева нешуточные приступы ревности.

А дальше и вовсе разразился скандал.

Светлейший князь Салтыков, изрядно подвыпивший, вдруг произнес:

– Вот вы, молодой человек, скоро станете князем, – многозначительно посмотрел он на Ануфриева, – а только я хочу вам сказать, что князь князю – рознь! Вот сколько сейчас грузинских князей? Куда ни плюнь, обязательно попадешь в князя. Это что же тогда получается, что они с нами, Рюриковичами, смеют тягаться? И в одном ряду должны сидеть? Не бывать этому! У таких князей, кроме горного аула, за душой ничего и не имеется. Вот поэтому государи и ввели титул светлейших, чтобы от прочих князей отличаться. Я ведь веду свой род от Михаила Прушаника, прибывшего со своей многочисленной свитой к Александру Невскому, чтобы служить ему верой и правдой против шведов и лифляндцев. Кто еще может похвастаться такой родословной? – стукнул он ладонью по столу, да так, что на пол опрокинулся один из хрустальных бокалов, разбившись вдребезги.

– А только вы бы, светлейший князь, не кипятились, – серьезно заметил ему принц Гессен-Гомбургский. – Мои прадеды уже тогда были графами, когда ваш Рюрикович еще и не народился.

– А кто вы такой, принц? Обыкновенный немец из Курляндии. У нас таких принцев, как вы, в прихожей держали. А вот моя прародительница Салтыкова Прасковья Федоровна была женой русского самодержца Иоанна Алексеевича.

За столом установилась напряженная тишина. Взгляды всех присутствующих обратились к спорящим. Князь Куракин так и не донес до рта вилку с балыком. Барон Розенберг, позабыв утереть салфеткой испачканные губы, взирал на принца со смесью восторга и ужаса.

– Что же сейчас будет!

Принц убрал с колен салфетку и четко, разделяя каждое слово, произнес:

– Светлейший князь, я требую от вас извинений.

– И не подумаю, – хмыкнул Салтыков, – буду я извиняться перед каким-то там немцем-самозванцем.

– Мои предки почти двести лет уже служат России; среди них были как генерал-фельдмаршалы, так и генерал-фельдцехмейстеры! Мои предки верно служили русским государям, за что те не однажды награждали их высшими орденами, жаловали должностями и имениями.

– Да ваши предки, принц, больше занимались интригами и доносами, чем настоящим делом, а один ваш предок, Людвиг Вильгельм Гессен-Гомбургский, и вовсе был доносчиком. По его навету генерал-фельдмаршала Василия Долгорукова заключили в Соловецкий монастырь. А таких доносчиков, как вы, принц, я презираю! Вот вам мое русское слово!

– Господа, господа, – примирительно произнес граф Демидов, – вы слишком разволновались. Может, нам не следует раздувать столько страстей, а лучше выпить по бокалу сладкого вина за здоровье нашей гостеприимной хозяйки?

– Граф, я не могу оставить сказанное без внимания! Мне публично нанесено оскорбление, и светлейший князь должен ответить за это.

– Полноте вам, – вмешалась княжна, – ну помиритесь же вы, наконец, сделайте это ради меня.

– Сударыня, ради вас я готов сделать очень многое, даже невозможное. Можете считать меня своим рабом до конца жизни, но прощать оскорбление от… невоспитанного человека потомку тевтонских рыцарей не подобает, увольте! Князь Салтыков, я вызываю вас на дуэль!

– Дуэль! – выдохнул граф Демидов.

Сдерживая крик ужаса, княжна ладошкой прикрыла свой крохотный ротик.

– Вы хотите удовлетворения, принц, – проговорил громко светлейший князь Петр Салтыков. – Так вы его получите, причем в полной мере. Завтра же я пришлю вам своих секундантов. Пусть они обговорят условия нашего поединка.

– Я настаиваю на том, чтобы наша дуэль была на расстоянии десяти шагов!

– Господа, что вы делаете, это же убийство! – воскликнул барон Розенберг.

– Мы будем стреляться до тех пор, пока кто-нибудь из нас не будет убит.

– Меня это совершенно не беспокоит.

– А меня и подавно. Малое расстояние решит наш спор по справедливости.

– Потомку рыцарей негоже отказываться от дуэли. – Поднявшись, принц Гессен-Гомбургский произнес: – Извините, княжна, но я вынужден откланяться.