Белый камень - Николе Жиль. Страница 54

Брат Бенедикт продолжал приводить в порядок свою одежду, делая вид, что не расслышал. Но Бенжамен настаивал:

— Так что же, брат мой? Что могло двигать мною?

— Пошли! Пора спускаться, — только и сказал монах. — Отверстие заделаю завтра утром. За это время никто не рискнет подняться сюда.

И двинулся вниз по узкой лестнице, нависающей над пустотой, а Бенжамен ступал за ним след в след.

Послышался раскат грома, колокольня вздрогнула.

Добравшись до подножия смертельной лестницы, брат Бенедикт обернулся и прошептал:

— Вот, мальчик мой, вы и доказали мне свою честность.

— Но я ничего не сказал! — удивился послушник.

— Самое главное — вы ничего не сделали. Если бы вы были тем, кем я вас считал, я бы живым сюда не добрался.

Бенжамен побелел, как смерть.

— Вы хотите сказать, что… я мог бы вас…

— …толкнуть! — прервал его монах. — Если бы вами владел этот демон, искушение было бы слишком велико…

— Но зачем, зачем мне это делать, о Господи?

— Вы и в самом деле не понимаете, в чем я вас подозревал. Одно дело, что вы хотели помешать мне достичь моей цели, другое — предполагаемые причины…

— И что это, по-вашему, за причины?

— Их могло быть две. Во-первых, стать единственным обладателем истины, чтобы лучше ее скрыть… или использовать… и вдобавок к этому завладеть сказочным сокровищем. Я, естественно, имею в виду эту золотую статую Богоматери. Уверен, многие готовы были бы душу продать, только бы завладеть ею. Так, может быть, вы и в самом деле посчитали, что они обе должны принадлежать вам одному. И пришли сюда только ради них — разыскать и забрать. Ведь я давно и твердо знаю, что вы покинете монастырь, мой мальчик.

Бенжамен отвел глаза и молча направился прочь.

— Спокойной ночи, мой милый, — прошептал брат Бенедикт, когда молодой человек был уже так далеко, что не мог его слышать. — До завтра… может быть.

57

И наступило завтра. Оно наступало трижды.

На заре четвертого дня брата Бенедикта разбудил тихий скрип двери, который ни с чем невозможно было спутать. В слабом сером свете раннего утра он узнал фигуру, появившуюся в его келье. Монах не шевельнулся. Полуприкрыв глаза, в темноте, которая все еще царила в углу, где стояла кровать, он наблюдал за посетителем. Последний, привыкая к полумраку, медленно приблизился и стал у изголовья его кровати, прямой и суровый, похожий на священника у постели умирающего.

Он долго молился, словно готовился сделать трудный выбор.

Наконец Бенжамен шевельнулся. Рука поднялась и скользнула в складки длинного пальто, в которое он теперь был одет. Брат Бенедикт увидел, как блеснул золотой перстень с потертой печаткой. Он снова его надел. Он вспомнил о нем. Не зная правил, послушник носил его несколько дней после поступления в монастырь. Какая-то добрая душа попросила его снять перстень, напомнив, что, входя сюда, следовало оставить за порогом все, что осталось от жизни в миру; что принять обеты — значило порвать с прошлым, оставить свой класс, семью, фамильные реликвии.

В доме Господа должен пребывать простой брат, такой же, как все, и единственным его оружием должен быть крест.

Рука задержалась в складках пальто, затем медленно появилась, словно освободившись от чего-то.

Бенжамен подошел еще ближе, наклонился над кроватью, по-прежнему не подозревая, что за ним неотступно следят.

— Прощайте, брат мой, — прошептал он взволнованно и положил на стол маленький белый шарик.

Потом тихо, словно тень, выпрямился и отступил к двери. Выйдя в коридор, спустился по лестнице северного крыла и пересек внутренний дворик, не встретив по пути ни одной живой души. Выйдя на большой двор через главные ворота, он направился к застекленной двери кухни, чтобы добраться до единственного открытого в этот час выхода из обители. К счастью, повар, брат Арно, еще не стоял у плиты. Бенжамену не хотелось встречаться с ним взглядом или отвечать на бессмысленный вопрос. Он уходил, и ему казалось более достойным сделать это так, как предписывали правила: в молчании. Он оставил письмо для отца Антония. Этого было достаточно, более чем достаточно.

В конце концов, объяснить его уход можно было одной фразой. Он обрел свое истинное призвание, то, которое позволит ему жить в миру. Никто не совершил ошибки, его уход не стал поражением, напротив. Ошибкой всей его жизни было бы отказаться от опыта, который он получил в монастырских стенах. Без него он никогда не нашел бы смысл жизни, который искал. Никогда не понял бы, что можно приблизиться к Богу, служить Ему каждый день, помогая людям не ошибаться, когда они вершат свое правосудие.

Войдя в кухню, Бенжамен был немного удивлен размерами помещения, в котором не раз бывал. Свет, струившийся сквозь десяток высоких окон, позволял рассмотреть комнату во всей красе. Справа от двери стояли рядом два массивных буфета, за ними — широкая каменная раковина. Из толстого крана на оставленную отмокать помятую сковородку капала вода. Почти треть северной стены занимал гигантский очаг, в котором даже брат Бенедикт мог выпрямиться во весь рост. В очаге — чугунный котел, подходящий ему по размеру, висел на своей толстой цепи и ждал ежедневную порцию варева над уже подготовленными дровами. И наконец, слева, рядом с расписным посудным шкафом в провансальском стиле на величественном кухонном столе громоздилась пирамида медных кастрюль. Рядом лежали вилка для жаркого и несколько ножей.

Молодой человек опустил голову, подумав о молчаливых братьях, окружавших его на каждой трапезе, потом медленно двинулся прямо к маленькой сводчатой двери, выходившей на аллею для посетителей. Но в этот раз он не стал поворачивать направо, как делал прежде, направляясь в одну из келий нового крыла. Он двинулся вниз, к воротам, выходившим на дорогу.

Табличка «Выход для посетителей» висела все так же криво. Разумеется, он вспомнил, как год назад вошел сюда через эту самую решетчатую калитку… Прежде чем открыть ее, глубоко вздохнул, словно желая в последний раз надышаться, но не обернулся.

Выйдя из монастыря, молодой человек направился в сторону деревни, расположенной в нескольких сотнях метров от обители. Воздух был свеж, горизонт чист. Шагая по дороге, он смотрел по сторонам, узнавая. Все было по-прежнему на своем месте: асфальт, электрический столб, километровый столб, деревенская колокольня. Его взгляд остановился на ней, словно в поисках успокоения. Куда бы он теперь ни направился, у него всегда и всюду будет это убежище, спасающее от помутнения рассудка.

Спустя минут пять он заметил, как справа на холме появилась какая-то фигура и стала спускаться вниз.

Бенжамен остановился в удивлении и смотрел, как монах выходит на дорогу метрах в тридцати впереди него.

Как, черт побери, он узнал и как смог так быстро его догнать? И зачем этот капюшон? Кого он мог обмануть при таком росте?

Большой монах подошел, из гордости явно стараясь скрыть, что запыхался.

— Прекрасный день, не правда ли? — заметил он, подходя ближе и оглядываясь.

— Вы все слышали, — удивился Бенжамен, не спрашивая, но утверждая.

Брат Бенедикт вымученно улыбнулся.

— Вы сказали не так уж много! Но понимаете, тайна, которую тяжело хранить, заметно ухудшила мой сон. Странно, не так ли? Поэтому я слышал, как вы прощались со мной. Это было очень трогательно! Честно сказать, не знаю, что заставило меня промолчать. Волнение скорее всего. Но я быстро оправился, как видите. И пошел следом за вами, видел, как вы уходили, и поскольку я не сомневался в том, куда вы направитесь, то подумал, что смогу догнать вас, срезав путь через сад. Лучше нам проститься здесь. Конечно, мне пришлось немного пробежаться, чтобы догнать вас. Вы же знаете, что в свое время я был великолепным бегуном на длинные дистанции? Какой я дурак! Конечно, нет. Вы ничего не знаете… В конечном счете вы не слишком-то любопытны, — продолжил брат Бенедикт спустя какое-то время. — Ведь вы никогда не спрашивали, почему я, такой болтун, поступил в монастырь, и именно в этот орден.