Фотограф смерти - Лесина Екатерина. Страница 55

– А должен? – Он в очередной раз набирал номер.

Людочкин?

Слева протянулось длинное строение. Оттуда смотрят. Или нет? Дашка остановилась и медленно повернулась вокруг оси. Здание. И еще одно. И третье, напоминавшее с виду башню. Оттуда удобно наблюдать.

– Ты чего?

Артем тоже принялся головой крутить, но Дашка знала: ничего он не увидит.

– Наверное, мы зря сюда пришли, – сказал Артем, заглядывая в сарай. Голос его, отраженный в пространстве, звучал глухо.

Не зря. Дашка, крутанувшись на пятках, бодро зашагала по дорожке. Мимо двух черешен, на которых чернели ягоды. Мимо неряшливого куста дикой розы. Мимо клумбы с единственной одичавшей лилией, хищный венчик которой приветствовал Дашку покачиванием.

Путь ее лежал к административному зданию – двухэтажной коробке, выделявшейся среди прочих ярко-рыжим цветом. Тот, кто смотрел, прятался в этих стенах, за фанерной дверью и амбарным замком.

– Стой же! – Артем догнал у двери и заслонил. – Ты чего творишь? Я же просил не отходить.

– Нам надо попасть внутрь.

– Попадем.

Он пошел вдоль стены, заглядывая в окна. И пусть стекла отсутствовали, но решетки держались по-прежнему крепко.

А Наблюдатель ждет. Чего? Удачного кадра? Дашке хотелось закричать, раскрыть руки: вот она я, снимай! Стреляй! Сделай хоть что-то!

Она сунула руки в карманы и пошла за Артемом. Тот пристально разглядывал очередной проем, а точнее – решетку, отошедшую с одного угла. Артем вцепился в решетку и, примерившись, дернул. Из стены посыпалась мелкая труха, а стекло – здесь оно было почти целым – задребезжало.

– Сейчас. Погоди, – Артем нашел точку опоры, покачнулся и резко отпрянул назад, почти опрокидываясь на спину. Он повис на решетке, и та поддалась, поползла, вытаскивая шипы-штыри из цемента. Скрипела. Дребезжала. Артем рычал, совсем как собака, но Дашке не было смешно.

– Еще… немного…

Он все-таки не упал, в последний миг выгнулся совершенно неестественным образом, удерживая и себя, и треклятую решетку. Вынул аккуратно, поставил у стены и указал на окно:

– Прошу.

Дашка легко запрыгнула на подоконник.

Светло. За подоконником начинается стол. Его поверхность сохранила лаковое покрытие, на котором олимпийскими кольцами выделялись следы от кружки. Кружка стояла тут же. Высокая, синяя, с трещиной по всей длине.

– Ну что тут? – Артем запрыгнул следом и потеснил Дашку.

– Комната, – ответила она, хотя теперь Артем и сам мог видеть.

Обыкновенный кабинет. Старые шкафы пусты – несколько серых папок не в счет. В углу притаилось эмалированное ведро с серой землей. Из земли торчали сухие охвостья мертвого цветка.

– Дальше надо, – Дашка пошла по грязному полу, на котором смешались отвалившаяся побелка, осколки стекла и камушки. Смесь эта хранила Дашкины следы, и, значит, заблудиться в мертвом доме не выйдет. Вот и замечательно.

– Что ты хочешь здесь найти?

Дашка не знает. Но знает тот, кто следит за Дашкой.

В коридоре темно. Здесь два окна, друг напротив друга, как два выхода из одного тоннеля. Стены серые.

Дальше.

Еще дальше.

И по лестнице вверх.

Второй этаж. Двери. Некоторые выломаны. Но не эта. Дерево свежее. И блестит, как будто только вчера его натерли полиролью. На двери табличка.

ООО «Здоровый дух»

Артем молча указывает Дашке на стену. Сам крадется к двери.

– Стой, – громко говорит Дашка, когда Артемова рука касается ручки. – Отойди.

Ничего личного, но эта дверь – только для нее.

Дашка открывает ее и входит, жмурясь от яркого света.

– Ты ненормальная, как твой Тынин, – шипит на ухо Артем, но его раздражение не важно.

Она пришла туда, где должна была оказаться.

Комната пять на пять метров. Окна. Стены. Обои «Березка». Два стула с красной, «под бархат», обивкой. Лампа с тканевым абажуром. Круглый стол и желтая скатерть с кистями. Мягкие складки касаются пола, почти скрывая картонную коробку.

– Не мешай, – Дашка скинула чужую руку и подошла к столу.

Ковер. Ковра она сразу не заметила, но правильно, что он есть. И неправильно, что на ковре остаются белые Дашкины следы.

– Не подходи, – она подняла руку, обрывая зародившееся Артемово движение. – Присмотри за дверью…

Предлог. И Артем понимает это, но не перечит, отходит к двери и уже оттуда следит за Дашкой. А она вытаскивает коробку. Та доверху полна детскими игрушками, среди которых выделяется серый прямоугольник альбома для снимков.

Эти фотографии для нее, и только для нее.

Артем потребует.

Адам спросит.

Пусть так. Но право первого просмотра за Дашкой. Она открывает альбом, подушечками пальцев считывая неровный рисунок бумаги, гладкую поверхность снимка и шершавую – букв.

«Моя дорогая Тонечка».

Почерк каллиграфический. А вокруг снимка – виньетки, рисованные тушью. Сама фотография обыкновенна: младенец в коконе из пеленок. Пухлые щеки, темные волосики и темные же глаза.

– Что там? – Артем не выдержал-таки.

– Ничего интересного, – врет Дашка, переворачивая страницу.

Снова ребенок. Года полтора.

Три.

Пять.

Семь. И следующая страница выдрана. В ней Дашке видится пустота, которая неправильна и невозможна, и потому Дашка надолго задумывается над несуществующей фотографией. Дашка гладит мягкую линию разрыва, разглаживая бумажное волокно: пусть подскажет, что здесь было?

Ничего, как и на всех последующих страницах.

Кроме последней.

«Антонина». Одно слово. Почерк, вне всяких сомнений, прежний, но более резкий, злой даже, как будто писавшего заставили писать. На снимке девушка в школьном платье. Белый фартук, белые же банты на толстых косах. И светлые, почти белые глаза.

– Она говорила правду, – сказала Дарья, откладывая альбом. – Антонина говорила Адаму правду. Она – приемный ребенок.

Артем пожимает плечами. Наверное, он ждал большего.

Дашка достала телефон. Вась-Вася поднял трубку сразу и, выслушав адрес, кинул:

– Буду.

Он оттягивал момент, когда придется сделать это, говорил себе, что еще может подождать, но знал – ожидание не избавит его от проблемы. Перед самым выходом он зашел в комнату, присел рядом с полотняным коконом и прислушался.

Женечка дышала.

Спала она глубоко – снотворное он использовал самое лучшее – и не чувствовала никакого неудобства. Боли она тоже не почувствует, уж он постарается.

Ему так жаль…

На прощание он поцеловал Женечку в щеку, а потом, уже в коридоре, поцеловал и портрет.

– Уже скоро. Мы увидимся. Я тебе обещаю.

До места он добирался на рейсовом автобусе, разваленном и ржавом. Окна его дребезжали, и сквозь щели между стеклом и одеревеневшей прокладкой ощутимо сквозило, но он терпел, только крепче прижимал черный кофр камеры.

Старухи пялились на кофр и на него самого круглыми совиными глазами. Как и совы, старухи были слепы, глухи и беспамятны.

Автобус дополз до остановки, о наличии которой свидетельствовали квадрат дрянного асфальта и столб с жестяным листом. Сумерки уже приближались, они двигались с востока в отчаянной попытке догнать умирающее солнце. Некоторое время он стоял, разглядывая многоцветное небо с бородавками ранних звезд, черный хребет далекого леса и черные же горбы близких домов. Даже здесь он ощущал город с его дымами и суетой, которая если и прекращалась, то в самые предрассветные часы.

Стрекотали кузнечики. Заливался одинокий соловей.

И человек, разбуженный его песней, шагнул на проселочную дорогу. Он шагал неторопливо, придерживаясь маршрута, давным-давно разведанного и проложенного в голове.

Человека несколько смущали обстоятельства работы, но он был уверен – справится.

Ведь вся надежда лишь на него.

– Нет, ну какие же вы все идиоты! Господи ты боже мой! У одного и справка имеется! – Вась-Вася схватился за узел галстука и дернул.

– Идиотизм, – поправил Адам, – это психическая слабость, обусловленная задержкой развития умственных способностей в первые годы жизни особи. Состояние необратимое.