Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова. - Кантор Максим Карлович. Страница 38

— Артист! — закончил Гена рассказ. — Публику ему подавай!

— Актеру, как и политику, нужна публика, — согласился я, — актеру надо, чтобы зал рыдал! Коммунальная квартира — то, что надо! А богатые менеджеры на Рублевском шоссе — разве они зарыдают? Черта с два! Актеру надо эффекта достичь, чтобы зритель стонал, чтобы по полу ползал! Это и у актеров, и у политиков общее.

— Стоп. Сейчас мы его вычислим! — Гена ходил по комнате кругами, припоминая имена знаменитостей. — Ульянов? Нет, не то. Михалков? Пожалуй, крупноват… Любшин? Тихонов? Лановой! Точно, это Лановой, у него и выправка офицерская!

И вдруг майор Чухонцев притих, завял его энтузиазм.

— А лимузин правительственный где актер взял? Бутафория? Не сходится…

Про лимузин я не подумал, действительно. В самом деле, не одолжишь в ведомственном гараже бронированный «Мерседес». Не сходится. А жалко, вариант красивый.

— Постой-ка, — сказал я Гене, — но ведь это может быть иностранная звезда. Почему обязательно отечественный актер? Когда певица Мадонна в Москву приезжает, ей всегда правительственный лимузин дают. Эти актеры столько о себе понимают! За полгода начинают условия выговаривать: мол, лимузин предоставьте с охраной, вооруженных мотоциклистов хочу, мигалку мне подай — все подряд просят!

— Значит, по-твоему, это певица Мадонна наши хрущобы бомбит? — посмотрел Гена яростно.

— Ну, может, ее ЦРУ попросило… Может быть, это диверсия такая, — разваливалась версия, я сам чувствовал.

— Давай-ка к Татарникову! — Гена Чухонцев сказал.

И мы поехали к Сергею Ильичу.

Поехали — а с полпути нас дернули звонком по Гениной рации, и мы помчались в район Коптево, в дрянные заплеванные улочки, вбежали в поганый подъезд, исписанный матерщиной и засранный местными алкоголиками, — и поднялись на второй этаж. Он только что здесь побывал, за полчаса до нас, человек с засосом во всю щеку. Он вошел сюда, в пропахшую кошками и лекарствами квартиру, и стал орать на ее обитателей — полоумную Марию Антоновну, ее сынаинвалида, невестку-психопатку и неврастеничного ребенка. Он орал, что знает про них, сволочей, все, что ему надоело с ними чикаться, что хватит, лопнуло его терпение! Думали, отсидитесь здесь, по теплым углам, орал он и гремел кулаком по кухонному столику, думали, спрячетесь, паскуды?! Все вижу! Везде достану! Куда спрячетесь, а? Мне все подвластно! Далеко-о-о вижу! Далеко-о-о! Везде вас найду! И тогда полоумная Мария Антоновна встала на колени и поползла по убогому своему коридорчику, доползла до шифоньера и вынула приданое, то самое, которое оставила ей мать, то приданое, которым она никогда и не пользовалась, — прижила она сына от дворника-татарина, а татарин на другой день из Москвы уехал. Она достала свое приданое — ожерелье речного жемчуга, браслеты самаркандские, достала все то, что прятала от сына, чтобы не пропил. Достала — и на коленях приползла к мучителю, выложила. Возьми, батюшка, возьми, кормилец, только не погуби!

А он схватил ожерелье, на ладони взвесил, сунул в карман шинели — и прочь пошел.

— Опишите вашего гостя, — Гена Чухонцев им сказал.

— Что ж тут описывать, родной! Сам, что ли, его не знаешь? — Так нам Мария Антоновна ответила.

А сын-инвалид, урод с промятым черепом, засипел матери в ухо:

— Думай что говоришь, старая дура! — потом нам с Геной: — Не брали у нас ничего, уважаемые работники прокуратуры, не брали ничего! Мы сами этот жемчуг, наверное, потеряли. Да и не видел я отродясь никакого жемчуга, может, его и не было!

И невестка-психопатка кричит:

— Вы не слушайте ее! Никто к нам не приходил, а браслеты она пропила, пропила!

Мы спустились по щербатой лестнице, сели в машину, и Гена ударил себя кулаком по ладони и сказал, что однажды он его достанет. Актер этот мазурик или шофер, депутат или работник мэрии, — но однажды Гена его достанет, вытащит на свет. А когда достанет, заставит его сожрать эти браслеты, в глотку ему засунет это ожерелье!

— Едем отсюда, не могу я смотреть на этих запуганных уродов!

Мы ехали по спящему городу, и за всяким окном мне мерещились затравленные люди, которые только и ждут полночного гостя, чтобы упасть на колени и высыпать последнее: не тронь только, пощади!

Татарников открыл нам дверь, и Гена сказал ему:

— Помогите, Сергей Ильич!

Татарников уже и не удивлялся, встречая нас, а сразу приглашал на кухню, выставлял граненые стаканы и тарелку с сыром. Другой закуски Сергей Ильич не признавал, но сыр в холодильнике имелся. Бутылку мы открыли, по стаканам водку разлили, но пить не стали — Татарников захотел сначала выслушать рассказ. Он, по обыкновению, закурил, сощурил глаза, принялся пускать желтые кольца.

Гена изложил события, присовокупил версии.

— Вам очень хочется его поймать? — Татарников спросил.

— Очень.

— Тогда попробуйте представить себе, кого вы ловите. Что это за человек такой, который обирает бабок по спальным районам?

— Отлично представляю! — сказал Гена Чухонцев. — Это — ну, скажем так, сравнительно мелкий чиновник. Порученец при министре, краевой депутат, работник мэрии, мелкая, в сущности, сошка. Он видит со стороны красивую жизнь большого начальства, завидует. Ему-то взятки никто не понесет — чином не вышел, кто ж ему даст. Он знает, сколько берет его непосредственный шеф, — и ему завидно. Я, Сергей Ильич, даже могу вообразить его разговоры дома, с женой. Она ему говорит: Вася, ты что, хуже всех? Другие вон сколько несут — а ты, Вася? И вот зависть и желание жить на широкую ногу толкают Васю на преступление.

— То есть мелкий чиновник виноват, потому что хочет красть так же, как его начальство, — но за начальством вы, насколько понимаю, не охотитесь? Запутанная логика.

— Жизнь запутанная, — развел руками майор Чухонцев. — Начальство ворует, но гуляет на свободе, — верно. А этого мерзавца я сыщу и посажу. Но ведь рассудите, Сергей Ильич, все-таки мерзавец-то виноват больше, чем его начальник. Начальник берет взятки у тех, кто может эти взятки дать. Он изымает излишки, если разобраться. Деньги несут промышленники, банкиры, буржуи всякие. С таких и взять не грех. А этот обирает нищих, чистит бедноту.

— Действительно, бедных грабить прибыльнее.

— И легче, — сказал я.

— Чинопочитание у нас в крови, Сергей Ильич! — сказал Гена Чухонцев. — И не хочешь кланяться, а позвоночник сам собой гнется. Я думаю, жулик рассудил: если я при виде начальства в штаны писаю, так и любой другой тоже в штаны написает. Вот и надо людишек на этом страхе подловить. Страх — это сила!

— Страх — сила реальная… — Историк пускал кольца дыма к потолку, и под потолком уже собралась плотная желтая туча.

— Короче, самозванца ищем, — сказал Гена. — Вот скажите нам, есть ли в истории рецепт, как самозванцев ловить?

— Определить, кто самозванец, довольно трудно, — задумчиво сказал Татарников. — Часто бывало, что самозванец получал легитимность постфактум. Например, черные полковники, генерал Пиночет или генерал Франко.

— Какие еще черные полковники?

— В послевоенной Греции монархия оказалась дискредитирована, социализм не прошел, фашистов прогнали — и в качестве прелюдии к демократии посадили править хунту. Черных полковников боялись, и либералы всего мира выражали протест. И генералов — Франко с Пиночетом — тоже не любили. А потом что-то с миром произошло, и самозваные полковники с генералами вдруг стали хорошими. И Франко сделался прогрессивным, и черные полковники симпатичными.

— Какая здесь связь, Сергей Ильич?

— Никакой связи нет. Теперь черных полковников не осталось, повсеместно только голубые — ведомство такое, с лазоревыми погонами.

— Сергей Ильич, — сказал я историку, — давайте опрокинем по одной. Отвлеклись от темы. Ну их к бесу, черных полковников, и генерала Франко поминать не будем. Вы нам другой пример из истории подкиньте — когда было, чтобы лакей притворялся барином? Приехал в город мелкий мошенник, притворился важным чином, денег насобирал. Все это уже однажды описано.