Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова. - Кантор Максим Карлович. Страница 8

До трех ночи сидели мы с историками за бутылкой. Причем бутылка оказалась не одна, сосед наш, доцент Панин вынул коньячок, а доцент Волобуев, скупердяй, покряхтел и достал из кармана крохотный мерзавчик водки. Литровая бутылка Татарникова была главным угощением — а влив в себя еще и коньяк, я почувствовал, что норму свою выполнил. Повалился на нижнюю полку и тут же уснул, а они, видимо, еще часик посидели — в бутылке еще кое-что оставалось.

Проснулся часов в шесть утра, от голосов. Панин громко говорил, Сергей Ильич что-то с верхней полки обиженное талдычил. Рано прения у них начались, подумал. Однако дело тут было не в научных проблемах.

У Татарникова под утро пропали штаны. Захотел историк в туалет прошвырнуться — а штановто и нет. Происшествие вроде бы пустяковое, не убийство, не кража алмазов из Оружейной палаты. Однако без штанов жить неудобно, далеко не уйдешь. Татарников свесил тощие ноги с полки, беспомощно огляделся.

— Я их вот сюда повесил, — сказал печально и полез обратно под одеяло.

— Так наденьте другие, Сергей Ильич! — посоветовал ему доцент Панин, добрая душа.

— Нет у меня других штанов, — ответил Сергей Ильич.

— Как это? — не понял доцент. — С одной парой штанов живете?

— Дома еще одни штаны есть, а здесь нет.

— Как же это вы на конференцию с одной парой едете?

— А сколько штанов надо, чтобы доклад сделать? — злобно отозвался Татарников с верхней полки. — В одних штанах вступление читать, в других — основную часть? А на прения третьи брюки надевать, так, что ли? Извините, не обучен я среди дня штаны менять.

— Ну, если так рассуждать… — задумался доцент.

Сам он волок на конференцию кофр размером с полкупе, уж и не знаю, чего он туда напихал. На вид мужчина тщедушный, одежды ему нужно немного, а вот поди ж ты, набрал барахла.

— Зачем мне двое штанов брать? — говорил Татарников. — Мы ведь в Ленинграде всего один день. С поезда на доклад, с доклада на поезд. Ну не ожидал я, что сопрут штаны.

— В России живем, — заметил историк Волобуев. — В России всегда воруют.

— Так ведь последнее время воруют по-крупному. Скважины воруют с нефтью, пенсионные фонды тырят. Штаны-то кому понадобились — странно! Думаю, это свидетельство упадка. Они у меня, как бы это сказать, не очень новые. Не особенно модные, — Татарников задумался. — Это сколько ж мы вчера выпили, что я штаны потерял! Вроде все помню… Снял я их, значит, повесил вот здесь, — голос у него был очень растерянный. — Не в трусах же мне на перрон идти! Когда поезд приходит?

— Через два часа.

— Ну и приключение!

— Купе мы на ночь запирали, — пустился в рассуждения Волобуев. — Не могли ваши штаны через окно выкрасть. Хотя, с другой стороны, в Твери мы долго стояли. Окно у нас приоткрыто, духота. Может, местная шпана исхитрилась — палку в окно просунули, поддели штаны.

— А зачем? — Панин спросил.

— Думали, деньги есть в карманах. У вас там деньги были?

— Были, — горестно сказал Татарников, — пятьдесят рублей.

— Ну это не деньги!

— Кому как.

Волобуев с Паниным тем временем оделись, отправились умываться — один налево пошел по вагону, другой направо. А мы с Татарниковым остались вдвоем.

— Скорее, Сергей Ильич! — крикнул я. — Посмотрим, куда он ваши штаны спрятал!

Я кинулся к чемодану Панина, открыл замки.

— Да вы с ума сошли, голубчик, на кой ляд ему мои штаны? Не трогайте чужие вещи! Не смейте! Стыд какой!

— Ничего вы не понимаете, Сергей Ильич, наивный вы человек! Вы же ему конкурент! Он вас до конференции допустить не хочет! Как ему после вашего доклада выступать? Осрамится доцент, засмеют! А так — просто и красиво. Штанов у докладчика нет, доклад делать не может.

Говорил, а сам возился с замками. Открыл последний, откинул крышку — и на тебе! Чего нет, так это штанов Татарникова — зато много чего другого имеется. В чемодане доцента обнаружил я ворох женского белья. То есть, это мне сперва показалось, что ворох, на самом деле просто набор лифчиков — кружевные, шикарные дамские лифчики. Ну, дела, думаю. Вот ему зачем большой багаж — сразу два гардероба приходится возить: мужской и женский. Днем он доклады читает, а по вечерам на каблучках в порту разгуливает.

— А доцент, — сказал я Татарникову, — оказывается, у нас парень с фантазиями. Он что, трансвестит?

— Какой еще трансвестит?

Я объяснил, показал лифчики, и тут же захлопнул чемодан: дверь в наше купе открылась и вошла целая делегация. Тут был и Панин, и Волобуев, и дамы из соседнего купе — Савраскина, Пиявкина, Голубкина и Семеренко. Все как на подбор доктора наук, профессорши, все в очках.

— Да не волнуйтесь вы так! Ну украли вещи, неприятно, конечно. Вот и у нас пропажа, — втолковывал им Панин, — брюки исчезли среди ночи.

Дамы орали так, что разобрать ничего было нельзя, громче всех визжала Семеренко, но и Савраскину голосом не обидели, звонкий голосок у доктора наук.

— Он импортный! — наконец разобрал я, что орет Савраскина. — Фирма Армани! Сто баксов стоит!

— А у меня вообще Версачи!

— А у меня блузки все прозрачные, я без бюстгальтера ходить не могу!

Оказалось, ночью у дам сперли лифчики — у всех четверых. Я отлично знал, где они, но как скажешь? И тень бросать на доцента не хотелось. Уже то было понятно, что он не трансвестит, но, вероятно, фетишист — тоже склонность незаурядная. Ночью, стало быть, вышел доцент из купе, залез к докторицам и нижнее белье утащил. Может, у него дома коллекция? Сидит по вечерам, разглядывает. Нравы научного сообщества меня, скажу откровенно, потрясли. Нет, в преступной среде (а мне по журналистскому долгу приходится с такими деятелями общаться, ахнешь!) тоже попадаются люди с причудами, воруют портмоне, сумочки режут направо и налево. Но чтобы немолодой доцент ночью лифчики воровал — такое, извините, нечасто наблюдаешь.

Докторицы орут, Татарников сидит, поджав ноги, на полке, поезд приближается к Санкт-Петербургу. Пришел проводник Сева, повертел головой.

— Опять, — говорит, — кражи? В этом поезде всегда воруют. Ночами не сплю, караулю. А все равно крадут.

— Как же так? — Я ему сказал. — Такой у вас поезд шикарный.

— Вот так, — говорит. — Фасад красивый, а нутро гнилое.

А тут еще кто-то грохнулся в коридоре, и шуму столько — словно посудный шкаф упал. Бросились смотреть, что за шум. Оказалось, профессор Киселев свалился, тучный мужчина. Сидит на полу, руками шарит вокруг, ничего не видит: очки у него ночью украли. Он, слепой как крот, хотел до проводника дойти — и упал.

— Я, — говорит Киселев, — очки рядом положил. Проснулся, а их нет.

— Подумаешь, очки! — вопит Семеренко. — У меня бюстгальтер пропал! Я в газету напишу! Я до президента дойду!

Тут уж я решил, что кражи имеют системный характер — моего опыта на такой вывод хватило. Показал им лифчики (докторицы успокоились, отправились одеваться) и предложил поразмыслить, что бы все это значило.

А через минуту еще одна пропажа обнаружилась — мелочь, конечно, но обидно. Тем более что спустя короткой срок выяснилось, что это и не мелочь совсем.

У Волобуева из книжки-органайзера, куда он все даты и встречи записывает, вырвали блок страниц — аккурат весь месяц август. Волобуев очень переживал: у него, оказывается, в органайзере мысли были записаны: как нам в шестьсот дней изменить Россию, и именно на месяц август приходились самые конструктивные предложения. Кое-что из написанного он, конечно, помнит, а некоторые пункты начисто забыл. Попробовал восстановить: что-то такое там было о земствах, о местном самоуправлении — нет, не может вспомнить! Послушав, как Волобуев убивается, я тоже приуныл; опять не удастся нам переделать Россию, опять сорвалось дело. И все вор! Вор вагонный виноват! Доклад Татарникову сорвал, будущего страну лишил, мазурик!

— Ну что вы так расстраиваетесь, — подал сверху голос Татарников. — Сядьте, да еще раз свой план спасения Отчизны напишите. Россия подождет, она барышня терпеливая.