Пристрастие к смерти - Джеймс Филлис Дороти. Страница 29
Она взяла у него пакет и, положив на колени, несколько секунд безмолвно и совершенно неподвижно смотрела на него — Дэлглишу показалось, что она не желает встречаться с ним глазами, — потом сказала:
— Да, это его ежедневник. Но он, разумеется, не представляет никакого интереса — всего лишь памятки о намеченных встречах. Мой сын был не из тех, кто ведет дневники.
— В таком случае странно, что он — если это был он — захотел его сжечь, — возразил Дэлглиш. — И еще одна странность: верхняя половина последней страницы была оторвана. Это страница, на которой напечатан прошлогодний календарь и календарь 1986 года. Не могли бы вы вспомнить, что еще — если было что-то еще — содержалось на этой странице, леди Урсула?
— Не припоминаю, чтобы я вообще когда-нибудь видела эту страницу.
— А можете вспомнить, когда и где вы в последний раз видели сам ежедневник?
— Боюсь, это из разряда тех мелочей, которые я не в состоянии запомнить. У вас еще есть вопросы, коммандер? Если есть, но они не срочные, нельзя ли подождать с ними до тех пор, пока вы не будете уверены, что действительно расследуете убийство?
— Мы уже уверены в этом, леди Урсула: Харри Мак, без сомнения, был убит, — напомнил Дэлглиш.
Она ничего на это не ответила, и с минуту они сидели молча лицом друг к другу. Потом она подняла на него свои огромные серые глаза, и ему показалось, что он различил в них смесь мимолетных чувств: решимости, мольбы, вызова.
— Боюсь, я отнял у вас слишком много времени и утомил вас, — извинился Дэлглиш. — Остался только один вопрос. Можете ли вы что-нибудь рассказать о двух молодых женщинах, которые умерли вскоре после того, как перестали работать в этом доме, — о Терезе Нолан и Дайане Траверс?
Если вид полуобгоревшего ежедневника глубоко потряс ее, то этот вопрос она «взяла с первой попытки», спокойно ответив:
— Очень немногое, боюсь. Не сомневаюсь, что большей частью вы и сами все это уже знаете. Тереза Нолан была тактичной, заботливой сиделкой и способной, хотя, думаю, не очень умной молодой женщиной. Ее наняли ночной сиделкой второго мая, после того как у меня случилось ущемление седалищного нерва; она оставалась здесь до четырнадцатого июня. В доме у нее имелась своя комната, но рабочими были лишь ночные часы. Полагаю, вы знаете, что отсюда она перешла в клинику для будущих матерей в Хэмпстеде. Допускаю, что забеременела она, вероятно, когда еще работала здесь, но могу вас заверить, что никто из обитателей дома не несет за это никакой ответственности. Беременность не входит в число профессиональных рисков сиделок, присматривающих за восьмидесятидвухлетней женщиной, страдающей артритом. О Дайане Траверс я знаю и того меньше. Судя по всему, она была безработной актрисой, которая на период простоя — кажется, такой эвфемизм принято употреблять в театральных кругах — решила наняться в прислуги. Она пришла в наш дом по объявлению, которое мисс Мэтлок разместила в витрине местного газетного киоска, и была принята на место уборщицы, которое у нас незадолго до того освободилось.
— Посоветовавшись с вами, леди Урсула?
— Едва ли это дело, требующее согласования со мной; она и не советовалась. Я, конечно, догадываюсь, почему вы интересуетесь обеими этими женщинами. Кое-кто из моих друзей счел своей обязанностью прислать мне вырезки из «Патерностер ревю». Меня удивляет, что полиция утруждает себя тем, что, безусловно, является не более чем дешевой и злобной журналистской уткой. Это вряд ли может иметь отношение к смерти моего сына. Если это все, коммандер, может быть, вы хотите теперь повидать мою сноху? Нет, не трудитесь звонить. Лучше я сама отведу вас вниз. И я прекрасно могу обойтись без вашей помощи.
Она нажала кнопку на подлокотнике, и сиденье медленно поползло вверх. Ей понадобился всего один миг, чтобы восстановить равновесие.
— Прежде чем вы встретитесь с моей снохой, — сказала она, — я, видимо, должна кое о чем вас предупредить. Вероятно, вам покажется, что она горюет меньше, чем следовало бы. Это потому, что она лишена воображения. Если бы тело моего сына довелось найти ей самой, она была бы глубоко потрясена и безутешна настолько, что едва ли могла бы сейчас с вами говорить. Но ей трудно представить себе то, чего не видели ее глаза. Говорю это только справедливости ради.
Дэлглиш кивнул, но ничего не сказал, отметив про себя, однако, что это была первая допущенная ею ошибка. Подтекст высказывания был ясен, но было бы мудрее с ее стороны не касаться его вовсе.
2
Он наблюдал, как она собирается с духом, чтобы сделать первый шаг, и готовится к неизбежной боли, но не сделал ни малейшей попытки помочь ей, ибо знал, что любой жест покажется ей столь же дерзким, сколь и нежелательным; Кейт, как всегда чуткая к невысказанной команде, закрыв блокнот, тоже ждала в настороженном молчании. Леди Урсула медленно двинулась к двери, поддерживая равновесие с помощью трости. Рука, опиравшаяся на золотой набалдашник, дрожала, вены вздулись на ней, словно веревки. Дэлглиш и Кейт неторопливо последовали за ней в коридор, затянутый ковровой дорожкой, а оттуда — в лифт. В его элегантном интерьере едва хватало места для троих, и рука Дэлглиша невольно касалась руки леди Урсулы. Даже сквозь твид своего рукава он ощущал ее хрупкость и нескончаемую мелкую дрожь. Он прекрасно понимал, в каком чудовищном напряжении она пребывает, и гадал, сколько еще она выдержит не срываясь и входит ли в его обязанности позаботиться о том, чтобы она сорвалась. Пока лифт медленно полз на два этажа вниз, он понял, что она знает о нем все так же хорошо, как он — о ней, и видит в нем врага.
Леди Урсула провела их в гостиную. Эту комнату Пол Бероун тоже непременно показал бы ему; на миг у Дэлглиша возникло ощущение, что рядом с ним стоит сам покойный, а не его мать. Три высоких фигурных окна, красиво задрапированных шторами, открывали вид на садовые деревья, которые выглядели нереально, как плоский тканый ковер с узором из бесконечного плетения зеленых и золотых нитей. Комната с потолком, богато украшенным росписью, в которой смешались классические и готические мотивы, не была загромождена мебелью, и в ее воздухе царила неподвижная, меланхолическая атмосфера редко посещаемого загородного дома, пропитанная запахами высушенных цветов и мебельного воска. Дэлглиш почти ожидал увидеть протянутый белый шнур, ограничивающий зону, куда туристам вход воспрещен.
Потерявшая сына мать скорее всего по собственной воле решила побеседовать с ним наедине. Вдова же позаботилась о том, чтобы в его присутствии ее утешали и защищали врач и адвокат. Леди Урсула коротко представила всех друг другу и сразу же вышла. Дэлглишу и Кэт пришлось, ступая по ковру, самим пересекать комнату, чтобы приблизиться к авансцене, выглядевшей нарочито, как живая картина. Барбара Бероун сидела в кресле с высокой спинкой справа от камина. Напротив нее, подавшись вперед на стуле, расположился адвокат Энтони Фаррелл. Рядом с ней, держа руку на ее запястье, стоял доктор. Именно он заговорил первым:
— Я сейчас покидаю вас, леди Бероун, но вечером загляну снова, часов в шесть, если вам удобно, и мы попытаемся сделать так, чтобы вы поспали этой ночью. Если я понадоблюсь вам раньше, велите мисс Мэтлок позвонить мне. Заставьте себя что-нибудь съесть за ужином, если сможете. Скажите, чтобы она приготовила вам что-нибудь легкое. Знаю, что у вас нет аппетита, но я хочу, чтобы вы постарались. Хорошо?
Она кивнула и протянула ему руку. Он на миг задержал ее в своей, перевел взгляд на Дэлглиша и, закатив глаза, пробормотал:
— Чудовищно, чудовищно! — Поскольку Дэлглиш ничего не ответил, он продолжил: — Думаю, леди Бероун в силах говорить с вами сейчас, коммандер, но, надеюсь, вы не станете ее долго мучить.
Он вел себя как какой-нибудь актер-любитель, участвующий в спектакле об убийстве: предсказуемый монолог, предсказуемо исполненный. Дэлглиша удивило то, что врач, заведомо привыкший сталкиваться с трагедиями, чувствовал себя больше не в своей тарелке, чем пациентка. Когда он дошел до двери, Дэлглиш спокойно спросил: