Пристрастие к смерти - Джеймс Филлис Дороти. Страница 30

— Вы были лечащим врачом и сэра Пола?

— Да, но стал им лишь недавно. Сэр Пол был частным пациентом доктора Гиллеспи, умершего в прошлом году. Тогда-то сэр Пол и леди Бероун заключили договор со мной через государственную службу здравоохранения. У меня находится его медицинская карта, но он никогда не обращался ко мне за профессиональной помощью. Он был очень здоровым человеком.

Итак, смущение его разъяснилось: это был не старый, пользующийся доверием семейный врач, а перегруженный работой районный терапевт общей практики, озабоченный тем, как бы поскорей вернуться к себе в кабинет, к которому уже выстроилась очередь, или продолжить объезд больных на дому. Быть может, он и сознавал, что здешняя ситуация требует светских навыков и углубленного внимания, на которое у него нет времени, но пытался — не слишком убедительно — играть роль друга семьи в гостиной, порога которой он, вероятно, до настоящего момента ни разу не переступал. Интересно, подумал Дэлглиш, решение Пола Бероуна пользоваться услугами государственной системы здравоохранения было продиктовано соображениями политической целесообразности, убеждениями, стремлением к экономии или всеми тремя одновременно? Над камином виднелся прямоугольник невыцветших обоев. Его не полностью закрывал не слишком выдающийся семейный портрет, на месте которого, как догадался Дэлглиш, некогда висело более ценное полотно.

— Садитесь, пожалуйста, коммандер, — пригласила Барбара Бероун.

Она слабо махнула рукой в сторону дивана, стоявшего у стены. Диван был расположен неудобно и выглядел слишком шатким, но Кейт решительно направилась к нему, села и скромно достала свой блокнот. Дэлглиш подошел к одному из стульев с высокими спинками, перенес его к камину и поставил справа от Энтони Фаррелла.

— Простите, что докучаем вам в такой момент, леди Бероун, — сказал он, — однако я не сомневаюсь: вы понимаете, что это продиктовано необходимостью.

Вместо того чтобы ответить ему, Барбара Бероун, глядя вслед доктору Пигготу, брезгливо произнесла:

— Какой смешной человечек! Мы с Полом только в июне прошлого года подписали с ним договор. У него потные руки.

Она скорчила неприязненную гримасу и чопорно потерла пальцы.

— Вы в состоянии ответить на несколько вопросов? — спросил Дэлглиш.

Она посмотрела на Фаррелла, как ребенок, ожидающий подсказки, и тот профессионально ровным голосом произнес:

— Боюсь, моя дорогая Барбара, что в ходе расследования убийства обычные цивилизованные условности отступают на задний план. Промедление — роскошь, которую полиция не может себе позволить. Уверен, что коммандер постарается сделать процедуру максимально короткой, а вы будьте умницей и, насколько можете, облегчите ему задачу. — И прежде чем она успела что-либо ответить, он добавил, обращаясь к Дэлглишу: — Я присутствую здесь как друг леди Бероун и ее адвокат. Наша фирма ведет дела семьи уже в трех поколениях. Я относился к сэру Полу с глубоким личным уважением. С его кончиной я потерял друга и клиента. Отчасти еще и поэтому я здесь. Леди Бероун осталась почти в одиночестве. Ее мать и отчим живут в Калифорнии.

«Интересно, — подумал Дэлглиш, — что бы он ответил, если бы я напомнил ему, что ее свекровь находится всего двумя этажами выше. Неужели они не сознают неуместность такой откровенной демонстрации перед посторонними своего взаимного отчуждения в момент, когда семья, естественно, должна была бы искать поддержки и утешения друг в друге? Или они настолько привыкли жить под одной крышей, но совершенно врозь, что даже в столь трагической ситуации не смогли преодолеть психологический барьер, который символически воплощался в этом лифте-клетке, снующем между двумя этажами?»

Барбара Бероун перевела на Дэлглиша взгляд своих прекрасных фиолетово-синих глаз, на миг смутив его. Мимолетный проблеск любопытства в них сразу же угас, они стали почти безжизненными, словно он смотрел в цветные контактные линзы. Возможно, давно привыкнув к эффекту, который производил ее взгляд, она больше не считала необходимым оживлять его каким бы то ни было иным выражением, кроме случайного интереса. Дэлглиш знал, что она красива, — откуда, он не помнил: вероятно, это знание сложилось у него в результате небрежно оброненных в разговорах о ее муже замечаний и фотографий в печати. Но это была не та красота, которая способна тронуть его душу. Ему доставило бы удовольствие незамеченным посидеть и посмотреть на нее как на картину, с бесстрастным восхищением отметить изящество изгиба надбровных дуг, чуть опущенные внешние уголки огромных глаз, совершенство линии верхней губы, тень впадины на щеке между скулой и подбородком, стройность шеи. Посмотреть, полюбоваться и без сожаления отвести взгляд. Ему это белокурое очарование казалось слишком изысканным, слишком невозмутимым, слишком традиционно-совершенным. Ему нравилась красота более индивидуальная и эксцентричная, ранимость в сочетании с умом. Он сомневался, что Барбара Бероун умна, но не собирался ее недооценивать. В работе полицейского нет ничего опаснее, чем поверхностные суждения о человеческих существах. Тем не менее в голове его мелькнула мысль: видел ли он сейчас перед собой женщину, ради которой мужчина способен убить? За всю свою профессиональную карьеру он встретил лишь трех таких женщин, и ни одну из них нельзя было назвать красавицей.

Она сидела в своем кресле с расслабленной, неподвижной элегантностью. На ней была юбка из тонкой серой шерсти в мелкую складку, бледно-голубая шелковая блузка и поверх нее серый кашемировый кардиган, свободно наброшенный на плечи. Из украшений — только пара золотых цепочек и маленькие золотые сережки-гвоздики. Чередующиеся пшенично-желтые и чуть более темные пряди волос были зачесаны назад и, стянутые черепаховой заколкой, свисали до плеч. Трудно было представить себе более благоразумно-сдержанный, приличествующий моменту облик. Черный цвет, тем более для только-только овдовевшей женщины, выглядел бы нарочито, театрально и даже вульгарно. А это ненавязчивое сочетание серого с голубым было исключительно уместным. Кейт с горестной новостью приезжала сюда, насколько знал Дэлглиш, до того, как леди Бероун оделась. Значит, ей сказали, что ее муж мертв, что ему зверски перерезали горло, а она тем не менее не поленилась обдумать свой наряд. А почему бы и нет? Дэлглиш был слишком опытен, чтобы полагать, будто печаль ее неискренна, только потому, что имеет достойный облик. Есть женщины, чье самоуважение не позволяет им пренебрегать деталями, сколь жестоки ни были бы обстоятельства; есть и такие, для которых внимание к деталям — вопрос привычки, рутина или вызов. В мужчине подобная пунктуальность обычно считается достоинством. Почему бы тогда не одобрить ее и в женщине? Или все дело в том, что внешность уже более двадцати лет является ее главной в жизни заботой и она не желает менять свои привычки потому лишь, что кто-то полоснул ее мужа по горлу? Так или иначе, Дэлглиш не мог не обратить внимания на детали: замысловатые пряжки на туфлях по бокам, помада, тщательно наложенная на губы и подобранная в тон лаку для ногтей, легкие тени на веках. У нее руки по крайней мере не дрожали. Когда она заговорила, голос оказался высоким и, на его вкус, неприятным. Такой голос, подумалось ему, легко срывается на детский визг.

— Разумеется, я хотела бы помочь, — сказала она, — но не вижу, как бы я могла это сделать. Кому понадобилось убивать Пола? У него не было врагов. Его все любили. Он был очень популярен.

Банальность высказывания в сочетании с этим высоким, чуть вибрирующим голосом, должно быть, поразила ее самое своей фальшью. Наступила короткая пауза, которую счел благоразумным нарушить Фаррелл.

— Леди Бероун, конечно, глубоко потрясена, — сказал он. — Мы надеемся, коммандер, что вы сможете дать нам больше информации, чем мы пока имеем. Как можно догадаться, орудием убийства было что-то вроде ножа и рана находится на шее?

Более тактичного способа сказать, что сэру Полу перерезали горло, не мог бы найти даже самый искусный адвокат.