Последний барьер - Френсис Дик. Страница 47

Колледж стоял около солидной дороги в три полосы, в одном ряду с другими внушительными зданиями, сразу чувствовалось – здесь грызут науку. Я подрулил к стоянке и поставил мотоцикл возле длинной шеренги велосипедов. За велосипедами – шесть или семь маленьких машин, и среди них – красный двухместный «жучок» Элинор.

Я подошел к большой дубовой двери с табличкой «Студентки» и открыл ее. Справа за столиком привратника сидел угрюмый мужчина средних лет и смотрел в какой-то список.

– Простите, – обратился к нему я, – подскажите, пожалуйста, где найти леди Элинор Таррен?

Он спросил мою фамилию и медленно стал водить пальцем по списку.

– "Дэниэл Рок – к мисс Таррен. Пожалуйста, проводите до комнаты". Все верно. Идемте.

Мы пошли по длинным коридорам со многими поворотами – без провожатого я, пожалуй, и вправду бы заблудился. Вдоль обеих стен двери, на каждой, в металлической окантовке, табличка с фамилией или каким-нибудь названием. Наконец, поднявшись на два лестничных марша и сделав еще несколько поворотов, мы остановились около одной двери.

– Вот, пожалуйста, – произнес привратник ровным тоном. – Это комната мисс Таррен.

На табличке было написано: «Мисс Э.С.Таррен». Я постучал. Мисс Э.С.Таррен открыла дверь.

– Входите, – пригласила она. Без улыбки.

Я вошел, и она закрыла за мной дверь. Я молча оглядывал ее комнату. Я так привык к убогости своего жилища у Хамбера, что был слегка ошарашен – забыл, что бывают комнаты с занавесями, ковром на полу, мягкими креслами, диванами, подушками и цветами. Большой стол, заваленный книгами и бумагами, книжная полка, кровать с голубым покрывалом, комод, высокий стенной шкаф, два кресла. Приятная комната, уютная. Работать в такой – одно удовольствие. Будь у меня сейчас время задуматься, я, наверное, испытал бы зависть. Ведь именно все это я потерял из-за внезапной смерти моих родителей – лишиться возможности учиться.

– Садитесь, пожалуйста. – Она указала на одно из кресел.

– Спасибо.

Она села напротив, но смотрела почему-то не на меня, а в пол. Серьезное лицо, даже нахмуренное, – похоже, Октобер просил ее сообщить мне что-то малоприятное.

– Я попросила вас приехать, – начала она, – потому что должна извиниться перед вами, а это, оказывается, не так легко.

– Извиниться? – озадаченно пробормотал я. – Но за что?

– За мою сестру.

Не надо, – решительно возразил я. За последние месяцы я снес столько унижений, что оказаться в положении униженного не желал никому.

Она покачала головой.

– Это ужасно. – Она глотнула. – Это ужасно, но моя семья обошлась с вами непорядочно.

В тусклом свете солнечных лучей, пробивавшихся с улицы, ее серебристо-светлые волосы мерцали словно нимб. На ней было темно-зеленое платье без рукавов, а под ним – ярко-красный свитер. Выглядела она броско и нарядно, только не надо пялиться на нее – ей едва ли станет легче. Значит, никакого приказа об экзекуции от Октобера не было. У меня словно камень с души свалился. Я сказал:

– Пожалуйста, не тревожьтесь об этом.

– Не тревожиться? – воскликнула она. – Как же я могу не тревожиться?! Я знала, за что вас уволили, и сама несколько раз говорила отцу, что вас надо посадить в тюрьму. И вдруг оказывается, что вся эта история – сплошная выдумка! Как же я могу не тревожиться? Ведь все считают, что вы совершили мерзкое преступление, а на самом деле ничего не было!

В голосе ее слышалось неподдельное волнение. Она действительно переживала, что в ее семье совершился такой несправедливый поступок. Она чувствовала себя виноватой просто потому, что Пэтти была ее сестрой. Уже за одно это она мне нравилась. Впрочем, я ведь и раньше знал, что Элинор – чудесная девушка.

– Как вы обо всем узнали? – спросил я.

– Пэтти сама рассказала мне в прошлое воскресенье. Мы просто сидели и болтали, как обычно. Раньше она о вас ничего не говорила, всегда отнекивалась, а тут вдруг засмеялась и так это между прочим все мне рассказала – подумаешь, мол, дело прошлое. Конечно, я знаю, она... бывает близка с мужчинами, так уж она создана. Но это... Я была в ужасе. Я поначалу ей даже не поверила.

– Что она вам рассказала?

Она помедлила, потом чуть дрожащим голосом продолжала:

– Что хотела заняться с вами любовью, а вы отказались... Что показала вам свое тело, а вы просто велели ей одеться. Тогда она разъярилась как тигрица и весь день думала, как бы вам отомстить, а в воскресенье утром выжала побольше слез, пошла к отцу и... сказала ему, что...

– Что ж, – с легким сердцем заметил я,– на сей раз она все изобразила более или менее точно. – Я засмеялся.

– Я сразу пошла к отцу и сказала, что Пэтти вас оклеветала. Раньше я никогда не посвящала отца в ее любовные интрижки, но тут совсем другое дело... 8 общем, в воскресенье после обеда я все ему рассказала. – Она заколебалась. Я ждал. Решившись, она продолжала: – Он как-то странно к этому отнесся – словно и не удивился. Во всяком случае, не ужаснулся, как я. Просто как-то вдруг сразу устал – так бывает, когда услышишь дурные вести. А когда я ему сказала, что единственный способ исправить положение – это предложить вам вашу работу обратно, он наотрез отказался. Я с ним спорила, пыталась убедить – он был непреклонен. Он даже не хочет сказать мистеру Инскипу, что вас уволили по ошибке, да и меня попросил никому слова Пэтти не пересказывать. Это так несправедливо! – пылко заключила она. – Но я решила, что если уж никто об этом знать не должен, знайте хоть вы. Вам, наверное, не легче от того, что я и отец узнали наконец правду, но я хочу, чтобы вы знали: мне очень, очень стыдно за свою сестру, за то, что она сделала.

Я улыбнулся ей. Ее серые глаза смотрели прямо на меня, и я увидел в них искреннее, глубокое сожаление. Она принимает коварство Пэтти так близко к сердцу еще и потому, что считает: жертвой оказался ни в чем не повинный, беззащитный конюх.

Разумеется, Октобер не мог объявить во всеуслышание, что я – невинный ягненок, даже если бы очень этого хотел (что, кстати, сомнительно): такая новость быстро долетела бы до Хамбера.

То, что вы сейчас рассказали, для меня ценнее всякой работы. Мне так хотелось, чтобы ваш отец поверил, что я ничего вашей сестре не сделал! Ваш отец мне нравится, я уважаю его. А снова взять меня на работу он не может, тут он прав. Это все равно, что сказать вслух: моя дочь – лгунья, а то и еще кое-что. Поэтому лучше оставим все как есть.